— Расселяться по трое-четверо? Абсурд!

— Да что они в самом-то деле?! Оплачено за двухместное размещение, значит, не имеют права!

— Почему Мухаммед не вызвал представителя фирмы? Подать его сюда!

Таня объясняла: Мухаммед ни при чем, работники фирмы вне досягаемости, да и они вряд ли смогут что-то сделать сейчас: за лишний день в Луксоре приходится жертвовать удобствами.

— Но они обещали! — волновался Вонави. — Это же несолидно! Негостеприимно, в конце концов!

— Фирма, называется! — поддержал его Калинин. — Родня нашему Интуристу!

Вместе двинулись к хозяину гостиницы, прихватив Таню и Мухаммеда. Таня переводила с русского на английский, Мухаммед с английского на арабский, но хозяин все равно ничего не понимал: все номера заняты. И сколько ни кричи, возмущайся или грози обесславить на весь мир гостиницу вместе с ее хозяином, ответ один — ноу румз. Ледяной отказ, но с вежливой улыбкой.

На дворе — ночь, в вестибюле — уставшая, издерганная группа. Пришлось согласиться на то, что есть.

Да, но как распределять это "что есть"? Кому — люксы, а кому спать по трое-четверо! Предлагалось люксы разыграть, остальные — на добровольных началах. Другие возражали: люксы — на добровольных началах, самым пожилым парам: остальные разыграть или разобрать "полюбовно", в четырехместные — по две пары, в трех — по одной плюс кого-нибудь из холостых. "Традиционный треугольник? — зло подкалывали третьи. — Кто ж добровольно согласится идти в общежитие? И пожилых у нас полгруппы, а люксов всего два. Нет, надо по-другому…"

— Верно, — согласился Вонави, — люксы — наиболее заслуженным писателям. Например, Калинину, как лауреату и…

— …вам, как его другу, верно?

Предложение Вонави, словно подземный толчок, привело в движение всю группу.

— Что значит "заслуженным"? Это по какой шкале?

— По золотой, надо думать, — предположил кто-то, обласкав ироническим взглядом лацкан калининского пиджака, украшенного желтой кругляшкой.

— Пусть уж при жизни на груди, чем на подушке впереди, — процитировал Вонави, защищая приятеля.

Но на него дружно набросились: что это вас так задело?

— Близкая тема.

— Хватит с нас дутых авторитетов!

— Почему это дутых? — возмутился Калинин, двинувшись в сторону говорящего. — Вы сами-то кто? Что вы такого создали? Кто вас читает?

— И после этого будет писать о гибели русской традиции…

— Вы бы хотели монополизировать это право?

— Товарищи, товарищи, давайте не отвлекаться!..

Таня стояла красная, время от времени поглядывая на Мухаммеда, говорившего с кем-то из администрации у регистрационного прилавка. Специально отвлекает их от разбушевавшейся русской стихии?

Разыгрывать решили все — и люксы, и простые номера. Таня вырвала из своего блокнота двойной листок в клеточку — чистой бумаги ни у кого не оказалось, аккуратно разорвала его по количеству комнат, стараясь, чтобы все листки были одинаковых размеров и формы.

Жеребьевка проходила нервно, Таня несколько раз лазила в сумку за валидолом — успокоить расстроенных, тех, у кого не люкс. Когда все закончилось, то оказалось, что двум парам жребиев не хватило. Они еще и не тянули, а шапка, в которую ссыпали скрученные бумажки с отметками, пуста. "Как же так? — растерялась Таня. — Я же ровно по числу ключей". Она нервно теребила подковку на шее — институтская привычка трогать в минуты душевного напряжения талисман крепко въелась в кровь.

Предположить, что кто-то, желая увеличить шанс на люкс, вытащил два номера, она, конечно, не могла. Значит, ошиблась, нарезая бумажки. Но ведь точно по числу ключей…

Пришлось бегать по номерам, искать свободные места — каждый, получив ключ, торопился уйти к себе.

Было неловко и стыдно стучать в каждый номер, ждать, пока откроют (многие уже легли), объяснять происшедшую накладку и канючить случайное лишнее место. А те четверо, внизу, конечно, нервничают, жены шипят на мужей, мужья бросают недобрые взгляды на Таню. С одной дамой случилась истерика — пришлось вызвать врача ("фирма оплатит").

