Цокнув языком, Эрик поднял перчатки со снега, бормоча что-то вроде “беспомощный” и “вечно с тобой возиться”, взял Чарльза за руки.

Тот позволил ему это, сглатывая.

— Поехали на Рождество вместе, Эрик, давай.

— Дай мне время подумать. Я действительно должен поговорить с профессором Шоу.

— Ладно, если должен…

Эрик умудрился надеть перчатки на четыре пальца, дергая за неровно обрезанные концы, большой же оставил — тот всегда замерзал легче остальных. Другую перчатку Эрик начал натягивать на собственную руку.

— Эй! Что ты делаешь, Эрик, это моя перчатка…

— Ну, я не взял свои, а руки замерзли.

— А я должен страдать из-за твоей глупости? Отдай, ты растянешь ее своими огромными лапищами! — он потянулся за перчаткой, но Эрик убрал руку вне зоны досягаемости. — Эрик, отдай!

— Сам забери! — он обнажил зубы в том, что Чарльз называл “Леншерракуловской Ухмылкой” и понесся по улице.

— Эрик! — выкрикнул Чарльз с возмущением, но, смеясь, что уже стало привычным сочетанием за прошедшие два года, погнался за ним.

Петляя по улице, уворачиваясь, крича и смеясь, они игнорировали косые взгляды, которые бросали на них; дважды Чарльз догонял его и почти вырывал перчатку, но Эрик ускользал, словно угорь. В конце концов, он окончательно потерял его из вида; остановился посреди улицы, оглядываясь. Окраина города, горы снега возле домов. Чарльз чувствовал себя потерянным.

Пока Эрик не появился из ниоткуда, сбив его с ног, и они оба не упали на сугроб; Чарльз издал вопль удивления/”у меня снег за шиворотом”/”ты меня раздавишь”, и Эрик нахмурился, на лице мелькнуло беспокойство.

— Прости, тебе больно? — выдохнул он всего в паре дюймов от лица Чарльза.

— Я в порядке, — Чарльз едва ли справился со словами, чувствуя, что тело отозвалось удовольствием на происходящее, на ощущение тела Эрика, прижимающего его к земле. О боже что со мной не так нет не вставай…

Эрик не вставал, ухмылка окончательно исчезла с лица, он разглядывал Чарльза, как будто первый раз, а то, что видел сейчас, его настораживало, но — может быть? или Чарльз додумал это? — не было совсем неприятным зрелищем?

Их взгляды пересеклись, и Чарльз совершенно забыл, как дышать.

Затем Эрик, мотнув головой, словно очнувшись, поднялся на ноги, и помог подняться Чарльзу, против чего он не возражал, и хотя по-прежнему они нарушали личное пространство друг друга, пугающий момент желания исчез.

Пока голос над их головами не объявил:

— Традиция требует поцелуя!

Оба уставились на заколдованную омелу.

— Ну? — поинтересовалась та.

Чарльз чувствовал головокружение, на лице расплылась широкая улыбка под названием “что-я-делаю”. Он изогнул бровь:

— Традиция требует, — произнес Чарльз, кладя ладонь на затылок Эрика и притягивая его к себе.

Поцелуй был легким, осторожным и быстрым — секунды четыре, что было на три с половиной дольше, чем ожидал Чарльз. Отстранившись, они уставились друг на друга в шоке.

Но Эрик потянул его за собой в ближайший переулок, подальше от любопытных глаз, и поцеловал его снова, и снова, и снова; сначала мягко и медленно, потом почти неистово, прижимая его к стене, хотя и не удерживая слишком сильно. Мысли Чарльза застилала белая пелена неверия и восторга, он обвивал руками шею Эрика, жалея лишь, что сейчас на них обоих слишком много одежды.

Мимо переулка прошла группка распевающих рождественских песен, — “Мы желаем вам счастливого Рождества и Нового года!” — и Эрик замер, попытался отстраниться. Чарльз не позволил ему этого, удерживая. Мой. Теперь. Навсегда.

Казалось, прошли часы, — на самом деле, минут двадцать — пока они медленно изучали губы, щеки, шеи; но, наконец, прервались, задыхаясь, касаясь лбами. Чарльз позволил своим руками скользнуть на грудь Эрика, кутая руки в зелено-серебристом шарфе, подался вперед, навстречу пальцам Эрика, скользящим по его лицу.

