В душе разыгралась настоящая буря: это признание всё в ней перевернуло. Прямо сейчас сжать его со всей силы, до хрусткой боли — застонет, прикусит губы, сомкнет ресницы — и поверить наконец в вероятность невероятного: Шерлок рядом, и говорит о любви. О своей любви к нему, Джону.

Зачем он полез с расспросами о каких-то треклятых отношениях? К чему это знать? К черту всё, что было когда-то. Но, боже, боже, умоляю тебя — пусть ничего и никогда не было, только я… Я один.

— Отношениями ты деликатно называешь секс? — тихо спросил Шерлок, снова уткнувшись в колени.

— Ну почему? — Боже, боже, умоляю тебя… — Какая уж тут деликатность? Десять минут назад я не очень-то деликатно готов был умолять тебя отсосать ещё раз. Я хотел сказать именно то, что сказал — отношения.

— Не было.

Радостное облегчение распирало грудь — боже, боже…

— …Но секса — вполне достаточно. Для меня.

Почувствовав, как застыл, как окаменел Джон, как усилилась в его теле дрожь, Шерлок поднял голову и ласково провел по бедрам ладонями — не надо, не стоит так волноваться.

— Неужели ты поверил в эту чушь о моей девственности?

Джон промолчал.

Шерлок пожал плечами, продолжая успокаивающие поглаживания. — Смешно… Но это никогда не приносило мне радости, Джон, а потом и вовсе осточертело. Все чего-то ждали. Требовали. Имели виды. Строили планы. Я страшно бесился и в итоге всегда уходил.

— Бросал?

— Называй это как хочешь. — Он конечно услышал в голосе холодный и довольно ядовитый сарказм, но не обиделся, лишь устало вздохнул. — Да, бросал. Получается так. Потом я увлекся сыском и понял, что наконец-то нашел себя. Нашел то, что доставляет истинное удовольствие и никогда не наскучит. Разум наслаждался, а тело успокоилось и перестало хотеть. Секс исчез из моей жизни очень легко, поверь. Потом появился ты.

— Мне надо одеться. — Джон вдруг остро почувствовал свою наготу. Сидит тут со своим наполовину вставшим членом — жалкий, несчастный.

Но Шерлок вжался в него ещё сильнее, навалился грудью, обхватил ладонями бедра и заглянул в лицо вопросительно и тревожно. — Ты ревнуешь?

— Нисколько. — Джон попытался подняться. — Шерлок, мне и в самом деле до чертиков хочется натянуть на себя трусы.

— Тебе до чертиков хочется меня, я же вижу.

— Заткнись. И встань. — К горлу вдруг подкатил тошнотворный клубок. — Чего ты вцепился в меня?

— Ревнуешь. — Шерлок потерся носом о дрогнувшее колено и несколько раз прикоснулся губами — несмело и трепетно, осторожно захватывая вздыбленные волоски, оставляя влажный, короткий след и вызывая тем самым обвал самых разнообразных, но одинаково жарких эмоций. — И совершенно напрасно. Это было очень давно — не помню ни лиц, ни имен. Лишь с тобой моя жизнь обрела равновесие и смысл.

Джон хорошо понимал, что ревность его не обоснована и смехотворна. До той знаковой встречи прошла немалая часть их жизней. Не мальчишки, и опыта у каждого, и разочарований… Есть чем поделиться при случае. С чего он так взбеленился? Откуда вдруг этот захватнический инстинкт? Откуда это страстное желание спрятать ото всех, укрыть собой и не дать даже пальцем коснуться? Даже взглядом.

Глупо. Эгоистично и глупо. Разве сам он не женат на малышке Мэри, которая сейчас наверняка не находит себе места, пытаясь разгадать причину и смысл странного сообщения: «Сегодня не жди — мне надо во всём разобраться»?

И видит бог — он совсем не планировал ЭТО. Он просто до смерти хотел оказаться с Шерлоком рядом.

Глупо, глупо. Но почему так щемит сердце? И так болит.

Джон снова сделал попытку встать. — Шерлок, довольно. Я замерз. Хочу кофе. И хочу наконец сделать то, ради чего притащился на кухню. Дай мне одеться.

На этот раз Шерлок не стал удерживать его и поднялся с колен — взъерошенный, помятый, мрачный. Он отошел к окну и оперся ладонями о подоконник. — Снова метет. Будто мы не в Англии, а на Северном полюсе.

В голосе было столько тоски, что Джон помертвел.

Идиот. Чертов идиот. Придурок. Затеял недостойный ревнивый допрос. Неужели надеялся, что молодой красивый мужчина… такой мужчина!.. достанется ему совершенно нетронутым? Господи, какая глупейшая самонадеянность!

