— Ты передо мной.

Широкая ухмылка растягивает губы Ани:

— Именно.

Качая головой, Кларк улыбается и спрашивает:

— Что ты здесь делаешь, Аня?

— Прекрасно. Время истины, — вздохнула Аня. — Я здесь потому, что волнуюсь, какого хрена моя сестра звонит мне утром и напоминает об ужине с ней и Костией на следующей неделе.

Кларк делает всё возможное, чтобы игнорировать перевернувшийся желудок и заставляет свои губы растянуться в улыбке.

— Ну, используя логику, я могу предположить, что это было для того, чтобы ты не забыла об ужине на следующей неделе.

Аня закатила глаза:

— Я о том, почему у меня будет ужин с Лексой и Костией?

Услышав их имена в одном предложении, уши Кларк свернулись в трубочку, а кожа начала зудеть. Она пытается игнорировать то, насколько её это затронуло, пытается не дать этому чувству впитаться и ужалить, но тем не менее, это происходит. Её желудок скатывается без её согласия, грудь ноет в сыром бунте.

Прокашлявшись, она делает всё возможное, чтобы не уйти в это чувство, но она быстро приближается к лимиту этого разговора, не смотря на то, что он только начался.

— Потому что людям нужен хлеб насущный, чтобы выжить, — растягивает она слова, — и даже учитывая твои сомнительные скулы и используемую в военных целях линию подбородка Лексы, я всё ещё уверена, что вы обе почти люди, Аня, — она на мгновение делает паузу, и, когда начинает говорить вновь, чувствуется горечь в её тоне. — Ничего, тем не менее, не могу сказать о Костии. Я ничего о ней не знаю, кроме того, что у неё хороший вкус в искусстве… и в женщинах.

— Да ладно, Кларк! — стонет Аня, нажимая на нижнюю часть её бутылки напротив бара. — Я спрашиваю у тебя, почему Лекса до сих пор пытается меня познакомить с Костией.

— Я не знаю! — выпаливает Кларк перед тем, как закрыть рот. Она сразу жалеет о своём порыве. Она нажимает на внезапно жалящие глаза и делает глубокий вздох, а потом пожимает плечами. Она потирает глаза сквозь волосы и кладёт руки на бёдра. — Зачем ты это делаешь? Говоришь мне об этом? Почему не Лексе?

Лицо Ани смягчается, когда их глаза встречаются, и она говорит:

— Потому что ты — единственная, кто может мне сказать, почему ты до сих пор не сказала Лексе, что ты порвала с Финном.

Грудь сжимается, Кларк перебирает пальцами на бёдрах и откидывает голову назад, фиксируя влажный пристальный взгляд на сводчатом потолке. Она не может выдержать того, как смотрит на неё Аня, словно она знает, она знает, и она пользуется этим. Она знает слишком много.

— Ты — единственная, кто может сказать мне, почему ты до сих пор не сказала Лексе, что ты до сих пор хочешь быть с ней.

Кларк стискивает зубы, ноги покалывает, поры воздуха стремительно приближаются к её щиплющим глазам.

— Остановись.

— Ты — единственная, кто может сказать мне, почему я должна знакомиться с девушкой Лексы, — сказала Аня, продолжая нажимать на Кларк, — ведь я поняла, что я знакома с девушкой. Я познакомилась с ней много лет назад, на самом деле. Она была занозой в моей заднице тогда, и она остаётся занозой в моей заднице сейчас.

Прерывистое дыхание выходит из рта Кларк, когда она возвращает голову в нормальное положение и кладёт руки на край барной стойки. Качая головой, она хрипит:

— Что ты хочешь мне сказать?

— Я хочу, чтобы ты сказала, что чувствуешь, Кларк.

— Я чувствую, что…

— Не мне, — прервала её Аня. — Лексе. Ты должна сказать Лексе, Кларк.

— Я не могу сделать этого, — уже более уверенно трясёт головой Кларк и огибает барную стойку, возвращаясь в главную часть галереи. Она не ждёт, когда Аня пройдёт за ней, даже молча надеется, что она не сделает этого. И всё-таки тяжёлые ботинки стучат на полированном полу: как и ожидалась, Аня следует по пятам.

— Нет, ты можешь, — утверждает ей позади Аня. — Ты можешь.

Кларк наклоняется, берёт моющие средства с пола и бормочет:

— Пожалуйста, просто иди домой. Аня.

— Я не уйду просто потому, что ты этого хочешь, — сказала Аня, — от этого ты не получишь правды.

