Вонави, судя по всему, считает так же: сам стоит в стороне, возвышаясь над низкорослыми арабами, а жена в это время что-то горячо доказывает продавцу джинсовых "варенок". Явно хочется привезти сыну-студенту джинсовый костюм, а наличных денег — либо на куртку, либо на штаны…
Что же купить матери? Черт бы побрал это их изобилие! Когда нет выбора, и мучиться не надо, а тут… Глаза надолго прилипают к прилавкам. "Ледер, сеньора, ледер". Да, кожа здесь дешевая. Может, купить кожаную сумку — ею можно по очереди с матерью пользоваться. "Ледер, сеньора, ледер!"
Кажется, пересмотрела все изделия из кожи. Самые разные — и по форме, и по качеству, по цвету. Тут и гладкие, блестящие, и матовые, и тисненые, разноцветные: бежевые, голубые, синие, розовые — всех цветов радуги. А вот… Взгляд споткнулся и замер, упершись во что-то до боли знакомое. Объемная черная сумка-кофр, с какими ходят все фотокорреспонденты мира. Подняла глаза — так и есть: он, Форин. Что-то втолковывает владельцу лавки, перемежая английские слова с русскими: смущается, краснеет, запинаясь. Может, помочь?
Но Форин, преодолев смущение, уже построил довольно сносную фразу на английском: "Видите ли… дело в том, что денег нам дают мало, а вот русский сувенир…" — похлопал по корреспондентской суме. "О-о! Чейндж, чейндж, — сразу понял хозяин лавки. — Водка? Шампань, кавьяр?"
Боком Таня вышла из лавки — Форин, слава богу, ее не заметил. Вспомнила его грустное, в красных пятнах лицо, опущенный взгляд. Бедный Форин! Унизительно чувствовать себя нищим в богатой стране.
На соседней улочке краски еще ярче, запахи острее. Ну что все-таки купить для матери?
"Коралль, сеньора, коралль…" А что, прекрасный подарок — нитка кораллов. "Камешки" тут тоже дешевые. Прицениваясь, Таня обходила одну лавку за другой. Торговцы восторженно показывали розовые нити: сеньоре подлиннее? покороче? Щелкали зажигалкой — показать, что это не пластик — настоящий коралл. В третьей лавке Таня решилась. Прежде чем войти, долго рассматривала витрину, сопоставляя длину нити и цену. Пересчитала наличные и, зажав египетские фунты в кулак, смело шагнула внутрь.
Не успела переступить порог, как услышала знакомое слово "чейндж". Продавец мотал головой и тянул из рук мужчины облюбованную им золотую цепочку: "Ноу чейндж, ноу! Мани — йес, чейндж — ноу!" Покупатель цепочку из рук не выпускал и настаивал на своем: дескать, "чейндж йес", а "мани" — ноу. Ну нет денег, нет! И взять негде.
Таня вспыхнула и как ошпаренная выскочила из лавки, чуть не сбив проезжающего мимо велосипедиста. Мужчиной, пытавшимся купить, вернее, выменять золотую цепочку, был Михаил Ильич Калинин…
Петляя по узким улочкам, думала об одном: только бы ни с кем не встретиться! Прежде чем войти в магазин, всматривалась в открытую дверь: нет ли там своих. Но, несмотря на меры предосторожности, столкнулась — нос к носу. И именно с Калининым!
— Какая приятная встреча! — обрадовался Михаил Ильич. — Как успехи? Отоварились? А я только наполовину. Надо для наследницы еще что-нибудь поискать. Показать вам мою наследницу? Вот, смотрите.
Вынул из внутреннего кармана бумажник, достал фотографию. С цветного снимка глянула симпатичная женщина, чуть старше Тани, с пышными светлыми волосами и годовалая девчушка, такая же светловолосая и кукольно-голубоглазая, как мать.
— Какая очаровательная! — искренне восхитилась Таня ребенком. — Внучка?
— Дочка, — сверкнул очками Калинин. — С моей женой… Для жены-то уже есть подарок, а вот для дочки… Смотрите, какую ей цепочку купил. Очаровательная, верно? И совсем не дорого. Вам бы тоже она пошла. На такой шее, как у вас, Танюша, нужно носить только самой высшей пробы. Сейчас мы вместе зайдем и выберем. Я знаю тут одну лавочку…
— Нет, спасибо, — Таня поспешно простилась с Калининым и быстро пошла прочь из торгового квартала.
