- Ты их знаешь, а я нет. Пожалуйста, Джон, выбери сам.

Шерлок не понимал, что в его голосе звучат умоляющие нотки. Это вообще был не его голос. Джон рукой Шерлока медленно и долго водил по корешкам книг, потом решился и мягко постучал по одному из переплетов указательным пальцем.

- Вот эту, - сказал он, и Шерлок взял книгу с полки. Поворачиваясь лицом к Джону, чтобы отдать ему книгу, Шерлок почувствовал, как соскользнула рука друга с его талии.

- А теперь мне бы очень хотелось послушать, какие звуки ты можешь извлечь из своей скрипки, - сказал Джон, отступая на шаг и окончательно разрывая объятья.

Шерлоку не хватало тепла тела Джона, но он вдруг понял, что когда они стоят далеко друг от друга, гораздо легче дышать и думать. Он открыл футляр, бережно достал скрипку, положил ее на плечо, пытаясь решить, что же сыграть. Его внимание привлек свет, льющийся из окна, и он посмотрел в него, надеясь, что вдохновение озарит оттуда. Снаружи до сих пор бушевала метель, ветер безжалостно разметывал снежинки, и Шерлок вдруг ясно понял, что он хочет сыграть. Для Джона. Того, который сел на подушку, вытянув ноги, и пристально глядел на Шерлока, целиком сосредоточившись на нем.

Еще раз кинув взгляд за окно, Шерлок, наконец, ударил смычком по струнам и заиграл вступительное стакатто. Сначала очень тихо, а потом все громче, по мере того, как нарастало напряжение. А потом вдруг возникло ощущение, что звуки разлетелись повсюду, долетели до Джона, будто Шерлок впустил в комнату ветер, холодный, колючий зимний ветер, который выстужает все тело и продувает насквозь, до самых костей. Он три раза проиграл размашистые порывы ветра, а потом с еще большим напряжением снова зазвучало стакатто, и на мгновение показалось, что вся природа, как и Джон, затаила дыхание. Когда Шерлок заиграл следующую часть, ветер стал плотнее, в нем закружились снежинки, Джон вздохнул с облегчением, он каким-то непостижимым образом сейчас узнал, насколько тяжело приходится природе – терпеть такое нарастающее напряжение, и, наконец, разом разрешиться от него, выбрасывая в воздух такой внезапный и густой снег, что он напоминает клочки заячьей шерсти.

Джону казалось, что снег запорошил всю маленькую библиотеку, и во мгле не видно ничего, кроме Шерлока. А потом, как это часто бывает, буря утихла, и Джон видел только белые снежинки, танцующие на ветру, который подул уже мягче. Вслед за чувством облегчения Джона наполнило ощущение спокойного ожидания. В Квебеке он видел много вьюг и знал, что нельзя поддаваться ложному спокойствию, ведь стихия утихла, чтобы обрушиться с новой силой. Так и случилось, сначала это было едва заметно, лишь резкие холодные ноты зазвучали немного иначе, но вскоре напряжение снова начало нарастать, упали первые снежные хлопья-предвестники, и небо снова разверзлось, заметая все белым, пока вся природа – и Джон – не выдохнули, и всё не закончилось.

Шерлок слегка задыхался, начиная вторую часть. Буря закончилась, но Джон видел поблескивающий, нетронутый слой снега на полу, как в раннее утро после метели, когда никто еще не успел оставить следов. Шерлок играл прекрасный зимний ослепительно солнечный день, без единого облака на небе. Такой день, когда воздух стынет в носу и кажется, что замерзнешь, едва выйдя за порог. Джон практически чувствовал холод, исходящий от высоких нот, от струн, по которым почти лениво водил смычком Шерлок, в какой-то момент хотел поплотнее завернуться в пальто, и только потом вспомнил, что он дома, никакого пальто на нем нет, и тут, в сущности, вовсе не холодно.

Глаза Шерлока были закрыты, казалось, будто он просто отдыхал, зажав под подбородком скрипку. Рука, державшая смычок, двигалась медленно и мягко, и рука, придерживающая струны у шеи, казалось, живут собственной жизнью, вне связи со всем остальным телом. Шерлок, должно быть, почувствовал, что за ним наблюдают, потому что открыл глаза, заканчивая играть вторую часть. Его серые глаза никогда еще не казались красивее, чем в этот момент, когда воображение Джона наполнял искрящийся снег. Эти глаза были похожи на саму зиму: они способны и на свирепые вьюги, и на ледяные порывы ветра, и на мгновения тишины, и на слепящее солнце, и на беспечные танцы снежинок. На губах Шерлока мелькнуло обещание улыбки, но оно исчезло, когда он снова закрыл глаза, приготовившись сыграть третью, и финальную, часть.

