Он стоял, сдвинув брови и глядя на меня.

— Почему ты смеешься?

— Я очарован, — честно признался я. — Ничего сделать с собой не могу. Ты Есенина читал?

— Кто это?

— А Маяковского?

— Это русские писатели?

— Поэты. Неважно. Потом. Но ты в курсе, что блядь — это не блюдо, да?

— Да, я в курсе, — Юри вытер лоб рукой. — Еще раз.

— Надо тебя подстричь. Совсем немного, чтобы ты видел что-нибудь перед собой…

Юри рухнул, не успев войти в прыжок.

Как будто кто-то подножку подставил. Я ломанулся на лед, голова закружилась от ужаса — если Юри серьезно повредит ногу сейчас, мы потеряем год.

Юри сидел на льду, обнимая себя за лодыжку, я рухнул рядом, раскатал штанину по ноге, врезал ему по рукам, когда он полез мешаться.

— Подвернул? Болит?

— Нет, — Юри говорил тихо, — ударился коленкой. И задницей. Порядок, Виктор. Прости, если напугал.

Лодыжка действительно выглядела нормально, я ощупал ее, даже опухоли не было.

— Почему ты упал на ровном месте?

— Повело, — Юри пожал плечами и поправил очки. — Виктор, я могу сходить в парикмахерскую, не надо меня стричь.

— Я умею стричь, не волнуйся.

— Я не волнуюсь. Не хочу нагружать тебя.

— Поэтому мы тут упахиваемся насмерть.

Юри заморгал за своими очками.

— Как это насмерть?

— Вот так. Вставай, поехали, ты, может, молодой и можешь всю ночь, но я-то нет.

— Ночью я сплю, — растерянно пролепетал Юри и поднялся, опираясь на мое плечо.

— Везет, — буркнул я. Спит он, ну надо же.

— Что?

— Ничего. Точно нога не болит?

— Нет. Спасибо.

Я посмотрел на него, и Юри мгновенно высвободился, отъехал, зачем-то одернул футболку.

— После ужина играем в парикмахера, — я не мог не лыбиться. Юри, судя по лицу, отлично понимал, что чем больше он упирается, тем больше я буду давить. Действие-противодействие.

Юри вздохнул.

Вчера ночью у меня во сне он вот на этом самом катке толкнул меня к борту, бухнулся коленками об лед, сел на скрещенные лезвия коньков и стянул с меня штаны, преданно заглядывая глаза. Сдвинул очки на лоб и наклонил голову, и я проснулся.

Юри смотрел на меня жалобными глазами. Во сне на нем была эта футболка.

— Волосы действительно длинноваты. Я немного уберу челку и сзади, на это я способен.

— Я тебе доверяю, — Юри, судя по лицу, обдумывал, не запереться ли ему в комнате.

Вечером он поскребся в мою дверь с ножницами и полотенцем сам. Сел на стул, как на электрический и покорно замер.

Волосы у него были жесткие, и он смешно съеживался, когда я брызгал на него водой.

Закрыл глаза, когда я забрал щеткой и отвел со лба назад широкие пряди.

Откинул голову, подаваясь вслед за движением.

Расслабился абсолютно, я даже замер, наблюдая.

А потом положил щетку на стол и запустил в волосы обе пятерни, провел пальцами от лба к вискам, зачесывая назад.

Юри раскрыл глаза, а вздрогнул всем телом, запрокинул голову, глядя на меня снизу вверх — что ты творишь?

Я творил с ним настолько много всякого, что такой реакции давно уже не ждал.

Юри шевельнул губами, а потом накрыл мои ладони своими и зажмурился. Снова выпрямился.

Я постоял так, слушая, как он дышит — тяжело и рвано.

— Однажды я думал отпустить волосы, — шепотом. И если до этого я еще в чем-то сомневался, то теперь сгреб пряди на затылке в кулак и рывком запрокинул его голову.

— Зачем?

— Мне нравились твои волосы, я смотрел все выступления, — Юри говорил быстрой задыхающейся скороговоркой. Его била мелкая дрожь. Как ток по руке прошла, меня самого тряхнуло вдруг так, что я чуть не рухнул прямо на него.

Разжал кулак и погладил пальцами затылок, и Юри застонал.

В голос.

Коротко и отчетливо.

А потом встал и закрыл лицо руками. Я запнулся о его стул, не успев выпрямиться, — так он резко вскочил.

— Юри?

— Прости.

— Юри, стой, ты куда?

