— Самыми лучшими оценками на… Могу я напомнить тебе, что я на Рэйвенкло? Остальные…

— Не такие умные, как ты, — он взъерошил волосы Чарльза. — Все, хватит, ты достаточно потрудился. Тебе надо передохнуть. Хочешь подняться на крышу, поиграть в шахматы?

— Только если на этот раз это действительно будут шахматы.

— А не что?.. — ухмыльнулся Эрик.

Чарльз снова свирепо посмотрел на него.

— Могу я напомнить тебе, — произнес Эрик, — что в последний раз я преследовал твоего короля по всей доске, пока ты не сдался, и это ты отвлек меня от победы, которая была в моих руках.

— Ты не очень-то возражал, — откликнулся Чарльз, чувствуя, как краснеют его щеки, — но хорошо подмечено.

— Знаешь, что я тебе скажу? — произнес Эрик, наклоняясь к нему. — Даю тебе слово, что мы будем играть в шахматы, не более. Я даже не дотронусь до тебя ни разу. Если только ты не попросишь.

И Чарльз простонал, снова возвращаясь к книге, потому что ухмылка Эрика уже сказала ему о том, что ждет его в ближайшем будущем — вечер с ним, старательно прибегающим ко всем способам, чтобы заставить его умолять…

— В любом случае, — сказал Чарльз, не обращая внимания на то, что его голос внезапно зазвучал сдавленно и неуверенно. — Я наконец-то нашел лотос. Что думаешь?

Эрик перевернул книгу вверх ногами, пробежался взглядом по странице. Вместо замешательства, которое Чарльз ожидал увидеть, его лицо помрачнело.

— В чем дело? — спросил Чарльз.

— “Чистота”.

— Да, — выдохнул он, чувствуя, как что-то внутри обрывается. Имоджен была магглорожденной. Нечистой.

Они оба, молча, изучающе разглядывали рисунок.

— Без четверти восемь, — произнес Эрик. — Можем закончить с этим завтра.

— Да. Прямо сейчас мне катастрофически нужна чашка чая.

— Или ирландского кофе, — пробормотал Эрик, пока они пробирались между высокими книжными полками к выходу.

Редко кому удавалось пройти по библиотеке Хогвартса одним путем, поэтому обратно они проходили мимо другой секции — со стопками книг по квиддичу, полкой с Кубком по квиддичу (огромной ярко-золотой штукой) и стендом с фотографиями. На некоторых были игроки, ныряющие вверх-вниз, на других — радостные команды, получающие Кубок в конце года или качаемые на руках одноклассниками в порыве радости.

На одной из таких фотографий была победившая слизеринская команда, окруженная радостными фанатами, рука фотографа, который яростно махал им разойтись, чтобы можно было снять игроков. Они позировали на камеру, с ухмылками: потные и растрепанные, демонстрируя мускулы или маша метлами.

Но один очень, очень знакомый мальчик так и не заметил камеры, будучи слишком отвлеченным на двух друзей в рэйвенкловских шарфах. Он обнимал девочку, ероша ее светлые волосы; мальчика же прижимал к себе гораздо дольше, на мгновение отрывая от земли и кружа, зарываясь носом в его волосы. Затем другой игрок хлопнул его по плечу, указывая на камеру, и Эрик повернулся к ней, широко улыбаясь во все зубы, все еще обнимая невысокого мальчика. Они были, возможно, слишком близко, мальчик удобно устроил голову на плече Эрика, его рука скользнула за спину, забираясь под мантию, а Эрик поднял руку, касаясь волос мальчика. Прямо перед тем, как фотография вернулась к самому началу, — размытым движениям руки фотографа — они обменялись взглядом, в котором читалось только бесконечное обожание.

Чарльз помнил тот день, помнил яркую радость победы и теплую руку, обвивающуюся вокруг него, помнил, что, хотя этого не было видно на фотографии, Эрик умудрился поцеловать его в висок во время этого бурного объятья. Помнил, что потом, что было нетипично для Эрика, тот слинял со слизеринской вечеринки, чтобы провести время с Чарльзом, и они провели вечер, клянча у домовых эльфов еду, целуясь и обнимаясь в пустой Астрономической Башне и подкинули Магический Шар Чарльза (заколдованный, задающий изощренные оскорбительные вопросы) в стол профессора Прорицаний.

Они молча наблюдали, как фотография проделывает третий цикл.

— И мы считали себя скрытными, — наконец, сухо произнес Эрик. — Не удивлюсь, если вся школа знала.