Наконец всех разместила, вестибюль опустел. Таня тихо пробралась в свою комнату — четырехместный женский номер, разделась в темноте и, уткнувшись в подушку, тихо заплакала. Одна из женщин стонала во сне, другая громко всхлипывала. Потом всхлипы перешли в храп…

Уснула Таня только под утро. Когда она открыла глаза, в комнате никого, все кровати убраны. В окно вовсю ломилось солнце, в косых лучах весело мельтешили пылинки. Вскочила, стала одеваться. Жизнь прекрасна, плохое только сон.

Но нет, вчерашний вечер ей не приснился: из зеркала глядело бледное, осунувшееся лицо с припухшими веками и синяками под глазами. Лихорадка жеребьевки, накал страстей, ее беготня по этажам, от номера к номеру, в поисках места для двух пар — все было на самом деле.

Солнечный луч скользнул по зеркалу, стерев ее бледный отпечаток. Таня зажмурилась. "Ну и что? Ничего такого! Писатели народ эмоциональный, все естественно. Сегодня — интересная программа, дворцы, храм Луксора — все перетрется, забудется".

Мраморные блоки, величественные развалины, уходящие в небо колонны — лотосы… Неужели все это смог забитый раб?

Таня чувствовала себя придавленной громадами храмов и пирамид, голос ее звучал глухо, когда она переводила: "Мы с вами находимся на территории древних Фив… Это — аллея сфинксов, ведущая к храму… Второй пилон и двор были построены в правление Рамзеса II… За гипостилем следует святилище со статуями богов…"

Загипнотизированная зрелищем могучих сфинксов, статуями древних богов и фараонов, Таня не заметила, как растаяла ее группа. Из двадцати человек осталось три старушки, соседки по комнате и один пожилой журналист, прилежно следовавший за гидом с раскрытым блокнотом.

— А где остальные? — удивилась она.

— Кто где, — пожал плечами журналист. — Разошлись…

— Как "разошлись"? Куда? — Таня нащупала подковку на шее, машинально накрутила на палец цепочку. — У нас же еще Карнак… А Калинин, он — тоже?

И вдруг увидела его чуть в стороне, у высохшего бассейна — древние фараоны омывали здесь свои священные тела тысячи лет назад. Калинин стоял, прислонившись к могучей колонне, и молча изучал сухое дно древнего бассейна. Очки в золотой оправе пылали, отражая жгучее африканское солнце.

— Михаил Ильич! — бросилась к нему Таня. — Вы не ушли? Ой, как хорошо!..

— Цепочку порвете, — усмехнулся Калинин, переводя взгляд с бассейна на Танин палец.

— Ничего, она прочная. Это же не золото, подделка. Подковка — золотая, а цепочка — нет, — Таня почему-то покраснела.

Взгляд Михаила Ильича, сосредоточенный на ее шее, стал более пристальным. Таня покраснела еще больше.

— Надо торопиться: автобус уже ждет. У нас ведь еще Карнак…

— Карнаку придется обойтись без меня. Устал. Пройдусь по набережной — и на покой…

После экскурсии Таня пошла пешком через торговую часть города: купить сувениры. Времени-то — день-другой, и все, а она, кроме пары папирусов и гипсовой головки Нефертити, ничего не приобрела. А завтра — воскресенье, магазины в Каире будут закрыты. К тому же Форин прав: в провинции — дешевле. Что же купить матери, чтобы не дорого и солидно?

Чем больше темнело, тем ярче, сочнее проступали краски витрин. Чего тут только нет! И тряпье, и украшения — от дешевой бижутерии до серебра и злата. Рядом — восточные сладости, горы фруктов — финики, бананы, инжир. Тележки с горячими лепешками. Одна перевернулась, лепешки — веером по тротуару. Хозяин шустро их подобрал и, даже не сдув пыль, — снова на тележку (ничего, купят). Грязь и блеск витрин, роскошь и нищета — все вперемежку. Арабы и турки с кальяном, надменные туристы, тут же бывшие колонизаторы в шортах — брезгливо обходят сидящих на пыльном асфальте нищих. Старинные кабриолеты за вполне сносную цену или просто за сувенир везут туристов по достопримечательностям: между ними снуют иностранцы на велосипедах — за валюту можно себе позволить взять их напрокат. А вон и наши — Таня обрадованно устремилась навстречу, но они ее не заметили, прошли мимо. Дурацкий инстинкт стадности: не избавишься, как от неверного произношения.