— Традиция удовлетворена? — спросил тот хрипло.

— Пока что, — выдохнул Чарльз со смешком.

— Думаю, нам лучше пойти, они подали кареты.

Чарльз сглотнул и кивнул. Назад, в разные комнаты; никаких прикосновений, только мысли.

Эрик нежно улыбнулся, глядя на его недовольное выражение лица, кажется, самой красивой улыбкой, которую Чарльз только видел, в последний раз целуя его, глубоко, долго и чуть прикусывая.

— Завтра принесу тебе ланч в пустой класс рядом с кабинетом Логана?

— Хорошо, — еще один “последний” поцелуй. — И это значит, что ты едешь со мной на каникулы?

— Попробуй заставить меня отказаться.

Эта мысль понравилась Чарльзу настолько, что он позволил увести себя из переулка, даже не воспротивившись.

Ученики спешили по улицам к экипажам на окраине; Чарльз и Эрик плелись позади, каждый в одной перчатке на руке, другая была засунута в чужой карман.

Сесть в отдельный экипаж не представлялось никакой возможности, так что они выбрали самый оптимальный вариант — сесть в тот, что был настолько переполнен, что они были тесно прижаты друг другу. Это было легко — держаться за руки, прячась за складками мантий, шарфов и пледов.

Уезжая из Хогсмида, Чарльз все еще слышал рождественские песни, доносящиеся с улицы.

Румяные щеки милы,

И нам хорошо с тобою,

Сидим вместе —

Одного поля ягоды.

Давай пойдем одним путем,

Споем песню или две.

Вперед, ведь это отличная погода

Для того, чтобы прокатиться.

========== Глава 12. ==========

Эрик оставил попытки заснуть, когда из беспокойной дремоты его что-то вырвало уже в пятый раз, и провел предрассветные часы за письмом старому другу, которого упоминал при Чарльзе. Виктор Крид был редким человеком — слизеринским Аврором; они пересеклись по поводу работы Эрика в Министерстве и провели несколько вечеров за шотландским виски, жалуясь друг другу на предубеждения насчет слизеринцев. Эрик пришел к выводу, что большинство судит Крида не за то, что он слизеринец, а за то, что он безудержный психопат с взрывным характером, но ему Виктор все равно нравился. Хотя он и чувствовал беспокойство, посылая свою ни в чем не повинную сову в руки этого человека.

— Держись как можно дальше, — сказал он Эстер, своей престарелой неясыти, давая ей письмо. — У него очень крутой нрав.

Эстер одарила его презрительным взглядом.

— Да, я знаю, что ты можешь сама о себе позаботиться, — произнес Эрик. — Ты занималась этим семнадцать лет. Но все равно будь осторожна.

Со скрипом суставов расправив крылья, Эстер беззвучно выскользнула из Совятника в воздух, прорезанный прожилками рассвета.

Эрик никогда по-настоящему и не хотел сову, но Шоу не спрашивал его мнения, просто случайно выбрав именно Эстер с витрины Волшебного Зверинца. Не мог же он сказать Шоу, — как, на самом деле, и никому другому — что предпочел бы одного из тех пушистых котят, что видел через окно. Эстер была отстраненной и независимой, с удовольствием держала дистанцию и жила собственной совиной жизнью. Она ничуть не возражала против того, что ее хозяин не так уж и привязался к ней и только восхищался ее независимостью и хищной красотой.

Хотя, кажется, он волнуется о ней больше, чем думал, понял Эрик, чувствуя странное беспокойство, наблюдая за ее медленным извилистым полетом. Когда она вернется, наверное, надо будет спросить у мадам Помфри, может ли она что-то сделать с ее артритом.

Покончив с одной задачей, Эрик испытал искушение вернуться в кровать и предпринять последнюю попытку поспать, пока не вспомнил, что этим утром не может себе этого позволить. Профессора Логана срочно вызвали в город, и он буквально метался, ища учителей, которые могли бы заменить его на Защите От Темных Искусств, и попросил его и Чарльза взять сегодня утром первый курс.

— Продемонстрируйте им Патронуса, у них башню сорвет, — прохрипел Логан с сигарой во рту (курение было строго запрещено на территории школы, что совершенно Логану не мешало). — Клянусь, эти монстрики все мельчают с каждым годом, половина из них никогда боггарта не видела. Телесный Патронус их описаться заставит. Я и Шоу пошлю.