Макнейр невольно поёжился — какая чушь лезет в голову, и вспомнил, что утром нашёл на крыльце несколько жёлтых листьев. В горах лето всегда заканчивается раньше. Он покосился на поттеровскую макушку, лежащую у него на плече, и попытался понять, спит тот или нет, но из-за шума снаружи дыхания не было слышно. Ладно, будем считать, спит.

Сам Макнейр уже который час пялился в темноту, хотя и думал, что вырубится ещё на пути к кровати. Он ничего не просчитывал и не строил планов, решив отложить это на утро. “Утром всё становится ясно”, — говаривал дед. Потом обычно добавлял: “А если не стало — поспи ещё чуток”, и смеялся. Макнейр вздохнул. Тоскливый вой ветра в долине вытащил наружу последнее связанное с Иннесом воспоминание — то, которое он предпочёл бы забыть.

…Погода тем летом тоже испортилась рано. С каждым днём становилось прохладнее, и солнце появлялось всё реже. Дед смотрел в серое небо, хмурился, приговаривая: “Буря грядёт, большая буря”. Уроков не было — он объявил внуку, что тот знает и умеет всё, что нужно. Уолден находил дело в доме и старался не шуметь, думая, что ему просто хочется помолчать. Но как-то вечером дед повёл себя совсем странно: прежде, чем уйти наверх спать, вдруг подошёл к нему, взял за плечи:

— Уолли…

Тот замер — его уже давно никто не называл детским именем.

— Уолли, — повторил дед. Синие, ничуть не выцветшие с возрастом глаза смотрели строго и печально. — Моя жизнь… — он запнулся, словно подбирая слова. — Я всегда… Я честно делал своё дело и не жаловался, но… Никогда не считал это лучшей долей. И даже хорошей, пожалуй, не считал. Понимаешь?

Уолден кивнул, хотя и не понял ни черта.

— Я хочу сказать, — голос деда звучал всё тише, — это то, чем я владел в жизни, и я передал всё тебе, всё, что мог. Если б у меня было больше — отдал бы больше… Понимаешь?

— О чём ты… — Уолден осёкся: на лице деда промелькнуло нечто похожее на страх, но это было совершенно невероятно — он же никого и никогда не боялся, только не он! Уолден моргнул, и наваждение рассеялось, но теперь страшно было уже ему.

— Наверное, мне стоило… — дед досадливо мотнул головой. — А, к чёрту. Стоило, не стоило, чего уж теперь. Всё так, как оно есть. И всё неплохо, а, Уолли? — он улыбнулся. — Я вот что думаю: может, старик Макнейр и не самый худший из людей — ведь судьба за что-то послала ему замечательного внука. Так?

— Так, — тот тоже рассмеялся. Видеть деда привычным, весёлым и спокойным, было огромным облегчением. — А к чему ты…

— Ну, спокойной ночи, — перебил дед и опять удивил — почти забытым жестом коснулся его щеки, на которой уже пробивалась щетина — предмет тайной гордости Уолдена. А потом подхватил свечу и двинулся вверх по лестнице. На середине приостановился:

— Будет буря; не забудь закрыть ставни на ночь.

— Это когда это я забывал их закрыть! — возмутился Уолден. Дед тихо рассмеялся, но ничего не сказал. Уолден провожал взглядом широкую, слегка сутулую спину. Зачем дед завёл этот странный разговор? Он ведь ничего не говорил без умысла, уж Уолли-то знал. Так и не поняв, в чём тут дело, он разобрался со ставнями и пошёл спать. Дубина.

А утром всё стало ясно — ещё до того, как дед не спустился к завтраку, Уолден уже знал. Догадался. Он не стал делать себе поблажек и оттягивать неизбежное: допил кофе и поднялся к деду. Дурацкая надежда всё-таки заставила постучать. Ответа, конечно, не последовало.

