— Не надо произносить это имя, — мирно сказал Макнейр, убирая руку.

— Боишься? – презрительно спросил Поттер.

— Не боюсь. – Это было правдой. – Просто не надо.

Похоже, спокойный тон только распалял мальчишку.

— Значит, беспокоишься за своего хозяина?

— У меня нет хозяев.

Ещё один выразительный взгляд на Метку. Далась она ему.

— Мне вот интересно, что сказал бы твой дед, узнав, кому ты служишь.

Макнейр нахмурился.

— Не твоего ума дело. И ничего бы он не сказал.

— Значит, сам был палачом и грязным уби…

На этот раз Макнейр, не осторожничая, поймал его за горло. Вполсилы, но такому дохляку хватило.

— А вот за это я выбью тебе все зубы и заставлю проглотить по одному, — пригрозил он, стиснув пальцы чуть сильнее. Поттер побледнел, но ни пытался ни вырываться, ни умолять. Макнейр выпустил его.

— Брысь наверх.

Спиной он ощутил ненавидящий взгляд, но говорить Поттер ничего не стал. Значит, не совсем идиот. Дверь спальни шарахнула так, что с потолка упало немножко штукатурки. Макнейр рассеянно отряхнулся и взял в руки фотографию. Ласкающим жестом огладил потемневшую от времени бронзовую рамку, словно стирая чужое прикосновение. Он хорошо помнил, как в восьмилетнем возрасте впервые поехал на лето к деду.

…Уолли не имел ни малейшего понятия, куда везёт его автобус, но был рад вырваться из бестолкового Глазго с его вонючим воздухом и шумом. Почему никому больше не мешал этот запах гари и гвалт, от которого резало уши? Он тяжело и молчаливо ненавидел застроенный одинаковыми домами район для рабочих, где жил; ненавидел пропитанную казённым духом школу, где все над ним смеялись, и других детей, которые никогда не брали «недоумка Макнейра» в игру. Не то чтобы ему хотелось. Отец, такой же шумный и бестолковый, как Глазго, с вечными проектами по налаживанию их жизни и со столь же вечной чернотой под ногтями. Его проекты никогда не срабатывали. Мать, чей ласковый и виноватый почему-то взгляд вызывал жалость пополам с раздражением. Уолли чуял, что отец слабее его, что он боится собственного сына. Мать боялась и его, и отца. Этот страх витал в воздухе, подобно мельчайшей угольной пыли, делая и без того невесёлую жизнь невыносимой. Если бы Уолли в свои восемь лет знал значение слова «несчастье», то без колебаний применил бы его к себе. Трясясь в автобусе, он думал: хуже не будет.

После пересадки в небольшом городке, вечером он очутился в Килхух-глен. Сойдя с автобуса, Уолли застыл столбом. До этого он только на открытках видел такую красоту, такой… простор.

— Неужто это мой внук? — пробасил кто-то. Он резко обернулся и увидел седовласого великана в килте, точно сошедшего со страниц книг о героях.

— А с чего вы взяли? – настороженно спросил Уолли. Он не доверял взрослым. Те имели отвратительную привычку трепать его по макушке и обзывать деткой. Старик беззлобно рассмеялся:

— Да разве я Макнейра не узнаю, — он смерил внука пронзительным взглядом и протянул ему руку – не как маленькому, как равному: — Иннес. Но ты зови меня дедом.

Уолли пожал не по-стариковски крепкую руку, впервые чувствуя смутное удовольствие от того, как прозвучала его фамилия. Дед кивнул и поманил за собой. Он не стал помогать Уолли с багажом, и это тоже было приятно.

— Ты здесь живёшь?

— Нет, — Иннес опять улыбнулся. – Пошли, сам всё увидишь.

В дом Уолли влюбился сразу и навсегда. В тишину, нарушаемую лишь свистом ветра в каминной трубе, в чистый воздух; в полное несуетного достоинства молчание гор, в шелест красноватого вереска на пустошах… Всю ночь он не мог заснуть, а за завтраком спросил:

— Почему мы живём не здесь?

— Так решил твой отец. Мы не очень-то ладим, понимаешь.

Уолли кивнул. Он только этим летом узнал, что у него есть дед.

— А что, — продолжал тот, — в городе нынче совсем плохо?

Уолли не имел привычки жаловаться, но как-то незаметно выложил всё. Дед молча – редкость среди взрослых! – слушал. Когда речь пошла о школе, скучных уроках и одноклассниках, которые называли его не иначе как «дубина Уолли», дед внезапно перебил:

— Чушь. Сами они недоумки.

