Анна видела, как солнечные лучи падали на его силуэт, окутывая вампира полупрозрачным дымом, по всей видимости, причинявшим ему боль, но, будто не замечая этого, а может, и сознательно так поступая, он продолжил, не скрывая горечи в голосе:
— Приехав в деревню, мы предали смерти всех повинных в этом преступлении: я начал с детей, заставляя родителей смотреть на их смерть и мучиться так же, как мучился я, а потом… а потом я сделал тоже самое и с ними, оставив тела под солнечными лучами в назидание остальным.
— Это бесчеловечно…
— Бесчеловечно? Бесчеловечно убивать своего нерождённого внука! — срывая портьеру с окна, прокричал он, повернувшись к ней.
В этот момент Анна вскрикнула от ужаса, увидев обугленную плоть на его лице, которая быстро затягивалась, оставляя ставшее уже привычным лицо.
— Но четко понимая, что селяне были лишь палачами, получившими золото от моего отца, я решил отомстить и ему. На обратной дороге мне встретился Ван Хелсинг, возомнивший себя божественным мстителем. Еще одно предательство: мой друг, мой брат, которого я не раз спасал, рискуя жизнью, встал на защиту обездоленных. Как всегда не пытаясь разобраться в том, что происходит, своим мечом он оборвал мою человеческую жизнь, пав от руки моего родителя в тот же день.
— Ван Хелсинг? — с изумлением спросила она, будто не веря своим ушам. — Но как такое возможно?
— Неисповедимы пути Господни. Я бы и сам хотел получить ответ на этот вопрос.
— Это не оправдывает того, что ты сотворил…
— А я и не ищу себе оправдание. Ты тоже убила всех моих невест, потомство… но я не вижу сожаления в твоих глазах. Ты не задумывалась о том, кем они были в земной жизни? Достойны ли были той участи, что их постигла? Почему стали такими? У каждого поступка есть свои причины. Мы не рождаемся такими — это жизнь меняет нас или высшие силы, как угодно… Впрочем, сейчас не об этом…
— Но как ты стал таким? Почему?
Этот вопрос вызвал лишь горькую усмешку на его лице. Посидев какое-то время в задумчивости, Дракула продолжил:
— В момент смерти я поклялся, что моя душа не будет знать покоя, пока все виновные не понесут наказания за содеянное. Но вот, что было дальше, я сказать не могу: помню голос, предлагавший мне сделку, помню боль перевоплощения, помню, как очнулся лежа в гробу…
— Почему ты согласился на эту сделку?
— Когда впереди неизвестность и адские муки, вечная жизнь кажется неплохой альтернативой, — с долей иронии проговорил он. — Но поверь, я не знал той цены, которую придется заплатить за бессмертие. Очнувшись, я испытал страх, которого не знал прежде. Будто в тумане прошел по двору, сопровождаемый изумленными взглядами обитателей замка. Но страшнее всего было то, что я слышал биение сердца каждого из них, слышал, как кровь бежит по их венам, и этот звук сводил с ума. Жажда крови стала нестерпимой, сжигая изнутри, превращаясь в наваждение, в единственную цель, которую видишь перед собой. Не зная тогда природы этого желания, я словно безумный выскочил за ворота, скрываясь около могилы брата, но и там меня нашли. Это была девушка, селянка с огромными зелеными глазами. Она склонилась надо мной, желая помочь. В этот момент я полностью потерял контроль — удары ее сердца оглушали, тупой болью отдаваясь по всему телу. Как потерявшийся в пустыне жаждет воды, так и я хотел крови. Никогда не забуду ее лица: спокойное и умиротворенное. Все остальные жертвы со временем таят в памяти, растворяются, но лицо первой жертвы я буду помнить вечно. Впившись ей в шею, я чувствовал, как медленно угасает ее жизнь, переходя в мое тело, чувствовал, как останавливается пульс. Когда ко мне пришло осознание того, что я сделал, нестерпимый страх обуял меня. Но вот она судьба: мой отец, прибежавший следом, стал свидетелем этого безумия. В очередной раз я увидел цену его отеческой любви. Суеверный страх оказался сильнее доводов рассудка и желания помочь — выхватив меч, он вонзил его мне в грудь, взывая к Господу… Признаюсь, в тот миг я и сам желал смерти, я молил о ней небеса, но не умер.