Сначала Джон еще чувствовал некую умиротворенность, но совсем не ту, что солнечным утром. В воображении Джона небо затянуло облаками, предчувствие становилось все тягостнее. Он видел, как снова начал падать снег, но не чувствовал ни облегчения, ни желанного освобождения от нестерпимого бремени. Снег падал все неотвратимей, снежный покров, обнимающий землю, дюйм за дюймом прибавлялся. Казалось, настал один из тех дней, когда зима всё длится и не хочет уходить, когда каждый дюйм выпавшего снега кажется тяжелее, чем тонна кирпичей. Шерлок играл отчаяние, которое приходит в такие моменты, и Джон чувствовал невидимую руку, сдерживающую его, замедляющую каждое движение.

Наконец, Джон услышал, как Шерлок взял высокие ноты, звучавшие надеждой и обещанием робкого солнца, но зима все тянулась, пока, наконец, в комнате не стало на несколько градусов теплее, и снег не превратился в дождь. Мрачный зимний дождь, от которого всё окружающее становится серым, но который возвещает о надвигающейся весне. Джон радовался дождю, видел, как он постепенно съедает белый саван на земле, пока однажды тот совсем не исчезнет. Зима, которая прятала кустарники и цветы, мешала живым существам жить в полную силу, вымораживала все вокруг, уходила, совсем как тихо сбегающий преступник, что шесть месяцев при помощи своих черных делишек сковывал страхом всю деревню.

Джон знал, что весна настанет, он ощущал надежду, но с последним ударом смычка музыка оборвалась, и ему показалось, что он парит, застряв в межсезонье. Он несколько раз поморгал, и только потом вспомнил, где он и с кем. Шерлок опустил скрипку и выжидающе посмотрел на Джона. Джон знал, что должен что-нибудь сказать, подобрать слова тому, что он испытывал на протяжении десяти минут, и уже открыл рот, чтобы заговорить, но сумел выдавить только: «Шерлок…»

Хорошая попытка, но этого мало. «Шерлок, я…», - снова попытался он.

Шерлок положил скрипку назад в футляр, пытаясь скрыть улыбку, которая тронула краешек его губ. Десять минут игры существенно охладили его пыл – это происходило с ним почти всегда, когда он полностью отдавался музыке. Сейчас он был вполне доволен собой: как талантливый скрипач, он знал – выбранное произведение наполнено таким совершенством, что Джон почувствовал что-то очень сильное. Судя по храбрым, но безуспешным попыткам Джона сказать хоть что-нибудь, Шерлок мог поздравить себя с победой. Когда он снова повернулся Джону, тот еще был сам не свой.

- Иди сюда, потрясающий чудо-человек, - сказал Джон. Шерлока не нужно было просить дважды.

Шерлок устроился рядом с Джоном, и когда тот поднял руку и обнял его за плечи, он сразу же ответил ему, уткнувшись головой в плечо друга. Они так чудесно сидели, что Шерлок мог одновременно слышать дыхание и сердцебиение Джона и сосредоточиться на них, чтобы утихомирить вновь вспыхнувший в теле огонь.

- М-м, подушка, - сказал Шерлок, устраиваясь поудобнее и про себя проклиная свои длинные руки и ноги. Он не знал, куда девать руки, хотел положить свою левую ногу на ногу Джона, но не решался.

- М-м, котенок, - ответил Джон, запустив левую руку в кудри Шерлока и, чередуя, то поглаживал кожу головы, то перебирал мягкие пряди.

- Серьезно, Шерлок, то, как ты играл – прекрасно. Я все это видел. Я все это чувствовал, по-настоящему.

Шерлок только прогудел что-то в ответ. Он хорошо понимал, о чем говорит Джон, ведь он и сам это чувствовал.

- Давно ты играешь?

- Начал в шесть лет, но я одержим музыкой столько, сколько себя помню. Скрипка принадлежала моему дяде, тетушка Марта хранила ее в гостиной. Скрипка меня поразила. Потом тетушка подарила ее мне, она была рада, что после стольких лет на ней хоть кто-то играет.