Лобок, покрытый ровной темной порослью — пусто.

Я задержал взгляд на члене — ну, а почему бы и нет?

Хороший. Ровный, нетолстый, но длинный. Без единого пятнышка. Только тонкие синие венки под кожей.

Я поднял руку Юри, отвел ногу в сторону, по упора, пока Юри не замычал:

— Больно! Я раньше никогда не выбирал музыку…

— Все бывает в первый раз… и ничего не больно, не придумывай.

Я держал его под коленку, заставив откинуться на меня спиной. Юри уронил голову на мое плечо и задохнулся.

Естественно, больно. Я же его сегодня не тянул, мы были на катке с шести утра и обошлись без разминки.

Я посмотрел на тонкую светлую кожу за ухом. У самой линии роста волос была царапина, как будто почесался неудачно, — и только.

Юри был пустым.

Мари ошиблась, обманула, пошутила. Наверное, жалела брата, не хотела, чтобы жалел и я.

Юри никого не искал и не ждал. Юри был целый — весь. Счастливый сукин сын. Вот почему с ним все так. Ему попросту никто не был нужен.

Я скользнул пальцами по чужому напряженному горлу, просто потому, что в какой-то момент желание придушить вспыхнуло и погасло, не успел я сообразить, что это было.

Юри медленно перевел дыхание.

— Давай уже другую ногу, Виктор, пожалуйста…

Блядь.

«Больно».

«Виктор, пожалуйста».

Я отпустил его и перехватил за локоть, не дав рухнуть в воду. Мы оглянулись — к стеклянной двери собралась неплохая публика. Скорее всего, со стороны происходящее выглядело так, как будто я пытаюсь изнасиловать бедную гордость Японии прямо в гимнастическом элементе.

Юри, наверное, стонал на весь курорт.

На его бедре и животе остались красные отпечатки моих пальцев.

Я улыбнулся столпившимся у входа мужикам и замотал бедра полотенцем.

— Здравствуйте.

Юри прошмыгнул следом, кутаясь в юкату.

Мы дозвонились Челестино, я с интересом наблюдал за лицом Юри — Юри боялся.

По-настоящему нервничал, звоня своему старому тренеру. Похоже, не я один имел привычку скрываться в неизвестном направлении, никого не предупредив.

Интересно, как они расстались.

Юри рассеянно вытирался, разговаривая. Я слышал отдаленный бодрый щебет Челестино.

По шее Юри к ключице ползла прозрачная капля воды. Я сидел рядом и медленно осознавал перспективы.

«Виктор, больно» и «Виктор, пожалуйста». Здравствуйте, мои новые ночные друзья, познакомьтесь, это моя рука, а это моя елда, а это мое разодранное в клочки эго мужика, замененное на криво шитое-пережитое эго тренера. Располагайтесь, начнем. Салфетки?

Полтора часа.

Хлопнула дверь. Юри, громко топая, врезался в бортик и выпалил:

— Доброе утро, Виктор! Прости меня, прости, я помог маме, там привезли партию мяса, и я задержался…

Юри был в своей вечной манере растрепанный и красный.

Маме он помогал. Да что ты говоришь. Ты мой хороший.

— Юри, ты музыку нашел?

Юри открыл рот. Закрыл. Стушевался, глядя в сторону.

Что и требовалось доказать.

Я не смотрел на него, как на что-то ущербное. Я не знал, с чего он вообще взял, что вызывает у кого-то жалость. Юри вызывал у людей разные эмоции, большинство сходились к одной точке — позаботиться, поддержать, подтолкнуть, какой милый, воспитанный, добрый и порядочный молодой человек, какая стойкость, какое терпение… Я и Юрка немного выбивались из общего ряда — русские сезоны в МакДональдсе. Юрка его честно ненавидел, я в нем честно пытался разобраться — черт ногу сломит.

На днях он дал мне одну мелодию, его собственный вариант, отметенный еще Челестино — и правильно отметенный.

Скучная, спокойная мелодия, без высоких пронзительных нот, без посыла. Такая могла играть в лифте.

Я не переживал, всегда же был Рахманинов, на худой конец. Рахманинов, по-моему, вообще все мог, а Юри отлично пойдет фортепиано.

— Виктор, давай так, — Юри вздернул подбородок, водилась за ним эта забавная привычка к подростковому пионерскому пафосу. — Пока программы нет, я буду отрабатывать отдельные элементы, закрывать все дыры в своей обороне.