Его голос разносился по залу, завораживая Анну, полностью завладев всем ее естеством. Когда он повышал интонацию, желая обозначить особо важные для него моменты, сердце девушки начинало трепетать, казалось, что она была зрителем древней трагедии, трогающей ее до глубины души.
— Изгнанник, восставший мертвец, исчадие ада — мне не было места в этом мире. И не сумев убить, мой собственный отец отрекся от меня, сослав в ледяной ад, из которого не было выхода. Взгляни на меня, Анна, перед тобой тот, который потерял всех, кем дорожил в жизни и смерти, тот, кто обречен на вечное одиночество. Сколько раз я желал смерти, но не умер; взывал к божественной справедливости, но не получил ее. И тогда я решил, что раз мир не милосерден ко мне, и я не проявлю милосердия к нему. Я не брал от людей больше, чем мне было нужно, но как голодающий, убивает ради куска хлеба, так и я убивал ради того, чтобы жить. Но, так же как и ты, твои предки не смогли этого понять, устроив настоящую травлю. Мой собственный сын стал одним из первых, кто поднял меч против меня, затем внук, правнук… Вот она — цена бессмертия.
Анна, до глубины души пораженная этой исповедью, молчаливо смотрела на Дракулу, пытаясь осмыслить сказанное. Всегда видя в своем собеседнике лишь безжалостного убийцу, она и представить себе не могла, насколько была глубока его личная трагедия. Это откровение обрушилось на нее подобно лавине, переворачивая все ее представление. Но как умирающий проходит через стадии, предшествующие смирению с неизбежностью смерти, так и Анна переживала эту истину, начав с отрицания.
— Мой предок не мог так поступить. Во всех летописях говорится о его благородстве, чести и справедливости, — проговорила она скорее для себя, чем для своего собеседника.
— Историю пишут победители. Эти события происходили задолго до твоего рождения. Ты знала лишь то, что пожелал оставить после себя наш предок и те, кто веками изменял и без того лживую историю, добавляя к ней свое видение.
— Нет, этого не может быть, — пролепетала она. — Просто не может… Твоей жестокости не было пределов и при жизни, а после смерти ты вообще перешел границу, — продолжала твердить она, не замечая ничего вокруг.
— Жестокости? Ты, как Ван Хелсинг, видишь только ту сторону луны, что повернута к тебе лицом, но ведь есть и другая, скрытая от глаз, но мы знаем, что она есть. Перестань бездумно повторять то, что слышишь. Я был не более жестоким, чем любой другой правитель. Ты идешь в церковь, вознося молитвы Господу, но почему ты не упрекаешь Святой Престол в жестокости? Инквизиция столетиями отправляла на костер тысячи ни в чем неповинных людей, а крестовые походы… сколько тысяч пало в кровожадных распрях с именем Иисуса на устах? Но ты не обвиняешь никого в этих поступках. Есть тысячи примеров, когда те, кого считают святыми, совершали постыдные деяния, но ты молчишь. Я лишь пытался поддержать независимость и порядок в своем княжестве, руководствуясь теми средствами, которые были у меня под рукой. Еще раз повторю: на моих руках не больше крови, чем на руках любого другого правителя, — проговорил он, вплотную подходя к ней, зажав ее плечи в своих руках.
Он медленно загонял девушку в угол, приводя в пример доводы, которые она не могла опровергнуть, тогда отрицание сменилось гневом, вскипая в ее сердце.
— Ты лжец, — прокричала она, вырываясь из его рук. — Ты убийца, не способный любить, не знающий милосердия. Даже твое отражение покинуло тебя; они всё правильно сделали, другого ты не заслужил. Да будь ты проклят!
— Не знающий милосердия? Ван Хелсинг до сих пор дышит лишь потому, что я проявил сострадание! — теряя контроль, прорычал он.
— Это не милосердие. Ты отпустил его лишь потому, что тебе было это выгодно.
— И в чем же была моя выгода? Его смерть ничего бы не изменила… ты и так была в моих руках, так что ничего нового ты мне не предложила… Но если ты думаешь иначе, то, возможно, я заплатил за тебя слишком высокую цену! — небрежно бросил он с ехидной ухмылкой, оглядев ее с головы до ног.