— Она знает! — Кларк снова бросает моющие средства на пол и разворачивается. Её грудь вздымается при тяжёлом дыхании, что она вдыхает и с силой выдыхает. Она находится на грани взрыва. Часть её желает взорваться, разорваться на частицы, измельчиться в пыль; быть лишь воздухом, потому что тогда, возможно, эта ноша, эта ужасная ноша, просто ушла бы, и она больше не будет чувствовать этого. — Она знает.

— Ей нужно услышать это.

— Нет, не нужно, — заверила Кларк. — Ей не нужно знать, что я порвала с Финном или что я до сих пор хочу быть с ней, или хотя бы что-то из этого. Я сделала свой выбор. Я не собираюсь делать выбор за неё. Наша история и так достаточно тяжела. Я не собираюсь обрушивать на неё свои чувства и заставлять её считать, словно она должна выбирать прямо сейчас или вообще когда-либо. Если она желает меня, она может решить это для себя без какого-либо напора с моей стороны.

— Я не говорю тебе заставлять её делать выбор, Кларк, — сказала Аня. — Я просто прошу тебя немного открыться. Я говорю тебе сказать ей, что это касается не только тебя, что у тебя до сих пор есть к ней чувства. Это откроет дверь. И всё. Ничего больше. Ничего меньше.

— Я не могу сделать этого.

— Почему нет?

— Потому.

— Потому?

— Потому что я не могу! — Кларк трёт свои покалывающие глаза прежде, чем посмотреть на Аню. — Ты думаешь, я просто могу позвонить и сказать: «Хэй, у меня до сих пор остались к тебе чувства»? Ты думаешь, что это так легко, что я могу просто задеть верхушку айсберга и не утонуть? Что это полностью, блядь, не уничтожит меня?

— Кларк.

— Нет, ты хочешь знать, почему я не говорю ей, Аня? — сдавленный, лишённый радости, беспомощный смех проталкивается через неё, на заключительных нотах смех переходит в сдержанное рыдание. — Я не могу сказать ей потому, что если я открою свой рот, то то, что оттуда выйдет, не будет «у меня до сих пор остались к тебе чувства». Это будет не легко или просто, или как-то ещё, что можно затолкать в маленький пакетик, который она сможет поставить в сторонку и разобрать его позже. Это будет всем. Это будет «я не хочу быть твоим другом. Я не могу быть твоим другом. Меня убивает быть твоим другом, потому что я не хочу дружбы с тобой».

Кларк делает резкий, шаткий вдох, слёзы проталкиваются сквозь ресницы. Голос хриплый, когда она произносит эти слова, но она, так или иначе, заставляет себя произнести их. Она закрывает глаза и представляет Лексу прямо перед собой.

— Я не хочу нескольких украденных моментов в баре или неловких двойных свиданий, или возбуждённых переглядок через всю комнату. Я не хочу историю, о которой мы никогда не будем говорить или обо всех этих крошечных сломанных моментах. Я хочу всю жизнь. Я хочу не меньше жизни.

Её колени затряслись, словно они признают её ошибку. Она открывает глаза, на щеках видны линии, и она смотрит на Аню:

— Потому что именно это мы и обещали друг другу.

Её голос сломленный, искажённый, и Кларк почти сердито вытирает свои щёки, после чего говорит:

— Вот, почему я не могу сказать ей, Аня. Потому что я хочу то, что больше не принадлежит мне, чтобы желать этого, то, что не было моим годами.

Пройдя маленький промежуток между ними, Аня положила одну руку на плечо Кларк, а другой вытирает свежие слёзы на щеках девушки.

— Может, поэтому ты и должна рассказать ей, Кларк. Какой смысл в жизни, если ты не живёшь?

— Я не могу. Я не собираюсь быть эгоисткой.

Аня вздохнула и покачала головой:

— Ладно, — в последний раз она сжимает плечо Кларк, разворачивается и направляется обратно в сторону мини-бара, берёт свой шлем и проходит в сторону входной двери.

Когда она приоткрыла дверь, зимний воздух ворвался внутрь, и Кларк вздрогнула.

— Позволь мне хотя бы спросить у тебя, — сказала Аня, остановившись у открытой двери, чтобы надеть шлем и закрепить его. — Ты порвала с Финном, потому что ты не думала, что это справедливо: быть с ним, ведь ты до сих пор любишь Лексу. Так, что может быть более эгоистично? Сказать Лексе, что ты чувствуешь, чтобы она знала, что у неё хотя бы есть шанс с тобой? Или не говорить Лексе, что ты чувствуешь и позволить ей думать, что нет никакой надежды, чтобы она осталась в отношениях с кем-то, кто заслуживает, блядь, лучшего, чем быть чьим-то вторым номером?