Заканчиваю, потому что отец боится, что не оставлю места для его любовного послания. Целую!"

Подписаться Дашка, конечно, забыла.

В своем "любовном послании" мелким старательным почерком муж сообщал, что все у них нормально, все есть, кроме времени. "Правлю рукопись, занимаюсь с Дашкой, делаю всякие текущие дела — быт совсем заел, хоть вешайся…" Остальная часть его послания была посвящена перечислению дел, которые он сделал и которые еще осталось сделать: "Белье из стирки забрал, обувь из мастерской получил, электрошнур (у ночника, помнишь?) заменил, сантехника вызвал. Ухлопал на это целый день — без конца звонил в домоуправление, несколько раз сам туда бегал, потом ждал до бесконечности… Короче, приезжай скорее — с тобой эти бытовые проблемы переживаются легче. А то мы с Дашкой крутимся, как белки в колесе, и никак не можем выбраться к тебе…"

Полина улыбнулась, представив себе этих двух белок: большого папу-белку и маленького бельчонка. Впрочем, не такого уж маленького…

В письмо была вложена газетная вырезка — рецензия на Володин перевод "Восточного эпоса".

Прочитала письмо и рецензию еще раз, потом сунула их в журнал "Огонек" — изучит, пока будет дозваниваться в Москву, — и отправилась на почту.

На душе светло и спокойно: дома все в порядке, Дашка здорова; Володя весь в работе, помогает дочери готовиться к Олимпиаде. Может, она увлечется языками и прекратит этот свой дурацкий бунт: "Сказала — в ПТУ, значит, пойду в пэтэушку". Этот ваш инкубаторский способ выведения интеллигентов! В гробу я его видела!"

Как важно, что Володины переводы похвалили в печати: может, перестанет комплексовать. "Может, в чиновники пойти? Творчество не для меня!" Короче, все хорошо, все на месте.

А что до остального или до остальных… Господи, какое это имеет значение!..

Проходя мимо комнаты, где жили сестры Мироновы, услышала странный звук. Дверь в комнату была приоткрыта, и Полина, заглянув, увидела Нефертити, с яростью разрывающую какие-то бумаги. Постучав, Полина вошла. Нефертити — она была одна в комнате, — уже сложила бумажные обрывки в глубокую общепитовскую тарелку и, чиркнув спичкой, любовалась пламенем.

— Классно горит, верно? — сощурив глаза, бросила Полине, не отрываясь от пламени.

Сдула пепел в открытое окно, нехорошим взглядом обвела комнату и, заметив лежащее на стуле черное сомбреро, вышвырнула его в окно — вслед за пеплом.

— Подлец! Подонок! Все мужики сволочи!

Глянула на остолбеневшую Полину и вдруг, рухнув на кровать, разрыдалась.

— Таня! — испугалась Полина, подходя к кровати и осторожно трогая Нефертити за плечо. — Танюша, ну не убивайся! Все будет хорошо, вот увидите. Просто он еще не знает, что вы ему нужны. Именно вы и никакая другая.

— И не узнает! — зло крикнула Нефертити, не переставая рыдать.

— А вот это от вас зависит — узнает или нет, — Полина специально не заметила, что имеет в виду Миронова. — Помните, кто-то сказал: мужчина — это то, что сделает из него женщина. Так что…

Нефертити горько плакала.

— Ну будет, Таня, а то глаза распухнут. Кстати, я все хотела вас спросить… Помните, вы мне про свою бабушку рассказывали? Как она корову в атласных туфельках доила, помните?

— Ну, — отозвалась Нефертити, все еще всхлипывая.

— Мне очень интересно: как корова отнеслась к этим атласным туфелькам? Заметила?

— Еще бы! — Нефертити встала, вытирая мокрые щеки.

— Ну и как она среагировала на бабушкины туфли?

— Классно! Раньше давала ведро молока в день, а с этими туфлями стала давать ведро в месяц, — улыбнулась Таня и потянулась за косметичкой. — Ой, и правда глаза красные… Нет, вообще-то бабка у меня была будь здоров! Знаете, почему в трудные годы выжила? И детей — то есть мою мать и ее брата — от голода спасла? Ни за что не поверите! Корову забрали, жрать нечего… Так она собирала лошадиные лепешки, каким-то особым способом их сушила, просеивала и добывала из них непереваренный овес. Зерно в общем. А потом молола его, пекла его. Вот! А ведь совсем, казалось, к жизни была не приспособлена.

