Марко остался, чтобы не растравлять сердце подруги, дисциплинированный партизан. А как хотелось ему сказать на прощание теплое слово, заверить дивчину в вечной верности, только бы вернулась жива-здорова...

Родион топтался тут же, печально смотрел на Теклю; наверно, мучился сознанием своей вины за все обиды, что в свое время причинил ей. Так и не привелось ни разу поговорить с ней по душам. Она, впрочем, своим мягким обхождением давала всячески понять ему, что не помнит зла. Родиону так хотелось сейчас подойти к ней, сказать что-нибудь задушевное. Ведь на опасное дело идет - повиниться надо бы перед нею... Но под суровым взглядом Мусия Завирюхи не отважился. Будучи сам человеком сурового склада, командир не терпел, когда кто-нибудь слишком уж размякал.

- Говорите коротко и ясно! - всегда учил он партизан.

А как ты скажешь коротко и ясно обо всем том, что за долгое время накопилось в душе - боль, раскаяние за содеянное, - это ж не рапорт!

Обтрепанная женщина вышла из леса, - в рваном ватнике, отовсюду клочья ваты торчат, в клетчатой юбке, на голове очипок из льняных кусков, обшитый красной тесьмой, какой носят бабы, через плечо перекинута сума. Решила идти прямо в село - в обход нельзя, не успеет вернуться вовремя.

В поле метет, вьюжит, света не видно, есть где разгуляться метели, с ревом обрушивается на лес волнами, бурунами, кружит, водит хороводы, насыпает снежные валы. Брела, проваливалась в снег по пояс, бешеный ветер забивал дыхание, то и дело преграждали дорогу наметы, доходившие почти до плеч. Страх охватил Теклю - сможет ли одолеть поле, пробиться сквозь белую завесу, провести разведку и вовремя вернуться? Не отпускала тревога: вдруг заметет в дороге, а партизаны будут ждать... Взяла с собой белый халат, но он не нужен пока, в пяти шагах ни зги не видно. А хоть бы кто и встретился, что ж, убедился бы - в стужу бредет по полю горе-нужда, заплата на заплате... Сколько бесприютного, голодного люда пустил враг по миру!

Текля выбивалась из сил, взмокла сорочка, жарко стало. Колючий ветер со снегом бил в лицо, резал глаза. Шла вслепую, стараясь держаться телеграфных столбов. Чего только не передумала дорогой! Хотелось упасть, зарыться в белую постель, уснуть, чтобы не мучила неотвязная, гнетущая мысль: лютый враг затоптал, испоганил цветущий край. Удвойтесь силы! Надо ускорить шаг, партизаны ждут.

С первого же шага Текля убедилась, что прогадала. Обмотала ноги старой мешковиной - под лаптя. Марко, заботливый такой, умолял надеть ватные штаны. Почему-то не послушалась. Теперь снег набивался за мешковину, ноги горели. Конечно, Марко с радостью пошел бы вместо Текли в эту опасную разведку, будь на то согласие командира. Живо представилось, как Марко, расстроенный, стоит под сосной, его прощальный взгляд... Усмехнулась... Да, партизаны уже перестали смотреть на нее, как на домашнюю хозяйку: пеки, латай, вари, хотя, конечно, и это служит делу победы. Павлюк при всем народе сказал Текле, провожая в разведку, что от ее находчивости зависит исход важной операции.

Подходя к станции, натянула белый халат. Текля считала, что станция уже близко, пять километров брела целую вечность. Пора сворачивать, если не хочет напороться на заставу. "Главное - самообладание", - вспомнила она слова Павлюка. Надо обойти станцию с противоположной стороны - со стороны поля. Прислушалась. Ветер донес глухой рев скота. Там станция. Взяла правее, пошла по целине. Вьюга наметала с большака сугробы на заросшее бурьяном поле, снегу здесь целые горы, идти невозможно. Текля распласталась на снегу и поползла вперед, руками, голыми коленями, как крот, разгребала снег. Рукавицы намокли - сбросила. Снег сыпал в лицо, забивался за воротник, за пазуху. Намокшее платье холодило, снег налипал на него, оттаивал, сорочка - и та отсырела, липла к телу. Она уже не береглась - все равно промокла до нитки.

В белом халате, совсем как снежная баба, невидимая глазу, лежала на животе у самой станции, наблюдала. Станция забита эшелонами. В цистернах бензин везут на фронт. На платформах танки, орудия, крытые брезентом. На фоне товарных вагонов отчетливо видны занесенные снегом часовые, шагающие по путям в белых халатах.