Так и сказал. «Обороне». На войну идем, стало быть.

В принципе, суть любительского катания Юри словил абсолютно верно.

Почему я вообще решил, что я открываю ему что-то новое и неизведанное? Он же с детства в том же дерьме, что и я.

— Программа будет, — он заглядывал мне в глаза, почти виноватый. Убеждал — я работаю, ты работаешь, мы не хуйней тут маемся, не уезжай, все не зря. — Я работаю над ней. Я жду музыку, мне должны прислать…

— Юри.

— Это быстро, правда.

— Юри. Все в порядке.

— Да?

— Да.

— Ладно, — Юри нервно пригладил волосы. — Хорошо. Спасибо тебе за терпение.

— Ты о чем, — усмехнулся я.

Через два часа я жалел о своем вопросе.

Стоило поднять тему допинга. Точно стоило. Я следил за огромными зрачками Юри, за его бледным лицом и красными, как у чахоточных девиц, пятнами на скулах, у Юри глаза ввалились и горели каким-то сатанинским огнем.

Как будто я дал ему отмашку — Юри, молись Богу, и он задался целью убиться к чертовой матери.

Или меня убить.

После пятидесятого подхода к тройному сальхову я стек по бортику и впервые задумался о соответствии биологического и психологического возрастов.

Юри пыхтел рядом, согнувшись пополам, футболка на его спине была насквозь мокрой. Он снял и протер очки.

— Еще раз, — не спросил, потребовал.

Я глянул вверх, медленно разгибаясь. Серьезно?

— Давай, я отсюда посмотрю.

Юри кивнул — и клянусь, в его глазах мелькнуло торжество.

Ага. Я его, значит, затюкал этой долбанной музыкой, он решил меня на измор взять.

Сука такая.

Мне он нравился.

Мне так отчаянно он нравился, что я думал, куда мне с этим бежать. Бежать с этим по блядям уже не вывозило, более того, дурацкая призрачная связь с Меченным обещала скоро довести меня если не до протезирования ноги, то до импотенции точно.

Даже без расчета на какие-то отношения. Мне. Он. Нравился.

Оказался в глубине души больным на всю голову, сумасшедшим фанатом — меня, катания, себя на льду.

Хитрожопый засранец Юри Кацуки, который положил меня на обе лопатки.

Чувство ловушки снова появилось и исчезло. Я улыбнулся и потер пальцами лицо, надавил на закрытые глазные яблоки до пятен.

Я не спал.

Юри стабильно снился мне — таким практически, каким был сейчас, без бесноватого переключения между модусом «обычный Юри» и «Юри на льду». Хорошее, кстати, сочетание, надо будет приберечь для программы, если произвольная все же родится.

Что я буду делать, если она не родится? Поеду домой.

Нет. Выебу его, об лед размажу, но программа будет.

И Рахманинов, батенька. Второй концерт для фортепиано спасет мир.

Ну или Адам Ламберт.

— Виктор?

Я повернулся. Юри стоял посреди катка, запыхавшись.

— У меня только что получилось.

— Да? Я не видел.

— Ты не видел.

— Нет. Не смотрел. Прости.

Юри кивнул и поехал на исходную.

Спина прямая, как палка, плечи в линию, кулаки сжаты.

Хоть езжай следом и проси пощады.

Юри крутанулся и отбросил волосы со лба — челка отрастала, мы не трогали ее, на выступления Юри убирал ее назад, открывая лоб, и это было и удобно, и шло ему.

Но все-таки на затылке волосы уже касались воротника футболки.

— Я смотрю, Юри!

Он должен был уже устать, черт его забери. Серьезно, что он принял?

Юри махнул рукой, оттолкнулся, набирая разбег. Взлетел в прыжок — слишком быстро, я бы еще скорости добрал, правильно потянул ногу, но сгруппировался так себе, докрутил две петли вместо трех и тяжело опустился, припав на правую ногу.

Согнулся пополам, упираясь руками в колени.

— Юри, давай отдохнем!

— Я не устал, — Юри выпрямился и пробормотал себе что-то под нос.

— А?

- Блядь, — громко повторил Юри и закрыл глаза. — Лучше бы ты не смотрел.

Юри ругался. По-русски.