— Я думаю, я схожу в парикмахерскую. Спасибо, Виктор, — он даже дверь за собой не прикрыл, хотя с ним такого не бывало.

Я стоял, как идиот.

Сбежал.

Потек в моих руках, как вода между пальцев, и удрал, испугался.

Вот именно тогда, когда мы договорились, что мы тренер и подопечный.

Зачем тогда вообще пришел-то?

Я облапал его везде, где мог, в источниках.

И он умудрился выкрутиться, растяжка же.

А тут… волосы расчесал. И все.

Я от шока схватил себя за волосы и дернул на всякий случай, так, что глаза заслезились.

Ладно. У всех бывает. Новая интересная информация, интимные подробности, ты же их собираешь, Никифоров, ты радуйся давай, а не залипай…

Почему-то новую интересную информацию не хотелось использовать, как всю предыдущую.

Эту хотелось хранить у сердца.

Юри Кацуки заводится, когда прикасаешься к волосам. К голове. Млеет. Ластится. Возбуждается так, что сам пугается своей реакции.

Я держал его за волосы. Аккуратно заправлял за уши, перебирал, пропускал через пальцы — и хватал за пряди на макушке, насаживая ртом на себя.

Юри дрожал всем телом и закрывал глаза. Царапал мои бедра короткими ногтями и ровно дышал через нос. До горла он заглотить не мог, но старался.

Когда он открыл глаза и глянул вверх, в мое лицо, меня как будто уронили с огромной высоты в море.

Я упал на постель и резко сел. Ладно, не заорал самым позорным образом.

Юри сидел в ногах, подобрав под себя пятки, абсолютно одетый и сна было ни в одном глазу. Он тяжело дышал.

Думать не хотелось, как я выглядел во сне. Надеюсь, я хотя бы молчал.

— Виктор, — Юри рассеянно погладил Маккачина, которого потеснил, и сунул мне свой смартфон с наушниками. — Я нашел музыку.

— Что?

— Музыку, — Юри, кажется, светился в темноте. — Для произвольной программы.

========== 7. ==========

Когда о тебе говорят — всегда понижают голос,

И не могут найти нужных слов, чтобы выразить весь свой ужас.

Мастера намеков, — даже они бессильны!

Объяснить за стаканом чая, что же в тебе такого.

Мы с Юри друг друга стоим.

Эта мысль родилась однажды утром в самолете и мне диво как понравилась.

Я проснулся, как от толчка, от того, что на меня кто-то смотрит.

Засыпая, я помнил, что Юри был справа, открыл глаза, повернулся — Юри смотрел в иллюминатор, заткнув уши своими старыми наушниками и покачивая головой в такт музыке.

Жгло слева.

Я покосился — через проход сидела девушка европейской внешности, высокая, с крупным носом и породистым лицом, у нее были длинные светлые волосы и тяжелая, полная грудь.

Я улыбнулся. Здравствуй, хорошая моя.

Глаза какие дивные — серые с ледяным серебристым крапом. Откуда ты такая, Снегурка? Явно же Скандинавия, белая кожа и веснушки. Почему ты летишь с Кюсю в Сикоку?

Девушка блеснула белоснежными зубами. Я мысленно назвал ее Ингрид.

Ингрид сонно потянулась и стала рыться в своем рюкзаке.

Она протянула мне согнутую пополам брошюру какого-то очередного курорта Японии.

Поверх иероглифов косым крупным почерком вывела:

«Вы — Виктор Никифоров».

Я повернулся к Юри, чтобы попросить у него ручку, и чуть не выронил чертову бумажку.

Юри встретил мой взгляд и улыбнулся. Потом посмотрел на Ингрид и улыбнулся шире.

Охуеть. Мне что, только что стыдно стало?

Я порылся в своем пиджаке и нашел ручку сам. Юри наблюдал за мной с интересом — давай, мол, действуй, я посмотрю.

«Хотите автограф?»

Я торопился, и ручка скользила. Юри, наконец, отвернулся и поправил наплечную подушку. Спасибо ему.

Ингрид развернула бумажку и усмехнулась. Она застрочила, не глядя больше на меня. Я ждал, рассматривая собственные руки. Пальцы подрагивали. Дожился.

«Фото было бы лучше. С Вами Юри Кацуки?»

Она написала «Юри» с ошибкой, J вместо Y. Мне захотелось по-детски переправить ее, зачеркнуть. Насколько я помню, в английских новостях Юри всегда писался именно так.