На набережной безлюдно и тихо. Внизу мерно плещется Нил. Неспешно несет свои усохшие воды мимо храмов и пирамид, построенных рабами на заре человеческого разума.
Таня опустилась на гранитную ступеньку и, задрав голову, стала искать на небе созвездие Креста…
Опасный возраст
Самый опасный этап беременности, говорят, — первые два-три месяца. У Нины так и вышло: лежала на сохранении, пила отвары из трав, делала все, что кто-нибудь посоветует… Кое-как удержала, но сил и здоровья на это вылетело порядочно.
А едва выписалась из больницы, снабженная советами беречь себя и не волноваться, как тут же и навалилось. Может, усугубило тогдашнее состояние, или кривая биоритма пошла на минус — Нина одно время увлекалась расчетами, старательно вырисовывая свои синусоиды, но неприятности посыпались со всех сторон.
Не утвердили проект отдела, сразу поползли слухи, будто их КБ вообще ликвидируют или в лучшем случае сольют с другим, превратят в придаток; о премии, понятно, надо забыть на долгие месяцы, если не вовсе. Моральный ущерб, отягощенный материальным, привел отдел в тягостное уныние, сродни траурному.
Ко всему прочему Нина потеряла часы. Ну ладно бы просто модные или безумно дорогие — это, в конце концов, вполне переживаемо. Хуже всего, что это был подарок мужа. Коленька знал: Нина давно мечтала о таких — японских, из черной пластмассы, с музыкальным перезвоном. И когда она сказала, что наконец забеременела, муж на радостях купил у дошлого коллеги чеки и поехал в "Березку"…
Потеря часов повлекла за собой и другие, более серьезные. Нина в приметы не очень верила, но факт был налицо.
Коленька, с которым Нина счастливо прожила целую пятилетку, теперь, когда, казалось бы, судьба подарила им новую радость, вдруг сник. Не загулял, не захандрил, а именно сник. Окаменеет за своим кульманом с резинкой в руке, словно вспоминает, какую линию собирался стереть. А стоит Нине подойти или просто сделать шаг в его сторону, тотчас начинает изображать бурную деятельность. Домой придет — поест молчком и бухнется на диван, повернется лицом к стенке и делает вид, что уснул.
Нине и раньше говорили, что Коленьку слишком часто видят в главном корпусе, в секретариате генерального директора объединения. Леночка Вибина, смазливая хохотушка, которая за два года своей секретарской работы сумела очаровать всех мужчин объединения, начиная с вахтера и кончая самим генеральным. Держится со всеми ровно — легко и весело, никому не отдавая явного предпочтения и, как утверждали, никого не пуская дальше определенных границ, ею самой установленных. Видимо, Леночка хочет честно выйти замуж, и это особенно восхищает и распаляет завзятых ловеласов.
Нина была не столько ревнива, сколько старалась себе это внушить. Но однажды, когда, как всегда вместе, они пошли в столовую, и Николай стал в очередь, а Нина села, занимая столик… Леночка направлялась к буфету легкой, танцующей походкой, нарядная и свободная, как ее распахнутый розовый пиджак, сшитый, конечно, не на фабрике "Весна". Николай увидел ее и вспыхнул — Нине показалось, она даже почувствовала жар от его щек. Он выскочил из очереди, рванулся к буфету, но наткнулся на взгляд жены и неловко подошел к ее столику:
— Я пока пирожных возьму. К чаю…
И заспешил к буфету, натыкаясь на встречных, едва не сбивая их с ног.
"Даже забыл, что я не ем пирожных", — подумала Нина, с тоской глядя ему в спину.
И вечерами — та же повернутая к ней спина. Но лучше уж спина, чем глаза, если в них — такая безысходность, такая тоска, что Нине становилось бесконечно жаль мужа.
"Глупый, на что же он надеется? Неужели не понимает, что он этой Леночке — до лампочки? А может, думает, что будь он свободным…"
И делалось так тошно, что однажды Нина не выдержала:
— Послушай, Коль, я в таком положении, а ты… тебе… Короче, не лучше ли нам пожить какое-то время врозь? Ты говорил, мама плохо себя чувствует. Может, тебе переехать пока к ней?
