Ночью воину не спалось. Непонятная тревога не позволяла ему сомкнуть глаз, забыться хотя бы на мгновение. Стоило смежить веки, как сердце начинало бешено биться, рваться из груди, воздух густел и раскалялся, а из темноты к нему тянулись длинные гибкие щупальца. Каждый раз Вилкас резко садился на кровати, пытаясь стряхнуть ощущение липкого страха, один раз даже потянулся к мечу. Устав от бесплодных попыток уснуть, юноша нехотя встал с постели. Усталость навалилась на него тяжестью Красной Горы, едва не заставила упасть обратно на кровать, но мысль хотя бы о минуте, проведенной в каменных стенах, в душных объятиях шкур и одеял была ему точно уксус на рану. Лучше уж спать под открытым небом, чем так терзаться.

Стоило ему только сделать вздох, ощутить весь калейдоскоп запахов, как кровь вскипела в его жилах. Лик луны был румяным, она встретила юношу широкой щербатой улыбкой. Полнолуние… по телу Вилкаса прокатилась колкая волна, переросшая в дрожь. Дыхание участилось, стало тяжелым и прерывистым, Соратник облизнул в миг пересохшие губы. Рассудок начало заволакивать плотным дурманным туманом. Хотелось бежать, нестись вперед, через долы и леса. Зверь рычал и бился, грыз прутья невидимой клетки, призрачные цепи душили его. Вилкас упал на колени, глухой рук клокотал у него в груди. Ухмылка луны стала шире.

Лапы оборотня едва касались земли, он бежал быстрее стрелы, выпущенной из лука. Голод по успевшему стать родным запаху сводил с ума, жег сильнее серебряного клинка. Тоскливый вой рассек ночную тишину, крупный олень, напуганный, выскочил из леса и прыжками понесся прочь. Пасть наполнилась горькой, тягучей слюной, страх добычи становился все гуще и слаще, оседал на языке, заставлял облизываться. Волк рванулся за ним, нетерпеливо рыча от предвкушения вгрызться в шею оленю, ощутить вкус его крови и последних мгновений жизни…

Поток ледяной воды грубо вырвал Вилкаса из бездонного черного колодца, юноша резко сел, пыхтя и отфыркиваясь. Колючие холодные капли стекали по его лицу, волосам и груди. Воин вытер лицо ладонью и тряхнул головой, пытаясь окончательно избавиться от оков сна.

— Сударь? — взволнованный девичий голосок был ему незнаком. Эйла, Рия и Ньяда никогда бы не стали величать брата по оружию сударем. Соратник повернулся, щурясь на солнце. Над ним склонилась девушка, прижимающая к груди деревянное ведро, уже пустое. Темные короткие волосы зачесаны назад, но несколько непокорных прядей все равно падают на высокий гладкий лоб. Ее губы дрогнули и сложились в приветливую, чуть робкую улыбку. Она протянула норду простые льняные штаны, отводя взгляд. На высоких бледных скулах распустились алые бутоны румянца. — Оденьтесь, сударь…

Соратник только сейчас заметил, что на нем из одежды лишь браслет из резных костяных бусин. Вспыхнув, он торопливо прикрылся под застенчивое хихиканье девушки. Криво улыбнувшись, северянин поспешно натянул штаны и поднялся на ноги. Ступни невыносимо ныли, уставшее от охоты тело протестовало против совершения каких-либо действий. Вилкас огляделся по сторонам. Над крохотной деревенькой в какие-то три каменных дома с запада нависали скалы, ветер играл ветвями берез, то и дело срывая с гибких изящных ветвей золотые листочки. Так далеко от Вайтрана он еще ни разу не уходил…

— Как вы себя чувствуете, сударь? — участливо поинтересовалась девушка, поставив ведро. Облаченная в мятую рубаху со шнуровкой на груди и протертые бриджи из оленьей кожи, она, видимо, одна из местных шахтеров. Соратник потянулся, но тут же поморщился от тянущей боли в плече.

— Неплохо, — без денег, оружия и нормальной одежды.

— Ох, как я рада! А то уж мы испугались, что вы… ну… мертвый, — она снова улыбнулась. — Одежды на вас у меня нет, но, уверена, когда Филньяр проснется, он охотно одолжит вам что-нибудь более… представительное. Как вас зовут?

— Вилкас, — юноша решил пока умолчать, что он из гильдии Соратников. А то как это, одного из воинов Исграмора нашли близ деревни голого и безоружного.

— Я Сульга, — девушка вздохнула и споро подхватила ведро. — Что ж мы стоим, проходите в дом. Вы голодны, наверное.

— Да, — северянин кивнул, теребя бусинки браслета. Он изголодался, но отнюдь не по похлебке и хлебу.

***

Каджиты любят поспать, но сегодня Ларасс проснулась едва ли не раньше петухов. Мать и отец еще в кроватях нежатся, и не видят, как их дочь встала несусветно рано и, отчаянно зевая, принялась натягивать свое лучшее платьице, путаясь неловкими спросонья пальцами в тонкой шнуровке.

Она старалась ступать тихо, бесшумно как тень, но половицы ужасно громко скрипели от каждого ее шага. Кончик хвоста покалывало от напряжения. Девочка тихо зашипела и резво засеменила к двери, когда чьи-то сильные руки легли ей на талию и с легкостью подняли в воздух.

