- Джон, я… я люблю тебя.

Ничего не сказав в ответ, Уотсон окатил ледяным взглядом стоящую в темноте фигуру. Шерлок закусил губу, и почти не дышал. Плечи его поникли. Он был совершенно раздавлен.

- Я люблю тебя, - снова донеслось из мрака, будто через разросшуюся между ними пропасть.

Уотсон закрыл глаза, и Холмс исчез, тихо закрыв за собой дверь.

За ночь Джону так и не удалось сомкнуть глаз. Так он и сидел в сумраке на кровати, некогда принадлежавшей Шерлоку, молча смотрел на дверь, а его душа разрывалась на части.

***********************************************

Дверь комнаты затворилась, и Шерлок привалился к ней обессиленный. Через окно проникал утренний свет. Ирен, как и следовало ожидать, уже проснулась, и полулежала на кровати в нелепой розово-пурпурной шёлковой ночной рубашке, видневшейся из-под банного халата. Она замерла, подняв взгляд от лежащего на коленях журнала, и артистично изогнула до отвращения безупречную бровь.

Она всё поняла.

- Поганец, - произнесла она и вернулась к журналу.

Шерлок зажмурился. На него навалилось неестественное спокойствие. Он отрешённо подумал, что его рассудок, должно быть, помутился от обрушившихся на него событий, произошедших с ним за тот короткий промежуток времени, что он не был в этой комнате.

Он был совершенно парализован. Но не весь. Разум заледенел, но в груди жгло огнём. Сердце бешено колотилось о грудную клетку, испытывая непереносимые муки. Тело перестало слушаться, между глаз нарастала тупая боль, которую не прогнать, сколько бы таблеток аспирина не закинуть в себя.

Земля уходила из-под ног, и он схватился за дверь в поисках опоры.

Холмс привык обрабатывать большие массивы информации, скрупулёзно запоминая малейшие оттенки звуков, запахов, цветов, вкусов и других ощущений, проникавших в мозг. Он взял в привычку отсортировывать существенные факты от несущественных. Ежедневно и ежеминутно он уверенно маневрировал в океане поступающих данных с лёгкостью утки, скользящей по глади пруда.

Следовало проанализировать последние события так же, как он делал со всеми другими. Следовало разобраться, чему следовало придавать значение, а чему нет. Он мог занять свои мысли, занося в память всё важное и избавляясь от случайного.

Но… он не мог понять, как классифицировать события только что минувшей ночи.

Со всё усиливающимся ужасом он думал, что произошедшее следует признать чрезвычайно важным.

Шерлок пытался решить, насколько эта ночь изменила всю его жизнь.

Он сильнее сжал пальцами медную ручку двери.

На него нахлынула тактильная память. Он чувствовал, как его указательный палец подрагивает, изучая губы Хэмиша, ноготок Анны, ключицу Джона.

Собраться. Надо собраться, иначе он не сможет оторваться от двери; рухнув, уже не поднимется.

И если это была самая важная ночь в его жизни, воспоминания о которой невозможно удалить, то что это значит?

Что держать на руках своих детей – это куда более важно, чем держать сестру.

Что потерять Джона – это даже более серьёзное событие, чем получить его.

Холмс привык лавировать в потоке абстрактных данных, он непревзойдённо распутывает самый сложный клубок причин и следствий, но когда ему приходится сталкиваться с потоком противоречивых эмоций, он озадачен и растерян.

Тело не слушается. Работа мозга остановилась. Он чувствует лишь холод медной дверной ручки в руке и хаотичный шум эмоций, заполнивший голову.

Ирен наконец оторвалась от журнала. Шерлок смутно осознавал, что она смотрит на него, как волчица на своего волчонка.

Но думать о ней сейчас – это пытка.

Он хочет уйти. Уйти и предпринять хоть что-то, что угодно.