— Но я и правда плохо понимаю то, что объясняет учитель, — со стыдом признался Уолли.

— Чушь, — повторил Иннес. – Просто у тебя другая наука.

— Другая? Какая же?

Вместо ответа он неуловимым движением вытащил странного вида нож. Почему-то сразу было ясно: эта вещь не для чистки картошки. Уолли удивлённо посмотрел на деда; тот улыбнулся одними глазами, и нож… затанцевал. Лезвие порхало, плыло, струилось меж пальцев, взлетало в воздух и возвращалось обратно, словно притянутое магнитом. Иногда казалось, что сам нож неподвижен, а рука пляшет вокруг него. Уолли следил, не мигая. Ничего более красивого и волшебного ему видеть не доводилось. В конце нож встал вертикально, упираясь острейшим кончиком в подушечку выставленного указательного пальца. Миг равновесия, и палец чуть приподнялся; нож медленно, словно нехотя скользнул по нему тупой гранью и устроился на раскрытой ладони. Усмирённый. Спящий. Живой.

— Ну как?

Уолли смог только кивнуть.

– Попробуй.

— Так же???

— Нет, — смешок, – для начала просто подержи его.

Янтарная рукоять легла в руку приятной тяжестью. Уолли сжал пальцы и, не дыша, поднёс лезвие к лицу. Из полоски светлой стали на него глянули синие глаза – отражение, конечно, но на миг показалось, что он лицом к лицу с незнакомцем. С кем-то, кто знает и умеет больше него. И такая же пронзительная мудрая синева плескалась во взгляде сидящего напротив деда.

— Нравится? – серьёзно спросил он.

— Да.

— Учиться будем?

— Будем…

На фото дед до смешного смахивал на Дамблдора, разве что одет не в бабское платье и борода коротко острижена. Может, поэтому Поттер так взъерепенился. Как он сказал? Палач и убийца. Тут Макнейр припомнил, как вернулся от деда домой. Впервые в жизни ему хотелось говорить с родителями, рассказывать о лете безостановочно. Но когда он в очередной раз упомянул деда, отец устроил жуткий скандал и заявил, что не желает слышать в своём доме имя чёртова свихнутого маньяка. Так и сказал. И прибавил, что больше сын туда не поедет. «Посмотрим, — сказал Уолли. – Посмотрим».

Поехал, конечно. А в лето перед Хогвартсом дед подарил ему настоящий «взрослый» нож. Отмечать они поехали в город, там и сфотографировались. На фото рядом с дедом стоял угрюмый подросток, упрямо склонив лобастую всклокоченную голову. Макнейр усмехнулся. Смешной он был – нескладный, тощий детёныш. Но кусачий, сразу видно. Хм, кого-то напоминает. Не стоило, наверно, набрасываться на Поттера, дед бы не одобрил. Хотя тот сам напросился. Пусть не забывается. Он поставил фото на полку и заглянул в камин. Всё равно с утра уже извозился, так может, и камин заодно почистить?

*

Через два часа, заляпанный сажей и пеплом, беспрестанно чихающий Макнейр поднялся наверх, мечтая принять душ. Поттер валялся на кровати; при его появлении сел, настороженно следя за каждым движением. Макнейр на ощупь добыл себе свежее полотенце, а грязную одежду засунул в короб, стоящий на дне шкафа. С кровати долетел сдавленный кашель. Уже в душе Макнейр запоздало сообразил: Поттер был не в курсе, что килт носят без нижнего белья.

Выйдя к обеду, Поттер смотрел в пол, но при этом умудрился налететь на табурет. Дважды. Кто бы там что не думал о Макнейре, тугодумом он не был. По крайней мере, не во всём. Понаблюдав за Поттером, он пошёл на хитрость: ставя на стол кофе, как бы невзначай наклонился и принюхался к мальчишке. То есть, мальчишкой его, пожалуй, называть не следовало. Обострённое обоняние щекотнул терпкий знакомый запах, слабый, но несомненный. Ещё не взрослый зверь, но уже не детёныш. Что называется, «в поре».

Может, показалось? Макнейр принялся за кофе, попутно разглядывая Поттера. Тот ёрзал под его взглядом и явно хотел сбежать. Выдержал он недолго; буркнул «Я пошёл» и быстро вышел.

Макнейр задумчиво кивнул, успев заметить проступивший на его скулах румянец. Нет, не показалось. И что с того? Да ничего. Абсолютно ничего.