Юри молча всучил мне блокираторы для коньков и обошел меня по большой дуге — скулы заострились, глаза пустые, как у покойного.

Иди-ка ты нахуй со своей хандрой, чай не под Морриконе катаемся.

Я окликнул его уже у самого бортика, посмотрев, как он катается на разогреве, деревянно сжав плечи и держа спину, как к доске прибитую.

Он ведь не их всех боится.

Он боится подвести меня.

Мысль эта, дурацкая и неуместная, прогрела меня от затылка до копчика.

Юри смотрел через бортик, в круге света, и подслеповато моргал, потом растерянно свернул шею термосу и приложился, дергая горлом. Я четко видел только контуры его волос и фигуры — у меня в ложе было темно.

— Повернись.

— Что?

— Повернись ко мне спиной, Юри.

Вообще-то, никто бы не повернулся.

Юри глянул на меня, как на больного, и крутанулся на коньках, нервно и резко.

У него волосы были липкими от геля и пахли мятой. Живот дернулся, напрягся, когда я накрыл его ладонями, сжал ребра, ткнулся подбородком в плечо.

Я не мог ничего.

Я его тренер. И только.

Я не уверен был, что даже так можно. Больше нет.

Юри был теплым и каменно-твердым, весь как из дерева. А еще он громко схватил ртом воздух, когда я сгреб его, и звук хлестнул меня, как проволока.

Надо же.

Успокойся. Ты уже хорош. Ты уже совершенен. Я бы не остался здесь, с тобой, будь оно иначе. Я всегда знал себе цену, пусть в последнее время она меня удивляет, ты стоишь этого.

Сказал я другое.

— Соблазни меня. Всеми доступными способами, как ты умеешь. Как ты делал на тренировке. Они все тебя хотят.

Я тебя хочу.

Юри сглотнул и кивнул, мазнув волосами по моему лицу. Оттолкнулся от бортика, не оборачиваясь. Я следил, как он скользит к центру льда — черная фигурка на белом, тонкий, высокий.

А потом Юри обернулся и улыбнулся мне поверх плеча, прежде чем встать в исходную. Искренне, ласково — вне образа. За три секунды до того, как заиграла музыка.

Меня окатило мурашками с головы до ног, ногу как кипятком обварило.

Таким незатейливым образом я понял, что мне пиздец.

Юри творил что-то не то.

Он делал все не то.

Не так, как я ждал и требовал.

Не то, чего я хотел и до чего мы договорились.

Он похлопал по плечу этого мелкого, Минами, кажется, — экзотической внешности ребенок напоминал мне очеловеченного покемона, впрочем, Бог судья этим японцам.

Он улыбнулся мне, поцеловал в щеку Юко и сгреб в охапку Такеши — хорошо, что не наоборот.

Он переставил порядок прыжков. Самое сложное — на вторую половину программы, когда уже ноги не те и дыхалка к черту.

Прямо как я запретил. Мы договорились, что такой темп он не тянет, волнение сказывается, все-таки, и пересмотренный вариант был очень неплох даже, та же техника, только порядок иной, всего-то.

И Юри ведь кивал понятливо, соглашался, поддерживал.

Неужели забыл?

Юри катался с прикрытыми глазами, лицо сонное и спокойное, расслабленное.

Динамики надрывались, но музыка была нежной и плавной, без хрипа, как будто звучала сразу в голове. Я даже не слышал, как коньки лед скоблят.

Я замер и пялился, в какой-то момент перестав думать о том, почему Юри уперся и как он теперь выкрутится.

Костюм для «Юри на льду» был синим, намного скромнее, чем для Эроса, усыпанный блестками, не такой облегающий, не такой прозрачный, больше для Юри, чем для меня. Мы заказали его в мастерской в Токио — я ездил два дня подряд, потерялся в метро, чуть не проебал Маккачина…

Юри прыгнул тройной лутц идеально. И следом четверной.

Зал задохнулся.

Оступился на четверном, придержал лед ладонью.

Вывел три прыжка. Влетел башкой в ограждение, наверняка, расквасил лицо… и даже не притормозил, подумаешь, с кем не бывает, да?

Он сделал сальхов.

Я ему запрещал.

Мало ли что я ему запрещал.

