…когда снова захочешь на него взгромоздиться.

Его глухое бешенство доставляло странное извращенное удовольствие. И побелевший взгляд. И дрожащие пальцы, гневно рванувшие пуговицу видавшего виды жакета. И натянутая кожа на скулах — желваки так и ходят, так и перекатываются. Когда-то она с похожим любопытством наблюдала терзания внешне бесстрастного Роберта.

— Не сходи с ума.

Мэри равнодушно пожала плечами — уже сошла. Но когда дверь за Джоном неслышно закрылась, снова заплакала.

*

Только на улице он смог раздышаться, но лучше не стало. Студеный воздух смешался с горечью, сосредоточившись в легких тоскливым жжением. Ничего хорошего их не ждет.

Но у заветных дверей горечь растворилась в радостном возбуждении. Джон позволил себе небольшую, предвкушающую задержку: ненадолго остановился, будто впервые окидывая взглядом знакомую улицу, с внимательностью египтолога всматриваясь в трещинки-иероглифы и потёртости старой кирпичной кладки, в царапинки на дверном молотке. Фиксируя в памяти каждую бесценную мелочь. Замечая всё, что когда-то не удосуживался замечать.

Он очень любил этот дом. Эту дверь. Этот порог. Только в этом доме, за этой дверью, за этим порогом он был по-настоящему счастлив.

Шерлок шагнул навстречу — обнять, но замер на месте, нервно поправляя воротник и одергивая манжеты рубашки. — Хорошо, что ты заглянул. Знаешь, я собираюсь… — Голос заметно дрогнул. — Привет, Джон.

Облегчение его было столь очевидным и столь огромным, что Джон едва удержался от счастливой улыбки.

Словно разыгравшейся пенной волной стерло тщательно наложенный грим: спокойствие королевское, невозмутимость абсолютная и немного привычной легкой холодности. Стерло мгновенно, стоило только Джону показаться в дверях. Остались лишь трепет ресниц, сияние глаз и неодолимое желание прильнуть — настолько неодолимое, что по стройному телу стекали каскады дрожи. И губы по-детски кривились. Сейчас бросится к ногам и разрыдается как ребенок.

Сердцу тесно в груди — Шерлок, Шерлок, любовь моя.

— Привет.

Никакой лжи, никакой гребаной фальши в стенах этого дома. Всё как на духу.

— Бьюсь об заклад, ты меня не ждал. Вернее, ждал, очень ждал, но боялся, что больше я здесь не появлюсь. И принял решение смыться из Лондона.

Бедняга, он совсем разучился владеть собой: кровь прихлынула к щекам, в глазах промелькнула досада — вычислили, раскусили, и так легко. Но сумасшедшая, бесшабашная радость вытеснила досаду мгновенно. Взгляд пробежался по лицу Джона жадно, нетерпеливо, лаская каждую черточку, каждую углубившуюся морщинку.

— Даже не знаю, как могла прийти в мою идиотскую голову такая идиотская мысль. Но ты прав — мне действительно было страшно.

Джон прошелся по комнате и остановился напротив.

— Шерлок. — Лицо прозрачное, истонченное тягостными сомнениями. Бессонная ночь? Похоже. — Это мой дом, и я буду приходить сюда каждый день. Ну или почти каждый, в зависимости от обстоятельств. Считай, что я здесь уже живу. А потом… Потом всё наладится окончательно. Мы сможем потерпеть какое-то время, пережить эту чертову неразбериху?

Шерлок порывисто обнял, притянул к себе с благодарным вздохом и прижался губами к макушке. — Сможем. Конечно же сможем.

Губы лихорадочно пробежались по волосам и замерли на виске. Сейчас они спустятся ниже, и сердце не выдержит… Джон слегка отстранился, повернул голову и с тоской посмотрел в сторону кухни.

— Погоди.

— Почему? — Он снова напуган. Панически. В глазах недоумение и всё тот же страх. Впервые в жизни Джон видел такого Шерлока. — Что случилось?

По-твоему ничего? По-твоему наши жизни не перемолола адская мельница?

— Всё в порядке. Хочу выпить кофе и чего-нибудь съесть. Не смог проглотить ни кусочка, а теперь в животе противно урчит. Ты разве не слышишь?

— Да, что-то булькает. А я утром сходил в магазин.

— Ты? Звучит угрожающе.

Шерлок обиженно фыркнул. — Говоришь так, будто я недотепа, и перепутаю мыло с куском пармезана.

— Не сердись, — миролюбиво шепнул Джон, коротко прижимаясь носом к его груди и тут же высвобождаясь из теплых рук. — Я ни секунды не сомневаюсь в твоей гениальности: мыло будет мылом, а пармезан — пармезаном. Пойдем.

