А на тройку по поведению было наплевать – всё равно они летом переехали в Краснодар, где папа сразу записал Саню в секцию дзюдо. Море Лаптева высохло, почти три года не вспоминалось.

Теперь вот расплескалось в памяти, рассвирепело, бурные волны со всей дури лупили в каменную стену, пытаясь откусить берег. Стена их кое-как сдерживала.

Он отбросил одеяло, сел на диване. Сквозь тонкую занавеску просвечивала яркая луна, и свет её, растёкшийся по полу, казался инеем на траве. Саня видел такой в прошлом сентябре, когда они с папой ездили в Семиполье к Овсянниковым, помогали собирать яблоки.

Ему ведь куда легче, чем Жабе – внезапно пришла мысль. Он-то всё-таки пацан, его гнобили, он отвечал кулаками, гнобить перестали. А она – девчонка, ей драться как-то глупо было бы. Да и бесполезно. Всё равно же у неё не получится так, чтобы её боялись. Ну врежет она, к примеру, Максу Снегирёву кулаком по спине. И что? Макс только посмеётся. Вот если бы с ноги, да в челюсть…

Представлять, как жирная Жаба задирает пухлую ногу и достаёт до снегирёвской челюсти, было смешно. Но как-то не по-хорошему смешно. Ясно же, что никогда Лягушкина себя не защитит, и все так и будут её гонять, пока… Интересно, на каком она этаже живёт?

И что тогда? Что, если? Как тогда он, Саня, сможет жить? Как сможет смеяться, играть с Мишкой в Маугли, изображая Шер-Хана и Багиру? Как он будет монтировать видеоклипы и сочинять сценарий крутого фантастического боевика? Как он сможет читать книжки про всякие приключения, про Гарри Поттера и про Иных? Где-то на кладбище поставят могильный камень – и будет этот камень давить ему, Сане, на душу.

А как же папа живёт? – тут же возразил он себе. – Ведь и смеётся, и в футбол играет, и маму на руках носит. Значит, всё-таки после такого можно жить? Или это не совсем настоящая жизнь, а чуть-чуть понарошку?

Ещё он подумал, что зря всё-таки папа счёл его слишком взрослым для ремня. Сейчас тоже было бы больно, но не в душе, а совсем в другом месте. Та боль проходит быстро, а вот эта…

По крайней мере, одно ясно – с Жабой не должно получиться так же, как с Олежкой Стебельковым. Значит, надо что-то ради Жабы сделать. Хоть она и противная.

Первым уроком была геометрия, а значит, можно расслабиться. Маргарита Ильинична уже выставила четвертные оценки и, значит, никакими самостоятельными и контрольными мучить не станет. Она вообще не любила мучить, выгодно отличаясь этим от Ирины Игоревны, математички в краснодарской школе. Та держала всех в кулаке, а эта… Ильиничне бы пирожки печь да детские песенки петь, а не теорему о смежном угле разъяснять. Слишком добрая, а с семибэшниками это не прокатывает.

Саня вошёл в класс одним из последних, за три минуты до звонка. И первое, что увидел – это жабу. Не с большой буквы, то есть Лягушкину, а с маленькой. Жаба с маленькой буквы, нарисованная мелом во всю доску, сжимала в когтистых лапках молоточек. Вид у неё был одновременно и злобный, и жалкий. Всё-таки, что ни говори, а у Таньки Скорняковой настоящий талант.

Что касается Жабы с большой буквы, то она невозмутимо сидела на своём месте, что-то чиркала в тетради и на доску обращала ноль внимания.

Что ж, подумал Саня, надо же начинать когда-то новую жизнь. Почему не сейчас?

Бросив на стул рядом с Жабой свой рюкзак, он не слишком торопясь подошёл к доске, взял тряпку и аккуратно стёр рисунок. Пока стирал, чувствовал затылком колючие глаза семибэшников. Обернулся к классу.

Вот с недоумением смотрит на него Макс. Вот Витька Князев вылупился на него как на сошедшего с экрана человека-паука. Вот прищурился второгодник Куницын, который сам по себе. А вот остолбенела Даша. Чёрные ресницы поднялись и застыли, тонкие пальцы с накрашенными ногтями тискают шариковую ручку, верхняя губа чуть поднялась и видны ослепительно белые, прямо как в рекламе, зубы.

– Теперь будет так, – объяснил Саня. – Потому что есть такое слово: западло.

И не успел никто ничего сказать, как в класс вплыла Ильинична.