— Так, так… и куда это ты собралась? — ехидно осведомился Камо’ри, крепко прижимая сопротивляющуюся сестренку. Дхан’ларасс испуганно взвизгнула, но широкая ладонь брата тут же зажала ей рот. От него пахло рыбой, солью и сыростью. Опять всю ночь в порту шлялся! Вот узнает отец, что сын среди моряков и рыбаков снова ошивался, мигом его на лесопилку отправит! Асэт’ар не верил, что в море Камо’ри ждет долгая жизнь. Холодное, злое, как старая шлюха, но братцу шепот волн милее и белых песков Скайрима, и сладко пьянящего аромата лунного сахара. А какую он песенку вчера спел за обедом, отец чуть трубкой не подавился. Правда, Ларасс не поняла, почему это Рольф-Великан сует свой пылающий меч в тугие ножны Сувиллы. Зачем ему чужие, когда свои должны быть? А если ножен у него не было, тогда куда он прятал меч?

Изловчившись, девочка пнула брата по колену. Камо’ри глухо мявкнул от боли и потащил извивающуюся сестру прочь, пока она отца с матерью не перебудила. Но трудно не шуметь, когда с виду хрупкая двенадцатилетняя фурия извивается в его объятиях. Мелкие острые клыки впились в руку каджита, юноша хрипло зарычал, но жертву не выпустил. Чуть присмиревшая Ларасс попыталась вновь лягнуть его, но уже без прежнего воодушевления.

Брат поставил ее на ноги только на улице. Ветер приносил с реки прохладу, ерошил темные кисточки на ушах Камо’ри. У него уши проколоты, уже мужчина, а сережку носит всего одну, тонкую серебряную косичку в правом ухе. Насмешливо сузив глаза, сутай-рат скрестил руки на груди.

— И чего, малютка, ты подскочила в такую рань? Уж не на заутреню в храм Мары собралась?

Льдисто-голубые глаза возмущенно расширились, девочка упрямо вздернула подбородок, уперев руки в бока, но хвостик, лихорадочно мечущийся из стороны в сторону, выдал ее с головой. Ларасс порывисто схватила брата за руку.

— Камо’ри, только не выдавай меня маме! Она говорит, что здесь почитают Мару неправильно, и не хочет, чтобы я училась ереси. А Эрандур…

— Ох, и дался тебе этот остроухий! — каджит раздраженно поморщился, - лицо длинное, что у твоей кобылы, и глазищи красные.

— Не говори так! — Ларасс топнула ножкой. — Эрандур хороший! Он меня сладостями угощал.

— Да, мужик он неплохой. Для жреца Мары, — Камо’ри взял сестру на руки и тихо охнул, когда она ударила его кулачком в плечо. — Ладно, беги в храм. Матери, если проснется, скажу, что ты за цветами убежала. Но голову себе ерундой перестань забивать. Данмер не достаточно хорош для моей сестренки.

***

Воровка проснулась от того, что ее сын беспокойно заворочался. Выбравшись из вороха шкур, котенок повел черным, чуть подрагивающим носиком и решительно потянулся к ее груди. Слабо улыбнувшись, Ларасс взяла котенка на руки. Девочки родились первыми, они крепенькие и сильные, растут как на дрожжах, а вот малыш еще слабоват. Приходится поить его целебным снадобьем, чтобы поскорее окреп. Каджитка рассеянно погладила головку ребенка. Козье молоко мальчик на дух не выносит, поэтому все еще приходится кормить его грудью. Такой маленький, беспомощный… котенок поперхнулся, судорожно закашлялся, и сутай-рат поспешно прижала его к плечу и похлопала по спинке.

— Не торопись, — прошептала она через зевок, и малыш глухо икнул в ответ. Камо’ри язвительно зовет его Заморышем. Уж забыл поди, что сам родился в месяц начала морозов хиленьким и неказистым. Дхан’ларасс знала, что гильдийцы в тайне от нее выбирают имена ее котятам. Вот уж дудки! Своих детей она назовет как захочет, а не в угоду этой кучке висельников и пьяниц. Малютки со дня на день должны открыть глазки. Брат говорил, что Шамси рыдала в три ручья, когда Ларасс ей впервые улыбнулась, а тут сразу трое… сын так и уснул у воровки на плече, и Соловей бережно уложила его на подушку. Стоит ей только взглянуть на малышей, как сердце становится мягким, словно масло, а сейчас Дхан’ларасс как никогда нужна твердость. Убили Мавен и ее старшего сынка. Каджитку не удивила смерть аристократки, эта сука давно напрашивалась на кинжал в глотку, но теперь Гильдия осталась без покровителя. Поставь Лайла во главе городской стражи какого-нибудь чистоплюя вроде Мьол Львицы, и ворам придется ох как не сладко. Итак на днях стражники убили воришку. Не из них, слава Азурах, но все же… сутай-рат тяжело вздохнула. Соплячка Ингун помешана на корешках и травах, остальные приближенные Мавен либо из побочной ветви, либо ублюдки ее ушлого папочки. А может, и мамочки, почем Ларасс знать. Главное — как можно скорее найти замену Мавен Черный Вереск. Нового покровителя, пока рифтенский ярл с рукой правосудия в заднице не взялся за воров. Может, сыночка одного оприходовать? Или обоих, мало ли как жизнь повернется. Хотя кое-какая мысль на этот счет у воровки имелась, надо будет обсудить ее с Бриньольфом. Каджитка погладила сына по спинке. Скорее бы они уже подросли, сутай-рат до ужаса хотелось обчистить какой-нибудь особнячок и вскрыть пару сейфов, а то, чего доброго, позабудет всю воровскую науку с этими спиногрызами. Дхан’ларасс любовно взъерошила шерстку на затылке сына. Надо будет пойти с ним погулять, а то ребенок совсем зачахнет здесь в темноте и промозглой сырости. Словно услышав мысли матери, котенок заворочался, потерся носом об ее ладонь и потянулся. Крепко схватив Ларасс за руку, мальчик приоткрыл сонные мутные глазки. Несколько раз моргнув, он вновь задремал, когда королева воров растроганно всхлипнула.