Джон его не примет. Словно в бок ему вонзили стальной клинок, так страшно было осознать, что Джон больше не желает его. Дети так малы, что их потребности ограничиваются едой, питьём и чистой одеждой. Он им был не нужен.

Он вообще больше никому был не нужен.

Чувства нахлынули на него безжалостной волной, грозя немедленно раздавить, и колени задрожали, подгибаясь.

- Шерлок, - позвала его Ирен почти шёпотом, с болью в голосе, будто она сама физически ощущала бьющие его волны отчаяния. Он плотно зажмурил глаза.

Холмсу до сих пор не доводилось сожалеть о своих поступках. Обычно у него не было времени на сожаления, кроме того, он действовал всегда согласно своим убеждениям, поэтому и жалеть было не о чем. Но теперь… теперь он всем сердцем желал, чтобы была возможность изменить что-то однажды сделанное.

В Тот День он действовал так, как считал нужным и правильным, исходя из своего понимания сложившейся ситуации. Шерлок выбрал наилучший вариант из всех возможных. Он должен был обеспечить безопасность Джона и сделать всё необходимое, чтобы ему ничего не угрожало как можно дольше. Падение детектива спасало жизни тех, кого он любил. Он не хотел, чтобы они ещё когда-либо подверглись подобному риску.

Он лишь сделал то, что должен был. Но Джон сказал, что это было ошибкой.

Он не мог пока согласиться с Джоном (с потрясающим, восхитительным Джоном), но впервые ему захотелось хотя бы попытаться.

- Ну же, Шерлок, - Ирен стояла прямо перед ним. Её обычно насторожённый и насмешливый взгляд сейчас смягчился и был полон заботы. Холмсу на минуту показалось, что она действительно сочувствует ему и почти готова это показать.

Он не отстранился. Он позволил ей отнять свою руку от дверной ручки и отвести к кровати, на пути к которой спотыкался, как пьяный. Постель была мягкая и тёплая, но думать он мог лишь о Джоне и его сверкающих глазах, о его руках – безжалостных и собственнических, но таких нежных, о том, каково было чувствовать Джона глубоко в себе, получив его после многих месяцев мучительной разъедающей пустоты.

Он будто вернулся домой. Он словно обрёл утраченное. Казалось, что его силой тащат из могилы и заставляют жить.

Ирен Адлер хлопотала над ним, как наседка.

- Когда же ты научишься прислушиваться ко мне? – спросила она, но едва ли ей нужен был ответ. Шерлок свернулся в клубок, чувствуя, что его потряхивает.

Он удивился, почувствовав, как она легла рядом с ним. Более того, она обвила его талию своей изящной рукой. Обычно они никому не позволял прикасаться к себе, исключением был лишь Джон, но этот жест совсем не был соблазняющим, скорее… почти дружеским.

Неужели он и Ирен теперь друзья? Не имеет значения.

- Что случилось?

Конечно, в ней говорило отвратительное женское любопытство. В голосе звучала забота, но Холмс хорошо знал мисс Адлер, её изворотливость и беспринципность.

Он помотал головой, зарываясь лицом в подушку.

Он не мог вымолвить ни слова, даже если бы захотел.

Причиной катастрофы было его желание сохранить жизнь Джону Уотсону.

Но если Джон сказал правду (а он никогда не лжёт), то Шерлок едва не погубил его сам.

Детектив никогда не мог понять и оценить испытываемые людьми страдания. В целом он прекрасно распознавал эмоции, но ему было сложно отличить обычное расстройство от опустошающего душу горя.

В голосе Джона были ярость и боль, вокруг его глаз залегли глубокие тени, но не от бессонных ночей с детьми, а от долгих месяцев невыразимой скорби.

Что же он наделал?

Он мог приблизительно оценить глубину страданий Джона, сравнивая их с собственными. Он был изломан, обессилен и испытывал жгучую боль, будто из его тела вырвали душу, оставив его корчиться в муках, и лишили возможности дышать.