Можно было подумать, Иннес просто прилёг ненадолго поверх пледа — вытянулся, устроил голову поудобнее и задремал. Смерть забрала его тихо, поцеловала в лоб, спящего, и шепнула: “Отдохни”. Так, по крайней мере, показалось Уолдену. Для деда больше не было ни печали, ни сомнений; только гуляющий по комнате ветерок легонько трепал пряди белоснежной бороды, словно проверяя, крепко ли спит. А за окном раздался влажный шелест — вместо грозы зарядил долгий осенний дождь…

Вновь и вновь Макнейр возвращался к этому воспоминанию, хотя раньше избегал его — слишком угнетало осознание слабости, грусти и одиночества, которые пришлось распробовать в тот день и после, пока не привык к отсутствию деда. Хотя, если подумать — до сих пор не привык. Иннеса он похоронил сам, но могилу навещал нечасто. Всё казалось, что дед где-то рядом; о нём напоминали вещи и дом, в котором ничего не менялось. Много лет в этом доме жили только двое, и именно так Макнейр всегда представлял счастье. А теперь появился Поттер и как-то незаметно стал своим. Хотелось запереть его здесь, спрятать за каменной стеной от идиотского мира, который заставляет людей воевать, убивать, прыгать с мостов; хотелось отобрать его у Лорда, Дамблдора, у всех. Отучить грызть ногти… Макнейр невольно улыбнулся. Происходило что-то новое, от чего становилось и смешно, и страшно, и захватывало дух, и хотелось выть. Раньше он бы не подумал, что можно чувствовать так много всего за раз. Раньше у него не возникло бы сомнений, как поступить с пленником. Старость, что ли. А может, мудрость… Хотя это вряд ли. Был бы мудрым — не вляпался бы так.

Макнейр вздохнул, вновь прокручивая в уме последний разговор с дедом. “Всё так, как оно есть”. Но ведь может быть по-другому, если захотеть; только тогда и самому придётся измениться. “Человек в состоянии прожить без других, — сказал как-то дед, — но потерять себя — верная погибель”. Нож всегда сжимает чья-то рука, он знает чужую волю и служит ей. Иначе это уже не нож, а нечто другое. Лучшее? Но Макнейр не знал в жизни ничего лучше того, что дал ему Иннес. Зато худшего — сколько угодно, во всех видах. И теперь он ощущал в себе первые трещины — неуверенность, слабость, страх. Это сводило с ума. Промелькнула мысль: и впрямь неплохо было бы свихнуться и тем самым избавиться от сомнений. Но такое счастье не светило; дед говорил, Макнейры не умеют сходить с ума. “И некоторые считали это семейным проклятьем”, — добавлял он в обычной полушутливой манере. “Значит, придётся разбираться самому”, — подумал Макнейр и вздрогнул: почудилось, издали донёсся глуховатый дедов смешок.

Перед рассветом он убедился, что Поттер крепко спит, осторожно высвободил руку и поднялся. До смерти хотелось курить, но сигареты вышли. Макнейр хмыкнул — вот и купит заодно. Пара минут на сборы, и входная дверь бесшумно выпустила его в предутреннюю мглу.

Макнейр шёл к месту аппарации.

*

Он управился за час. Погода к тому времени окончательно испортилась; из рощи Макнейр почти бежал, опасаясь, что Поттер проснётся от шума ветра и наделает глупостей. Мог бы и не торопиться — Поттер ждал его на крыльце. Завидев Макнейра, вскинул руку в жесте, который можно было бы принять за приветствие.

Если б не зажатая в кулаке палочка.

Макнейр застыл на мгновение, а потом двинулся к нему, уже другим шагом, медленным и скользящим. Помимо палочки Поттера, спрятанной в надёжном месте, в доме была ещё одна, некогда принадлежащая матери Макнейра. И её он, конечно же, спрятать забыл. Дубина Уолли, как есть дубина. Но неужели Поттер нашёл её только теперь? Наверняка и до этого всё облазил, но выжидал. Почему именно до вчерашнего дня? Хотя какая разница… Макнейр продвинулся ещё на пару шагов, совсем близко к крыльцу.

— Стой, — сказал Поттер, направляя палочку ему в грудь.

— Ну, стою. Что дальше?

— Я… — на лице Поттера промелькнула неуверенность, но голос звучал твёрдо, — я должен уйти. Не мешай мне. И палочку верни.

— Да пожалуйста, — проворчал Макнейр. — Посмотрим, далеко ли уйдёшь.

— Ты не понимаешь! Я должен… должен убить его.

— И как ты это сделаешь?

— Не знаю, но… — Поттер на миг прикрыл глаза, не подозревая, что этих двух секунд Макнейру бы хватило, чтобы пришпилить его ножом к двери. — Просто если есть хоть какой-то шанс, что пророчество не врёт, что я могу… остановить его, надо попытаться.

— А если врёт?

Поттер сглотнул.

— Всё равно. Значит, остальные узнают и тоже будут… Чёрт! — взгляд Поттера стал отчаянным. — Ты же видишь, что он творит, он на всё способен, это нельзя так оставлять, НЕЛЬЗЯ!