— Турки в этот раз перешли все границы в своей злобе, — проговорил он, отходя назад.

— На этот раз это сделали не турки, — как бы между прочим заметил Влад, продолжив осматривать поле боя.

Гэбриэл подошел ближе, всматриваясь в лица несчастных. Сейчас сложно было сказать, кем являлись эти люди: запекшаяся кровь, грязь, опухоли от ударов изменили тела практически до неузнаваемости, но что-то в чертах одного человека показалось ему знакомым. Вглядевшись в знаки на его одежде, юноша понял, что несчастный когда-то был стрелком, а потом его как громом поразило:

— Этот тот человек, который ранил тебя во время вылазки.

Молчание стало ему ответом.

— А кто эти люди? — добавил он, указывая на остальных.

— Это те, кто сопротивлялся дольше остальных, но не волнуйся, они были уже мертвы к тому времени, как я их отыскал, — коротко ответил Владислав, посмотрев на своего друга.

— Да что с тобой?! Ты всегда говорил о том, что даже врага можно уважать, а теперь поступаешь хуже неверных. Это же твой народ! Валашские отряды, вставшие на защиту своей земли!

— Это предатели, осмелившиеся свергнуть правящую династию. Так пусть все знают, какая судьба постигнет тех, кто смеет бросить мне вызов.

— Предатели?! Влад, очнись. В большинстве своем это обычные крестьяне, знать не знавшие ничего об этом перевороте. Им все равно, кто стоит над ними: предел их мечтаний − хороший урожай, короткая зима и терпимые подати. Они не принимают участи в интригах бояр, но отдают свои жизни, участвуя в их мелочных распрях. Да очнись же ты! — он ухватил его за плечи и с силой встряхнул.

В этот раз тихое спокойствие карих глаз поглотил огонь синих. Ван Хелсинг, будто обожженный, отшатнулся от друга, выпустив из своей хватки.

— Я не понимаю тебя, Гэбриэл! Еще несколько часов назад мы бились плечо к плечу. Ты проявил не меньшую доблесть на поле брани, чем я. Спас мне жизнь, убив того солдата, своего земляка, и десятки других, осмелившихся бросить тебе вызов. Так почему ты упрекаешь меня сейчас? Твои грехи не меньше.

— Да, я убивал, но не упивался жестокостью, как ты. Я видел твои глаза, в них не было ни сострадания, ни жалости. Они боялись тебя, бежали прочь, а ты добивал поверженных. Тебе нравилось видеть их страх, нравилось убивать.

— Если не убить предателей, окрепнув, они вновь схватятся за оружие. Правитель должен править железной рукой, чтобы навести порядок в своих землях.

— Правитель должен обладать милосердием и прощать, — теряя контроль, вскричал Гэбриэл.

— Милосердному правителю не дано править долго. Власть держится на силе и страхе, лишь тот господарь, чья рука не дрогнет, занеся меч над головой предателей, сможет удержать свою землю. Османы надевают головы предателей на пики перед вратами завоёванных крепостей, остальные делают так же. Нет в мире монарха, который не обагрил бы свои руки в крови, — вцепившись в плечо друга, прошипел он.

В этот момент все мысли в голове Гэбриэла завертелись непрекращающимся круговоротом. С одной стороны, он понимал, что слова друга, какими бы жестокими они не были, не лишены логики. Монарх, не способный защитить свою власть мечом, быстро ее лишался, но, с другой стороны, Влад не защищал свой трон, это была не его война, а акт агрессии, свершенный им, в глазах же народа, деяние это все равно ляжет на турок.

— Но это был не твой бой, для кого весь этот спектакль?

Но, проследив за его взглядом, все встало на свои места. Это было предостережение, которое он бросал всем. В его глазах читалась ничем не прикрытая угроза, которую он направлял своим врагам столько лет держащих его в заточении.

— Через неделю мы выступаем в Трансильванию. Предатель слишком засиделся в моих землях. Скоро мы будем дома.

«Я уже и не знаю, где мой дом, друг», — подумал он, неуверенно сглотнув, а вслух добавил:

— Ты все уже доказал, они видели. Надо похоронить несчастных, они храбро сражались.

