- А где теперь весело?

За больной матерью ей присматривать надо... Погрустневшая, стояла посреди двора. Откуда знать, что у нее на душе. Сень так и не дерзнул обнять девушку, приголубить, вовремя опомнился. К кому скорее потянется дивчина сердцем - к тому, кто стережет коней, или к тому, кто взрывает мосты? Марко вообще пользуется успехом у девчат, вечно льнут, венком вьются вкруг него.

- Как тебя хоть зовут, скажи мне? - спросил он дивчину.

И как раз в эту минуту раскололось небо, взметнулся столб огня, осветивший ночь, задрожала земля, прокатились грозные раскаты. Кони попадали на колени - их оглушил грохот. Дивчина на миг прижалась к Сеню, он и сам обеспамятел. Зазвенели стекла, с деревьев сыпануло снегом, дивчина, придя в себя, кинулась в хату.

- Это наши! - радостно крикнула матери, чтобы не пугалась.

...Партизаны возвращались лесом, довольные разгромом, который они учинили фашистам. Тряханули их как следует! На радостях Марку хотелось петь. Не первый раз он делом доказывает свою боеспособность... Павлюк после успешной операции стал особенно говорлив. "Изрядно всадили толу, признался он, - разнесли мост в щепки". И рассказал друзьям о неудачной попытке одного партизанского отряда взорвать мост, стоявший низко над водой. Неопытные партизаны на скорую руку приладили тол и лишь малость поковыряли мост. Павлюк заговорил о взрывной силе тола: оставь день полежать на солнце, той разрушительной силы уже не будет.

Марко увлеченно слушал Павлюка, набирался опыта. Воодушевленные удачей, партизаны старательно месили снег, торопились. Марко чуть не на крыльях летел, - какая тайная сила притягивала его?

Возбужденные, усталые, вернулись они в дом лесника.

- Здорово жахнуло! Даже в Берлине загудело! - воскликнул Марко. Дали жизни Гитлеру! Загородили ему дорогу к Москве!

Насколько Марко был разговорчив, настолько Сень молчалив. А дивчина и глаз не сводит с Марка. Отважный партизан, разве не видно? Но тревога за отца не оставляет ее, а тут еще мать принялась стонать, оплакивать ее сиротскую судьбу. Напрасно Марко уверял домашних, что все кончилось благополучно, для партизан, разумеется... Фашисты долго будут помнить эту ночь, когда партизаны подняли на воздух мост, вывели из строя стратегически важную железную дорогу, что связывала фронт с Германией, перерезали дорогу на Москву.

Марко пересказывает всем слова Мусия Завирюхи. Дивчина внимательно слушает, глядит на него зачарованными глазами.

Павлюк все же думает разведать, насколько удачно проведена операция. Марко уверен: какие могут быть сомнения, мост разбит вдребезги, сваи повылетали, далеко раскидало балки, шпалы, рельсы - то и дело натыкались на них на обратном пути, падали, Марка чуть не пришибло... Изрядно ведь всадили толу, Павлюк сам сказал.

Вскоре вернулся Мусий Завирюха, он был торжественно-сосредоточен. Нахмурив лоб, не спеша, снимает шапку, вытирает заиндевелые брови, усы, бороду. В хате все притихли.

Неудачи обходят теперь Мусия Завирюху. Мало разве у него командирского опыта? О первом неудачном бое в лесу он теперь вспоминал неохотно - случайность.

К радости домашних, вместе с Родионом вернулся лесник Назар. Мусий Завирюха, как и подобает командиру, при всех выносит благодарность леснику:

- Спасибо тебе, друже, за верную службу советскому народу.

И, тронутый вниманием, лесник кланяется партизанам, сурово молвит при этом:

- Покарали-таки супостатов!

Хоть лесник и упрашивал партизан отдохнуть, обогреться малость, партизаны не остались: надо уходить, чтобы не напали на след враги. До рассвета фашисты не кинутся за ними, а за это время надо успеть пересечь поле, добраться до хвойного леса, чтобы метель плотно замела следы. Да и семью лесника не хотят под угрозу ставить.

Мусий Завирюха благодарит хозяев за привет, за ласку.

Молодые партизаны кланяются дивчине. Она остановила двоих на пороге. Кто за ними приглядывает, обстирывает их? Ухоженные хлопцы, бравые молодцы. Пошептавшись с матерью, открыла сундук.