Натягивай штаны, недоумок, вари кофе, жарь тосты, а потом целуй его два часа без остановки, пока не потеряешь сознание.

Молния застревала, пуговица выскальзывала из пальцев.

Кофе…

И не выдержал — подошел, прижался к спине пылающим лбом. — По-моему, у меня температура. Я весь горю.

Шерлок развернулся и жадно обхватил руками, задышал часто, неровно. — Не хочу ссориться.

Находиться в его руках было ни с чем не сравнимым блаженством. Вжиматься лицом в округлую родинку на высокой шее, припадать к бьющейся жилке, задыхаться от нежности и любви.

— Ты считаешь, мы можем поссориться? — пробормотал Джон, протискивая руки и обнимая стройную талию. — О, Шерлок… — И мгновенно сорвался: припал губами, целуя грубо, настойчиво, впитывая несущееся под кожей желание, пьянея от нарастающего в Шерлоке трепета. — Я не знаю, что делать, — шептал он в ямку между ключиц. — Это моё место. Я должен быть здесь, и нигде больше. Каждый день. — Его будто прорвало: слова теснились в гортани, нетерпеливо выталкивая друг друга, и каждое было важным, необходимым, и от каждого, казалось, зависела жизнь. Руки сжимали с отчаянной силой. — Уходить на работу отсюда и сюда же возвращаться по вечерам. Сидеть возле камина — вымотанным и злющим как черт. Согревать у огня озябшие ноги, потому что растаял чертов снег и повсюду чертовы лужи, потому что промокли ботинки, и вода хлюпала в них противно, как сопли в простуженном, распухшем носу. И винить во всём только тебя. А кого же ещё? Смотреть волком. Беситься, что чай еле теплый, а ты — бесподобно красивый. И что равнодушен к моим проблемам: ходишь кругами, пристаешь с вопросами. Рычать, чтобы отвалил и дал спокойно от усталости сдохнуть. И любить тебя больше жизни. Умирать от любви… Я не знаю, как быть, Шерлок. Я хочу только этого, и ничего больше.

Неуверенный ответ прозвучал как банальное утешение, произносимое лишь тогда, когда сказать хочется много, но лучше не говорить, потому что станет ещё больнее: — Подождем.

Джон услышал каждую фальшивую нотку и дернулся как от пощечины. — Чего? Шерлок, не надо, прошу тебя. Только не ты. От тебя я хочу услышать настоящее. Или ничего. Но не безликое подождем. Не слишком ли долго я ждал? — Он высвободился из объятий — видит бог, меньше всего ему хотелось сейчас лишаться родного тепла. И всё-таки отступил, взглянув растеряно и недоуменно. Казалось, Джон и сам был потрясен тем, что собирался произнести. — Понимаешь, Шерлок, я ждал. Тебя. Будь я проклят, только сейчас я со всей ясностью осознал это. Твоя могила, твоя кровь… Слишком правдоподобно для правды. Я не мог так глупо купиться. Просто от горя и ужаса мозг отключился.

— Джон…

— Да черт с ним, Шерлок, я не об этом. — Он нетерпеливо махнул рукой. — Я не должен был этого делать. Ни при каких обстоятельствах. Соломинка не может стать спасательным кругом.

— О чем ты?

Злость закипела в груди мгновенно, вспыхнули щеки, пальцы рефлекторно шевельнулись, готовые собраться в кулак. — Прекрати. Прямо сейчас — прекрати эти недостойные игры. Иначе я развернусь и уйду. Ты гребаный аналитик, ты чувствуешь раньше, чем слышишь. Какого хрена задавать дурацкий вопрос?

— Да. — Шерлок нервно поджал губы. — Разумеется, я тебя понял. Но ты это сделал, Джон. И она тебя любит.

— Знаю. Мать твою, я это знаю. Но и другое знаю наверняка: никогда и ни за что я с тобой не расстанусь. Лучше умру.

— Не уверен, что это лучше.

Они посмотрели друг другу в глаза. Затянувшийся взгляд вызывал неловкость и замешательство, но разорвать его не получалось. Первым не выдержал Шерлок — ресницы дрогнули и опустились. — Вряд ли ты сможешь сегодня остаться. Мне кажется…

Сердце скорбно и жалобно сжалось: Джон уже и сам это понимал. Недавняя бравада отступила, и на смену ей пришло отрезвление. Он безотрадно припал к окну: темно, холодно, снежно. Враждебно. Провести эту ночь здесь, на Бейкер-стрит… Пусть не в комнате Шерлока — в своей. Только бы знать, что где-то неподалеку стучит дорогое сердце.