— Как угодно, — бросил темноволосый юноша и, не оглядываясь, направился к своей палатке, придерживая больную руку.

Ван Хелсинг взглянул на посаженных на кол с видом паломника, склонившегося перед распятием, подняв взгляд на холодные звезды.

— Господи, даруй ему свое милосердие, — прошептал он и направился следом.

***

Султан не обманул: спустя неделю после триумфальной победы над венграми, Владислав Дракула в сопровождении своего друга, а так же хорошо вооружённых турецких отрядов уверенно продвигался мимо заснеженных карпатских склонов к своему родовому замку. Разрозненное, потрепанное в битве валашско-венгерское войско рассеялось по округе, не желая вступать в противоборство с превосходящим их по силе противником, поэтому кроме редких стычек с голодающими дезертирами никакого сопротивления путники не встречали.

Чем ближе они подходили к дому, тем больше Ван Хелсинг замечал волнение, которое периодически отражалось на лице друга. За время путешествия у него не было вспышек агрессии, подобной той, что настигла его в вечер битвы, но что-то в его поведении неизменно вызывало опасения. Все больше времени он проводил в одиночестве, будто разговаривая с собственными мыслями, а, возвращаясь, терзался подозрениями, пытаясь найти предателя, затесавшегося в их стройные ряды.

Гэбриэл неоднократно пытался поговорить с другом, но постоянно наталкивался на стену недоверия, которая с каждым днем становилась все выше и выше. Они забросили верховую езду, охоту, даже столь привычные сердцу дружеские разговоры все меньше занимали его товарища. Днем и ночью Влад грезил о власти, мечтая отомстить предателям, убившим брата, желая вернуть свое положение и достоинство.

Как выяснилось при подходе к замку, венгерский ставленник бежал после поражения союзных войск, поэтому обороной замка руководили лишь несколько бояр, поддержавших переворот. Лишенные поддержки, притока сил они не могли выдержать длительной осады, поэтому спустя несколько дней сдались на милость победителя, раскрыв городские ворота.

В этот момент Ван Хелсингу открылась новая черта характера друга, которую он прежде никогда не видел. Спешившись перед открытыми воротами, Влад упал на колени, целуя родную землю. Столько радости и горечи во взгляде одного человека Гэбриэлу не приходилось видеть никогда. Казалось, все воспоминания и чувства разом навалились на плечи Влада, сметая все стены, которые он так упорно возводил. Его взор с восхищением встречал каждую башню, каждое здание, каждую трещинку в стене. Все вокруг для него было таким родным и чужим одновременно, что юноша, привыкший прятать свои эмоции за непроницаемой маской, никак не мог взять их под контроль.

Он помнил все: каждую комнату, каждое дерево — и теперь, подобно ребенку, радовался тому, что за годы его отсутствия все осталось неизменным, но радости на его лице не суждено было пребывать долго. Войдя в великий чертог, на его челе отразилось холодное выражение, а в глазах запылал огонь.

Первым делом он захотел посетить место упокоения своего брата, павшего жертвой предателей. Его могила находилась на старом кладбище, вдалеке от фамильного склепа. Не было возведено ни памятника, ни креста. За пару лет, прошедших с мятежа, единственным свидетельством того, что здесь захоронен человек, был могильный холм, поросший дикими цветами. Упав на одно колено перед могилой, он что-то прошептал, а потом громче добавил:

— Его похоронили как собаку! Заживо бросили в землю и закопали, и те, кто посмел сотворить такое, заплатят. Кто участвовал в этом? — спросил он, обращаясь к сопровождавшему их старику.

— Господарь, в том деянии многие повинны. Некоторые бояре милости от господ получили: земли чистые, да злато.

— Подать мне списки всех виновных… тех, кто руководил обороной замка привести в большой зал. Их судить я буду лично. Известно, где мой отец?

— С тех пор как хозяин замок покинул, его никто не видел.

— Разошлите гонцов, пусть разнесут благую весть, что земли эти вернулись к истинному владельцу — моему отцу. Разыщите его, — проговорил Влад, собрав горсть земли с могилы брата.