— Да, — вздохнула Полина, — сильная личность ваша бабушка. Очень сильная…

— Ну, — согласилась Нефертити, извлекая из сумки косметичку. И, глянув в зеркало, ужаснулась: — Господи, на кого я похожа! И в самом деле рожа распухла.

— Пройдет, — успокоила ее Полина, — это не страшно — приложите мокрое полотенце. Пройдет…

Выходя из подъезда, Полина заметила метнувшуюся от Таниного окна чью-то тень. В падающем из открытых створок жиденьком свете вспыхнули рыжие вихры. Лица Полина не успела разглядеть, но была почти уверена, что оно ей знакомо.

Полина, забеспокоившись, обошла корпус, но никого не встретила и направилась дальней аллеей к выходу.

Осторожные ночные звуки леса, далекий плеск реки под обрывом, Фроськин омут. Легенда о местной красавице, утопившейся из-за неразделенной любви, вполне соответствовала этим глухим местам.

— Не спится?

Вздрогнув, Полина повернула голову и увидела выходящего из неосвещенной аллеи Александра Витальевича — в неизменном черном бушлате, накинутом на плечи, в кирзовых сапогах.

— Вы тут никого не встретили?

— Нет, — помахивая тонким ольховым прутиком, Александр Витальевич зашагал рядом. В его глазах Полина прочла вопрос, на который она не хотела бы отвечать. И она его опередила:

— Для меня срезали? — кивнула на прутик.

— Да вот, гляжу — вы к Фроськиному омуту направились, — с нарочитой лихостью стеганул прутиком по кирзовому сапогу.

— Ошиблись — к станции. Разговор с Москвой заказать.

— Не боитесь? В столь поздний час в столь дальнее плавание. Придется проводить.

— Вы слишком широко понимаете свой долг, — улыбнулась Полина, сворачивая зачем-то журнал трубкой.

— Что читаете?

— Так, воспоминания одного режиссера. Пишет, как его притесняли в застойные времена. Так расписал — слеза наворачивается. А на самом деле преуспевал и тогда, и сейчас: его внучка вместе с моей Дашкой учится. Серенький он какой-то, честно говоря.

— Сейчас модно вспоминать, даже то, чего не было. Очень удобно объяснять отсутствие таланта перегибами времени.

Исчерпав тему, они замолчали.

— Ваш сын… вы с ним часто видитесь? — прервала неловкую паузу Полина.

— К сожалению, нет. Жена говорит "Он должен от тебя отвыкать". Вот так… Хороший мальчик, способный: математика легко дается.

— Сколько ему?

— Скоро пятнадцать. Уже мой бушлат впору.

— Выходит, ровесник моей Дашке? Дочь решила в ПТУ поступать, ничего не могу с ней сделать.

— А мой — в мореходку.

— Муж, конечно, против, хочет, чтобы она языками занималась.

— Ваш муж, — начал Александр Витальевич и осекся. — Простите, я, наверно, не имею права задавать вам этот вопрос, но…

— Не надо, — перебила она его… — Пожалуйста, не надо. Давайте лучше поговорим… ну, скажем, за образование, как говорят в Одессе.

— А о чем тут говорить? — Александр Витальевич отвел нависшую над тропинкой еловую лапу, пропустил Полину вперед. — Какое же это образование, Полина Васильевна! Слезы, да и только!

Они вышли к остановке и увидели дымный след удаляющегося автобуса.

— Ну теперь жди! Может, пешком? — предложил Александр Витальевич. — Обувка вроде подходящая, — перевел взгляд со своих кирзовых сапог на ее "луноходы", бывшие в моде еще совсем недавно.

— Возвращались бы вы в лагерь, Александр Витальевич, — стала убеждать его Полина: домой, как она считала, ей нужно идти звонить одной, без провожатых. Примета, конечно, глупая, но так, на всякий случай. — Меня никто не похитит, честное слово.

— Одной в такую темь? И не просите!

Пошли через поле, стараясь сократить путь, но вскоре поняли, что экономия во времени им дорого обойдется.

— Ой, вот залезли-то! Поверхность прямо-таки лунная, не земная. — Полина с трудом вытаскивала из грязи ноги, рискуя остаться без своих "луноходов".