Надо было двигаться дальше, вырваться из пут разъедающего душу горя. Джон навсегда останется верен памяти Шерлока и не попытается завести другие отношения: для него больше никто не существовал, исходящее от Шерлока сияние было ослепительным, как свет солнца, на которое Джон смотрел не отворачиваясь; этот яркий огонь выжег ему глаза, лишил способности видеть ещё кого-либо. По неизвестным причинам жизнь не покинула Джона вместе с уходом Шерлока, и ему придётся доживать свой век на абсолютно безлюдной планете. Он посвятит себя своему ребёнку, ребёнку Шерлока – только это и смогло удержать его от полной гибели.

Грег смахнул кончиками пальцев выступившие от смеха слёзы и сделал большой глоток пива. Они вдруг посерьёзнели и оба погрузились в спокойное умиротворённое молчание.

- Должно быть, ты невыносимо скучаешь по нему, - наконец, проговорил Лестрейд.

Уотсон кивнул, продолжая пристально рассматривать собственные руки, затем искоса взглянул на собеседника.

- Иногда я словно задыхаюсь.

Грег ещё раз нашёл запястье Джона и сочувственно пожал, задержав свою руку на несколько секунд, прежде чем отнял её. Затем он осушил свою кружку, встал и по безмолвному соглашению направился в барной стойке взять по последней.

Джон допил пиво и подумал, что Шерлоку такой вечер в компании и разговоры по душам показались бы отвратительными.

- Майкрофт сказал, что у тебя есть для меня новости, - напомнил Грег, вернувшись за стол.

- А, да, - поморщился Джон, ёрзая на стуле. – Точно, есть. Эммм… Это довольно трудно объяснить…

Как вообще можно объяснить подобное постороннему человеку? Нормальному, без заскоков, не такому извращенцу, какими являются все Холмсы.

Инспектор Лестрейд привык к странностям Шерлока Холмса, но это выходило за все допустимые рамки.

- Я… Сначала я хотел бы попросить тебя кое о чём, - издалека зашёл Джон, не в силах высказать всё в лоб без подготовки. – Не согласился бы ты стать крёстным отцом для ребёнка Шерлока?

Лестрейд едва не опрокинул свою кружку.

****************************************

У Джона было неотложное дело. Возможно, не такое уж срочное, но послужившее достаточным предлогом, чтобы хоть на время вырваться из своей тюрьмы.

Утром Шерлока и след простыл. О его визите напоминал лишь гарпун, валяющийся на полу в детской, и засохшие полоски спермы на простынях. И полная неразбериха в голове Джона.

После завтрака он оставил двойняшек на попечение Аннет, сказав, что собирается пройтись. Это не было ложью: он шёл и шёл, пока не выбрался из поместья и не вышел на трассу. Затем Уотсон позвонил в службу такси и поехал на железнодорожный вокзал. Через три часа он уже был в Лондоне, буквально наслаждаясь возвращением в любимый город.

Вестминстер во время обеденного перерыва гудел, как улей, и шум этот действовал на него умиротворяющее, исцеляя мятущийся дух. Возможно, по этим причинам Шерлок так любил Лондон: за его хаос и ритм, за смешение людских толп, потоков машин и автобусов, туристов с фотоаппаратами, собак и бродяг, криков, смеха и слёз. Этот сложный яркий назойливый непрекращающийся шум большого города волшебным образом действовал успокаивающе на его незнающий отдыха непрерывно работающий ум.

Расправив плечи, Джон пробивался через потоки доводящих до белого каления туристов, солидных служащих и плохо одетых студентов, направляясь в офис Майкрофта. Его охватило сказочно прекрасное чувство возвращения домой из далёкого путешествия. Погрязнув в заботах о потомстве, он забыл, как это прекрасно – быть в Лондоне.

Антея (сегодня её звали Ли-Энн) явно его поджидала.

- Мистер Холмс сейчас на совещании, но через полчаса он присоединится к вам. Мистер Уотсон, не могли бы вы подождать его в кабинете?