– Ой, доску протёрли? Ну надо же, какие молодцы! Здравствуйте, дети! Садитесь. Ты тоже садись, Саша. Сегодня у нас последний урок геометрии в этой четверти, давайте кратенько вспомним всё, что изучали. Вот кто мне назовёт признаки равенства треугольников?

Весь урок Саня старательно изображал, что ни о чём, кроме треугольников, не думает. А что колотится сердце и звенит в ушах – так это ж никому, кроме него, не видно.

На перемене к нему подошёл Макс.

– Вот что, Лаптев, поговорить надо!

О как! Уже не Санёк, уже по фамилии!

– Ну, раз надо, говори, – опёрся он на подоконник.

– Я конкретно не понял, ты с дуба рухнул или что? – глаза у Макса были как тучи, из которых вот-вот полетят молнии. – Ты ж с нами был, как все! Ты ж круто всё делал, типа вызываю огонь на себя и всё такое. Это из-за чего? Из-за того, что отца вчера вызывали?

Саня мысленно сосчитал до пяти. Полезная штучка, папа научил.

– Макс, ну просто западло человека травить. Раньше до меня не доходило, а сейчас дошло, – стараясь говорить как можно спокойнее, начал объяснять он. – Гадство это.

– То человека, а то Жабу! – вспыхнул Макс. – Тебе ж сто раз говорили, какая она. И стукачка, и подлиза, и плевать ей на всех.

– Да мне по барабану, какая она! – чуть громче, чем собирался, возразил Саня. – Всё равно так нельзя. Ну ладно, я понимаю, когда бойкот. Даже морду набить за стукачество – тоже понимаю, хотя не девчонке же. Но подлянки-то зачем?

Макс посмотрел на него пристально, задумался на миг.

– Ты что, втюрился в неё? – спросил он дрогнувшим голосом.

– Я? В неё? Нет, это ты с дуба рухнул! – невесело рассмеялся Саня. – На фиг она мне сдалась? Жаба и есть Жаба! Но издеваться над ней я больше не буду и другим не дам!

Видела бы это мама, непременно сказала бы что-то насчёт сжигания за собой мостов. Поэтому в голове сразу нарисовалась картинка: дощатый мост облили бензином, кинули горящую спичку и убежали подальше. Пламя, сперва почти бесцветное, а после рыжее, с удовольствием лижет сухие доски, низко стелется чёрный дым… и вот уже посреди моста пылает здоровенный костёр, пламя гудит, опорные столбы трещат, горящие балки летят вниз, в серые волны, и раздаётся мощный «пш-ш-ш».

– Интересно, а как это ты не дашь? – насмешливо прищурился Макс.

– Вот так и не дам! – Саня сжал кулак и для доходчивости поднёс его прямо к Максовому носу. – Думаешь, я только в компьютере монстров гасить умею?

– Зря ты это, – Макс, похоже, ничуть не впечатлился. – Не советую против коллектива идти. Знаешь, если ты на коллектив плюнешь, коллектив утрётся, а если коллектив плюнет на тебя, ты утонешь.

– Ну, это мы ещё посмотрим, кто утонет, – заметил Саня. – Всё сказал? Тогда дай пройти.

И спустя несколько шагов, всё-таки не выдержал, обернулся. Макс глядел ему вслед, и глядел как-то странно. Даже без особой злобы, а так… с грустью и разочарованием. Как на дорогую японскую видеокамеру, которая оказалась дешёвой китайской подделкой. В Краснодаре папин сослуживец, дядя Юра, так вот влетел, купил на улице с рук, а после долго жаловался на свою невезучесть.

На русском сбылась, наконец, давняя Санина мечта. Поздоровавшись с классом, Елеша распорядилась:

– Так, Лаптев и Репейников, поменялись местами! Живее, живее! Тебя, Лаптев, с девочками сажать опасно, позавчера ты это продемонстрировал. Кто знает, какой ещё гадости от тебя ждать?

Конечно, Саня обрадовался. Но и обиделся: уж теперь-то для Жабы нет более безопасного соседа, чем он. И нечего поминать старое! Но вслух, конечно, ничего не сказал: вдруг Елеша согласится и отменит своё решение.

Впрочем, сидеть теперь предстояло не с кем иным, как с Максом. Который ему уже больше часа враг. «Шило на мыло», сказала бы мама. А баба Люда уточнила бы: ржавое шило на тонкое мыло.

Репейников с явной неохотой перетащился к Жабе. Макс демонстрировал полнейший пофигизм. Даша обернулась, и взгляд её был непонятный – как у Моны Лизы на картине Леонардо да Винчи.