“Только одного из нас это волновало”, — не смог удержаться от мысли Чарльз.

— Мы выглядим такими маленькими, — произнес он вслух. Мальчики на фотографии сейчас были просто детьми, с гладкими и худыми лицами, все еще неокрепшими мускулами. Совершенно идиоты, они оба.

— Ты ни на йоту не изменился, — откликнулся Эрик.

Чарльз хлопнул его по руке.

— Придержи язык! Я вырос на несколько дюймов с того времени!

Эрик усмехнулся.

— И все. Ты все такой же великолепный, умный, но до идиотизма оптимистичный мечтатель, каким был всегда.

Чарльз знал, что это не так. Он на собственном опыте убедился, что жизнь может преподносить неприятные сюрпризы. Он знал, что теперь стал более осторожным и более циничным, чем когда был мальчиком. Остаться им — означало обречь себя на страдания и боль. Но он пытался увидеть надежду и красоту в этой жизни, как только мог. По большей части, этого хватало.

— Я боялся того, что случится с тобой, когда ты вырастешь, — произнес Эрик. — Когда ты узнаешь, каким ужасным может быть мир. Я боялся, что ты… станешь мной.

— Я выше этого, — произнес Чарльз как можно более дразнящим тоном.

— Да, слава богу, — даже не глядя на него, Эрик подался ближе, настолько, чтобы можно было сжать пальцы Чарльза своими. — Спокойной ночи, Maus, — и он ушел, даже не оглядываясь.

========== Глава 11. ==========

Четвертый курс

Хогсмид, как обычно, был похож на иллюстрацию к Диккенсу — снег покрывал крыши разнообразных, переполненных магазинов, каждое окно сияло из-за свечей золотистым сиянием, в воздухе витали снежинки, обрывки песен и запах хвои и имбиря.

Чарльз с Эриком, выходящие из “Трех метел”, чуть не были сбиты с ног толпой хохочущих третьекурсников. Над ними проплыла веточка заколдованной омелы, выкрикивая требования и что-то насчет традиций.

— Смотрите, куда идете! — прокричал Эрик, помогая Чарльзу удержать равновесие, но, очевидно, что абсолютно все его проигнорировали.

Если Чарльз и почувствовал легкое головокружение, то это, несомненно, из-за того, что он чуть не упал, и это не имело никакого отношения к руке Эрика на его плече или потому что в отблесках свечей его лицо казалось позолоченным, а крошечные снежинки оседали на ресницах. И в “Я никогда не буду таким красивым” тоже не было никакого смысла. Забыть.

Чарльз издал смешок, пытаясь смягчить раздражение Эрика, вытаскивая из кармана пальто перчатки.

— На третьем курсе мы тоже были идиотами.

Эрик фыркнул.

— Наше темное прошлое — год назад.

— Поехали со мной на Рождество, — уже не в первый раз предложил Чарльз. — Рейвен не поедет в этом году, она хочет увидеться со своей мамой в Америке, а мои родители привыкли, что я приглашаю друга, им вообще плевать.

Эрик неловко пожал плечами.

— Я должен остаться… Уверен, что у профессора Шоу определенные планы на меня…

— Меня очень беспокоит мнение Шоу по этому вопросу, — Чарльз закатил глаза, возясь с перчатками, которые не хотели налезать на нужные пальцы. — Он не может заставить тебя остаться, это каникулы. Ну же, Эрик, я бросал тебя одного уже два года, я это ненавижу, — он ненавидел и сообщать об этом ему, чувствуя странную пустоту и одновременно боль в груди, почти так же сильно, как ненавидел мысль об Эрике, замерзшем, одиноком, проводящим каникулы в холодном и пустом замке, где никто бы не убеждался в том, что он регулярно ест и держит ноги в тепле. — А ты тоже скучаешь по мне, признай.

— Немного, — надменно произнес Эрик. Чарльз фыркнул; едва ли тот, кто встречал его с такими крепкими объятьями, что хрустели кости, а после несколько часов без остановки болтал, скучал по нему “немного”.

— Но в этом году я буду не один, — продолжил Эрик. — Паркинсоны остаются.

Чарльз уронил перчатки. Товарищ по квиддичной команде — так себе, но Чарльза просто передергивало от того, как его сестра Примроуз ошивалась вокруг Эрика, хлопая ресницами и отбрасывая назад волосы; это было просто нелепо и отвратительно, и она не была ни симпатичной, ни умной, а Эрик мог найти кого-то гораздо лучше нее, он заслуживал кого-то гораздо лучше…