За окном, словно выпущенный из гигантского брандспойта, снова повалил-закружился невиданный снегопад.

— Никогда это не растает, — досадовал Джон, заправляя кофемашину. — Пока доберусь до клиники, заметет к чертовой матери.

Пальцы, выстукивающие по столешнице барабанное соло, замерли.

— У тебя дежурство?

— Да. И поэтому, к сожалению, я ненадолго. Перекушу и вперед. Лишний зонт в доме найдется? Не хочу промокнуть, а потом продрогнуть в первые же минуты.

— Возьмешь мой. Сколько у нас времени?

— Не больше часа. Успеем перекусить. Черт, я жутко голоден. Ты как? Составишь компанию?

Перекусить? Какого дьявола происходит?

— Только кофе. Меня ожидает званый обед.

Джон обернулся. — Что за обед?

— Забыл? С братом. Ты даже не представляешь, какой замечательный из Майкрофта повар. Иногда мне искренне жаль, что он подался в политику.

— Серьезно? — Джон был немало удивлен: представить чопорного Холмса-старшего с пучком латука в руках он, как ни старался, не мог.

— У нас родственная встреча. Пообедаем, поговорим.

— Похоже, есть о чем. — Джон взглянул пристально, испытующе, и тонкие пальцы возобновили свою нервозную дробь. — Это хорошо, что вы решили увидеться. А ближе к вечеру, когда суеты станет меньше, я позвоню. — Он уселся напротив, поставив перед Шерлоком кружку. — Между прочим, Алекс зовет меня назад в хирургию. Что скажешь?

— Иди непременно. Даже не трать время на бессмысленные раздумья.

— Согласен. В терапии мне до чертиков скучно. И вообще, каждый должен занимать своё место.

Они понимающе переглянулись.

Им нравилось отчитываться друг перед другом в планах на вечер. И в планах на жизнь. Советоваться. Слушать. Это было здорово.

И варить кофе — здорово.

И резать сыр на исчирканной пластиковой доске.

А ещё это было правильно. По-семейному.

Но что же всё-таки происходит?

Подушечки вновь издали слаженное постукивание — на этот раз нечто неуловимо знакомое.

— Ты сегодня на редкость музыкален, — пошутил Джон. — Надеюсь, это не старый добрый Шопен?*

Но Шерлок остался серьезен. — Джон, рассказать не хочешь?

Джон посмотрел умоляюще: прошу тебя, не сейчас.

Но, похоже, Шерлок думал иначе: горячее нетерпение так и рвалось сквозь прохладу нарочитой сдержанности, и музыкальные пальцы увеличили темп. — Как всё прошло?

Никуда не денешься, разговор неизбежен. Да и натерпелись оба, лучше уж сразу прояснить ситуацию.

— Отвратительно. Более чем. Мэри предложила сказочный компромисс: мы с тобой трахаемся, она всё это терпит, постепенно приобретая ореол мученицы, жизнь идет своим чередом: ты — здесь, а я… А я к ней поближе, от тебя подальше. Как тебе такой вариант?

Шерлок был заметно ошеломлен. Сражен наповал. Но держался, и даже усмехнулся слегка иронично. — Твоя жена не перестает меня изумлять. И что ты ответил?

Черт! Черт! Черт! Это немыслимо. Идеальная западня. Черт!

Сердце глухо стукнулось и забилось чаще — твоя жена.

Лишь бы он правильно понял то, что придется сейчас услышать. Начать разговор очень трудно. Джон посмотрел с неприкрытым страданием, и Шерлок внутренне сжался — плохо, всё очень плохо. Хуже и быть не может.

— Я ответил, что… что не собираюсь заводить шашни у неё за спиной. Тем более с тем, кого люблю больше жизни. Могу я быть откровенен? Я чуть не сдох без тебя, Шерлок. Я очень сильно тебя люблю. Очень. И, мать твою, страшно хочу. Не могу забыть вот этих губ на своем чертовом члене. Не могу забыть, как разрывало меня от оргазма. Самого невероятного в моей жизни. Не могу. Твоя кожа, твой запах… Это мучительно. Это больно. Хочешь правду? Прямо сейчас у меня в паху такие охренительные разряды, что нет сил терпеть. Хочу лечь с тобой. Взять тебя. Делать все эти умопомрачительные, прекрасные вещи. Но… Но трахаться с её благословения я не стану. Ни за что. Ты понимаешь? И уйти оттуда пока не могу. В этом есть что-то трусливое, подлое. Не знаю как ты, но я собираюсь провести остаток жизни с тобой, и не хочу, чтобы между нами стояло это.