Джон уже бывал в офисе Майкрофта, но с тех пор прошли месяцы. Он уселся в одно из больших кожаных кресел, расставленных у кофейного столика, и принялся рассматривать роскошную обстановку.

Стиль офиса напоминал сериалы «Би-би-си» восьмидесятых годов, что-то вроде «Да, господин министр» или «Судья Рампол»: тёмная деревянная мебель, переплетённые в кожу тома, заполнившие высокие книжные шкафы, вращающийся бар с хрустальными графинами, наполненными янтарного цвета напитками. Если бы Джон уже не возненавидел всё, имеющее отношение к его деверю, то мог бы позабавиться напрашивающимися ассоциациями: сорокалетний Майкрофт разыгрывает роль шестидесятилетнего политика. Уотсон был уверен, что Большой Брат держал себя так и в шестнадцать.

С прошлого визита в этот кабинет почти ничего не изменилось, кроме одной детали. На кофейном столике, около которого уселся Джон, лежали книги и альбомы, и взгляд невольно остановился на одном из них. Это был большой альбом, переплетённый в мягкую кожу с золотым тиснением. Но не размеры или красота привлекли его внимание, а пластина с элегантной изысканной гравировкой.

«Рози», - гласила, вернее, вопила надпись.

Уотсон нахмурился и нерешительно взял альбом. Кожа переплёта скрипнула, когда он открыл первый разворот. К его удивлению, титульный лист был написан от руки ровными строчками аккуратным красивым почерком, и когда он бегло просмотрел содержание, то окончательно осознал, что предчувствие его не обмануло: эта вещь оставлена здесь намеренно, специально для него.

Посвящение гласило:

Розалин Корделия Холмс

4 апреля 1978 – 2 сентября 1981

Она была прекрасна, как майская роза…

Страницы альбомы были толстыми и тяжёлыми. Джон перевернул одну из них, и его дыхание сбилось.

На странице справа он увидел зернистую пожелтевшую фотографию новорождённого младенца, завёрнутого в розовое одеяльце. На соседней странице был изображён коллаж из памятных предметов: свидетельство о рождении, детский браслет из роддома, обведённый чернилами след крохотной ступни и отпечаток ладошки на листке бумаги.

Под изображением всё тем же элегантным почерком, что и на титульном листе, было написано: «Ты родилась 4 апреля 1978 года, и в тот день выпал снег – удивительно для того времени года. Медсёстры сказали – это божье благословение. Ты открыла глаза – и мы утонули в любви».

Джон знал, что будет на следующей странице ещё до того, как открыл её.

Четыре фотографии на развороте, две справа и две слева, также зернистые и пожелтевшие. Измученная женщина, полулежащая на больничной кровати, баюкает свёрток с младенцем. Статный мужчина с блестящими глазами сидит на стуле, положив ногу на ногу, и с улыбкой смотрит на спящую новорождённую малышку. Подросток в школьной форме сидит прямо, будто палку проглотил, на точно таком же стуле и держит ребёнка с такими предосторожностями, будто это готовая взорваться бомба. И на последнем фото – маленький мальчик всё на том же стуле в измятом костюмчике и запутавшимися в непокорных каштановых кудрях кусочками листьев и веток, с глубоким потрясением и восхищением рассматривающий лежащую в его руках девочку такими до боли знакомыми глазами.

Джон никогда раньше не видел детских фотографий Шерлока. Он жил в Иствел Менор – доме, где, Майкрофт и Шерлок провели детство, но если и были где-то их фото тех времён, то Селеста держала их под замком. Возможно, выставление их на обозрение она сочла бы неприемлемой сентиментальностью. И доктор пришёл к неверному заключению, что таких фотографий вовсе не было. Также при нём никогда не упоминалось ни об отце Шерлока (лишь косвенные намёки), ни о его сестре.

Джон уже не мог удержаться и переворачивал лист за листом.