Он делал все то, что я не хотел, чтобы он делал, и ни секунды, ни мгновения из этих нескольких минут моего полного краха как тренера, я не чувствовал себя бесполезным.

Ни единого мига.

Я смотрел и думал — мое.

Юри замер, вытянув руку к трибунам. Нет. Прямо ко мне.

Это я. Я это сделал. Я сделал его таким. Все, что происходит сейчас, происходит для меня и из-за меня.

И я подумал, пока Юри несся ко мне, в мои распростертые руки, с окровавленным носом и ртом, счастливый и сумасшедший, уворачиваясь от летящих на лед цветов, — гори моя метка и моя Меченный синим пламенем, к черту это все. Мне не нужно ничего. Ни грамма этой сраной дурацкой ереси, которая не пускает нас к тем, кому мы действительно нужны, кому мы дороги, кого мы любим.

Любим?

Я, обмирая, сделал шаг в сторону, и Юри перевалился через бортик, чуть не рухнул мимо меня — я поймал его за локоть.

Я сказал «любим»?

Юри выпрямился и вытер кровь кулаком. Из-за коньков он был со мной одного роста.

Я правда сказал это слово?

Да плевать.

Юри назвал своей темой программы «Любовь».

Он говорил, стискивая микрофон, щурясь от вспышек фотокамер и отсутствия очков.

На нем были кошмарные костюм и галстук.

Он смущался и то тянул слова, то торопился и частил.

Он произнес слово «любовь» раз шестнадцать.

Он говорил по-японски.

Глаз с меня не свел.

«Любовь», да?

Ладно.

Я согласен.

Комментарий к 7.

Би-2 - Птица на подоконнике

========== 8. ==========

Прожив в Японии почти полгода, я привык к ней настолько, что начал получать удовольствие от своего в ней пребывания. Вообще я всегда был легким на подъем, больше нашей братии катается по миру, наверное, только президент. Поневоле учишься адаптироваться за короткий срок, в твоих же интересах полюбить страну, пока ты из нее не уехал, — вдруг не вернешься?

Яков говорил — люби страну, и она тебя полюбит.

Япония сразу приняла меня с распростертыми объятиями, ей было глубоко наплевать, какой я человек, наверное, страна такая.

Ну и плюс я воплощал тот воспетый в медиа и культуре идеал белого гайздина — длинный, белобрысый, синеглазый.

Я даже видел аниме, где один персонаж был точь-в-точь я.

Япония однозначно была моей страной, несмотря на обилие народа, странное дорожное движение, немелодичный язык, дерьмовую музыку и откровенно ужасное телевидение.

Поэтому я как-то упустил куда более интересные недостатки этой дивной страны.

Обратно на Кюсю мы поехали поездом, отправив вещи вперед нас — мне хотелось посмотреть на все еще чуть-чуть, прежде, чем мы улетим в Пекин.

По рейтингам Юри пока стоял на восьмом месте по итогам национальных и уже прошедших.

Юрка в Канаде взял серебро. Комментировать для прессы отказался — я просматривал его Твиттер в неторопливо гудящем поезде. Юри дремал, откинув голову на спинку, и даже не проснулся, когда я осторожно стянул с него очки и из чистого долбоебизма подсунул ему в руку плюшевого пуделя.

Юрка стоял на пьедестале со зверским выражением лица. Я засмотрелся на костюм для произвольной — хорошая фуксия и черный. То, что любого мужика превратило бы в девочку-педовку или жуткого метросексуала, на Юрке, который и так выглядел женственно, смотрелось… вызывающе и агрессивно. Черная сетка, розовые перья, жертвенно-хрупкое горло, аккуратная коса над виском — и сплошь жилы и вены, злые, натянутые, стальные.

На одной фотографии особенно хорош был, руки в кулаки, челюсти сжаты, скулы точеные. Я прокрутил ленту донизу в поисках продолжения — его приобнял за плечо для общего снимка сияющий Леруа, и я почти ждал следующего кадра, где наш мальчик засовывает бедному канадцу его золото в глотку. В лучшем случае.

Не случилось. Жаль.

Я глупо улыбался, забираясь на сайт ИСУ, чтобы пролистать статистику. Фото профиля Юри сменили на недавнее с Эроса. Крупный план, руки вскинуты в танце, глаза с поволокой — в камеру, но не видят.