Текля поползла вдоль эшелонов на рев и увидела вагоны со скотом, голодным, непоеным... Полы халата мешали ползти, а когда наступала на них коленями, двигаться было вдвойне тяжело. За нею волоклась по снегу сума. Перед насыпью Текля огляделась. Настала решающая минута: время лезть в самую пасть врага. По эту сторону лесная сторона, партизаны близко, а с того края - поле, там партизан нет. Пока лежала, немного отдышалась, от мокрой сорочки пробирал холод. Она уже собралась было переползти через колею и вдруг заметила, что приближается сторожевой пост. Зарылась в снег, замерла. Вскоре часовые исчезли в снежной завирухе, и Текля вползла на крутую насыпь, - следы ее тут же замело, - прижалась к рельсу, поглядела в одну сторону, в другую - никого. Торопливо перебралась через колею и, нырнув вниз, оказалась в глубоком рву, занесенном снегом. Выбравшись из него, увидела столбы. По-видимому, дорога. Облегченно вздохнула. Сняла халат, засыпала снегом. Поднялась на ноги.

...Бредет дорогой латаное-перелатаное горе-нужда. Да разве кого этим удивишь? Мало ли голодных пустил враг по миру?

Метет, кружит буран, сатанеет стужа, бредет женщина, несет в душе месть за поруганный народ. Каждая жилка дышит жгучей ненавистью.

Измученная женщина вошла в крайнюю хату, - пустите обогреться.

Полыхавший в печи огонь охватил приятным теплом, оттаивало обледеневшее рубище. Текля щурилась, глаз не могла оторвать от жаркого пламени.

Пожилая хозяйка оказалась сердобольной, - ужаснулась, увидев беднягу.

- Хороший хозяин в эту пору собаку не выгонит со двора, как это ты пустилась в путь по такой непогоде?

И тут же согласилась с горемыкой, что голод страшнее любой непогоды.

На полу лежала куча бурьяна. Сухие стебли его уютно потрескивали в печи. Хозяйка угостила убогую печеной тыквой, и та с наслаждением лакомилась угощением.

- Передохни маленько, - смахивая привычным жестом пыль с лавки у печи, приглашала хозяйка, - присядь поближе к огню.

Убогая с поклоном села, сунула в печь закоченевшие, красные, как бурак, руки; мелко дрожа, униженно-подобострастно благодарила хозяйку, спаси тебя господь, пошли счастья-доли... Спросила, не без умысла, где хозяин, хорошо зная, как заставить хозяйку разговориться.

Столько горя, столько бед узнала когда-то многолюдная, веселая хата, тетерь опустевшая, притихшая. Как погнали немцы мужа подвозить снаряды, так назад и не вернулся, дочку забрали в неволю, а сын, единственная отрада и утешение матери, в Красной Армии. Обычная история, которую часто можно было услышать в те тяжелые времена.

...Как оскудела ты, сельская хата! Куда подевались, яркие рушники, расписные рядна, вишневые девичьи улыбки? Тут хозяйка рассказала: один дорожный человек говорил, сколько ни было войн, никто наш народ одолеть не сумел.

Текля попросилась переночевать, и хозяйка охотно согласилась дать пристанище бездомной, лишь бы рассеяться хоть немного в своем одиночестве. А тем временем сердяга соберет по людям картошечки, только бы немцы не прогнали...

Хозяйка рассказала еще, что партизаны намедни порадовали людей, мост взорвали; немцев здесь тьма-тьмущая, все они на том краю, напротив станции.

Текле стало даже совестно, что перерядилась, она бы и без того могла безбоязненно довериться добросердечной женщине, и та бы охотно помогла ей.

- ...Да немцы уже сообщили, что Мусий Завирюха на сосне повешен и что пленных партизан гнали голышом по снегу, - поделилась печальной вестью хозяйка. - И в газетах было написано... Неужели правда?

- Где вы видели таких партизан, чтоб сдались живьем фашистам? усомнилась нищенка, повела плечами и, поклонившись, вышла из хаты.

Кто знает, что за люди нынче бродят по дорогам? С какими вестями и слухами? Разные ветры гуляют ныне по дорогам, не принесут ли невзначай разгадку наболевших дум: скоро ли кончится война? Скоро ли сокрушим врага?