- Нате вам по рубашке на смену... Дороже нет ничего, - как-то чуть виновато сказала она. - Братовы... Погиб в Красной Армии. Ваш ровесник... Я буду вам помогать... - добавила не то нерешительно, не то с волнением. Быть может, хлопцы пренебрегут ее помощью, сама, скажут, еще беспомощна... Беспомощна? Партизаны еще не знают, на что она способна!

Повеяло свежим запахом чисто выбеленного полотна, искреннее слово проникло в самое сердце молодых партизан. Взяв рубашки, сунули за пазуху, выбежали из хаты. Вскочили на коней, исчезли во мраке.

Задумчивые, молчаливые, ехали рядом.

- Что бы спросить, как ее имя, - бросил Марко.

После минутного молчания Сень, будто сквозь дрему, пробормотал невнятно:

- Встретимся ли когда?

Марко бросил удивленный взгляд на приятеля.

Выбрались из лесу, пробивались через глубокие сугробы в поле. Хлестал ветер, мела, крутила поземка, но Марка и Сеня согревали полотняные рубашки - девичий подарок.

8

Садовник Арсентий, истекая кровью, избитый, лежал в хате вверх лицом, не в силах подняться, беспомощно раскинув руки, и горестно размышлял: почему он не ушел в лес к Мусию? Не пришлось бы испытать тяжкого надругательства. Все не решался оставить на произвол судьбы невестку с двумя детьми. Теперь одно дитя на том свете, невестка чуть жива. Мать с нее глаз не спускает, - та чуть руки не наложила на себя... Мается день и ночь, вянет, сохнет, избита, как и Арсентий. Старший мальчонка, Василько, спасся. Увидел во дворе карателей, метнулся к бабке.

Когда на акации повесили учителя, а семья садовника, убитая горем, подавленная, сидела в хате, да и все село боялось выйти за порог, Курт привел карателей для расправы. Вместе с морозным воздухом в хату ворвался водочный перегар. Проволочная нагайка словно огнем обожгла Арсентия, из глаз посыпались искры. Тихон, провинившийся перед начальством, ожесточенно полосовал костлявое тело садовника, приговаривая:

- Будешь знать, как помогать партизанам!

С невестки сорвали платье, бросили на лавку, она сопротивлялась, приводя в ярость карателей. Яков Квочка, Панько Смык проволочной нагайкой хлестали невестку, рвали на куски тело - старались выслужиться перед ефрейтором.

Когда Тихон устал, Хведь Мачула размахнулся и полоснул по спине садовника. С каждым взмахом нагайки полицай напоминал садовнику про трех его сыновей-красноармейцев. Арсентий терпел мучительную кару с единой мысль: детки дорогие, соколики мои милые, отомстите за отца.

У ефрейтора левая рука перевязана - прошила партизанская пуля, зато вся лютость перелилась в правую руку, он с наслаждением полосовал женское тело...

Когда затихли стоны - невестка и садовник уже чуть дышали, а под лавкой натекла лужа крови, - каратели присели отдохнуть. Тут-то взгляд Курта и упал на кроватку, где в куче лохмотьев спал малыш. Ефрейтор осклабился. Адская мысль пришла ему в голову. Тихон сразу догадался, что задумал его начальник. Курт приказал положить дитя на видное место. Тихон перенес ребенка на стол. Разбуженный малыш водил испуганными глазенками по хате. Обожгла плеть, потемнел день. Кровавые полосы опоясали слабое тельце. Дитя зашлось криком со страху, захлебнулось, затихло навеки.

Заслышав детский плач, мать очнулась. Лучше бы ей не слышать его голоса, не приходить в себя. Попробовала подняться, броситься на мучителей. Обессилев, упала на пол, потеряла сознание. Курт стоял посреди хаты, скалил зубы.

Грузная фигура заполнила собой дверной проем, потянуло сивухой. Селивон осоловело поглядывал на изувеченного садовника, прикидывая, жилец ли он на этом свете. Изуродовано лицо, глаза заплыли, на исполосованном нагайкой теле не видно живого места.

- Здорово разукрасили, - заметил Селивон.

Садовник не то вздыхал, не то стонал - подавал признаки жизни. Староста забеспокоился: будет ли садовник пригоден для работы? Ведь на нем сад, огород. Почему, собственно, и помиловали, не вздернули рядом с учителем.