Изнасилованный чьим-то обезумевшим ртом. И брошенный. Черт, черт, черт!

— Вот и молчи. Молчи. — Джон быстрым шагом направился в кухню — не мог видеть его таким: покорным, на всё готовым. Потому что ещё мгновенье, и он окажется рядом, упадет на обмякшее тело и поцелуями высосет последние капли силы. Не время. Именно сейчас — не время. Шерлок и без того напоминает жертву вампирского нападения. — Я собираюсь заняться ужином. Если, конечно, есть шанс отыскать в холодильнике хоть что-то, похожее на кусок сыра или банку консервированного цыпленка. Не хотелось бы побираться у миссис Хадсон.

— Побираться не обязательно — думаю, кое-что непременно найдется. Но цыпленка не обещаю.

— Плевать на цыпленка. — Джон застыл в дверях и всё же решился: окинул взглядом гуттаперчево растекшееся, аморфное тело. — Ты отвратительно выглядишь, и я намерен тебя накормить, пусть даже это кое-что — жалкие тосты с маслом.

Шерлок тихо вздохнул и наконец-то выпрямился. Он по-прежнему казался больным, но теперь хотя бы не безнадежным. И хотя бы не умирающим. — Ты тоже отвратительно выглядишь.

— Отлично. Мы оба отвратительно выглядим. Мне это нравится.

— И мне. Такого рода синхронность воодушевляет.

— Синхронность… Воодушевляет… Чертов зануда. Сказал бы проще: мы два долбаных идиота, пытающихся избежать неизбежное.

Сердце удивленно ёкнуло: произнести то, о чем и думать-то было немыслимо, оказалось совсем несложно. Сомнения, стыд, неуверенность — всё эти глупые, надуманные преграды рухнули, и осталось только родство. Нерушимое.

Шерлок поднялся. — Джон…

— Я не уйду.

— Но…

— Но — не твоя забота, понятно?

— Непонятно. Всё, что касается тебя, моя забота. Всегда так было.

— Всегда?

— А ты не знал? Или не замечал?

— Не заговаривай мне зубы, я все равно приготовлю этот чертов ужин и запихну его в твою чертову глотку.

— Я разве отказываюсь? — Улыбка неуверенно тронула краешек губ, и что-то тонко оборвалось внутри. И грудь заполнила невыносимо сладкая горечь — любовь, дошедшая до отчаяния.

Развернувшись, Джон поспешно укрылся в кухне, судорожным всхлипом переводя дыхание и прислушиваясь к болезненному жжению в легких, кажущихся двумя высушенными ошметками, никогда больше не способными наполниться влажной, воздушной свежестью. Собственная слабость бесила: достаточно едва заметной улыбки, и вот он — уже готов. И голова кругом.

Ужин. Я обещал ему ужин. Какого черта я стою здесь и от любви задыхаюсь?

Он распахнул холодильник — довольно обморочных сантиментов. Отдышался, и за работу.

Хм… Не густо. Но и не пусто. Уже хорошо.

— Нашёл что-нибудь?

Тихий голос вышиб остатки воздуха, и Джон жадно глотнул колючий холодок морозильной камеры, куда заглянул в фантастической надежде обнаружить ростбиф или парочку свиных отбивных.

— Только приступил к поискам. Похоже, в самом деле придется ограничиться тостами, и, возможно, даже без масла.

— Мне жаль.

— Ни хрена тебе не жаль. Уверен: втайне ты радуешься. Кофе хотя бы не весь извел? Бьюсь об заклад — только им ты и питался в последнее время, судя по бледно-зеленому оттенку…

— …чего?

Странный вопрос огорошил, и, слегка запнувшись, Джон буркнул, продолжая настойчиво изучать небогатые недра, покрытые тонким кружевом инея: — Всего.

— Я бледно-зеленый везде?

Ноги ватно ослабли и подкосились.

Сукин сын, паршивец. Что он задумал? Будь я проклят, если это не вызов.

Вызов — вне всяких сомнений. Откровенный, бросающий в жаркий озноб, лишающий воли. Шерлок сейчас не шутил — нисколько. Он ждал от смятенного Джона ответа и намерен был его получить.

— Или ты не успел разглядеть меня в полумраке?

И Джон сдался: обернулся, посмотрев затравленно и виновато. Господи, неужели он надеялся избежать этого разговора, прячась за бытовой суетой, делая вид, что немногим больше часа назад не горел с головы до ног, смакуя драгоценное семя, не шатался пьяно, пытаясь подняться с подламывающихся колен и готовый вырубиться в любую минуту?

— Успел. Это было ужасно? Да? — выдавил он еле слышно. — То, что я… сделал… с тобой.

Ответ прозвучал просто, без экзальтированного надрыва, словно речь шла не о мучительном, лишающем сил оргазме, а о чём-то повседневном, будничном, весьма далеком от драматизма и остроты: — Не знаю. Не помню. Ничего не помню. Кажется, на некоторое время я умер. Перестал существовать.

Сердце, как молот, лупило по грудной клетке, вместо слов в горле рождался жалкий, сдавленный клекот. Но Джон отчаянно пытался острить: — Твоя смерть и последующее воскрешение всегда приносят мне массу проблем, не находишь?

Но Шерлок не улыбнулся — он ждал. Два взгляда, решительный и испуганный, пересеклись в жесткой схватке.

— Шерлок…

— Я очень тебе благодарен. Сам бы я никогда не решился, хоть и было невмоготу. — Голос снизился до полушепота. — Можешь поцеловать меня? На этот раз — в губы? Можешь, Джон?

Дверца холодильника захлопнулась с легким дребезжанием, и этот слабый звук неожиданно успокоил: ноги перестали дрожать, а душа — нестись в сторону пяток.

Всё в полном порядке.

Холодильник. Кухня. Шерлок, задающий вопрос, который, казалось бы, должен лишить остатка самообладания и довести до состояния рыбы, выброшенной на берег, но который неожиданно всё расставил по своим местам. Окончательно.

Порядок. Полный

Поцеловать в губы? Боже, да. Нет проблем. Это ведь так естественно — прижаться к теплой, розовой коже ртом, иссохшим от многолетней, неиссякаемой жажды. Всё, всё между ними теперь естественно: каждое слово, каждый порыв. И всегда было так. С первой минуты произошло узнавание, только оба предпочли не думать об этом, не замечать, боясь осложнить себе жизнь и нарушить устоявшийся порядок вещей.

Облегчение было всеобъемлющим: наконец-то отпала необходимость скрывать, что ни к кому и никогда так страшно, так бешено не тянуло.

— Могу. И хочу. Челюсти сводит — до того сильно хочу. Но сначала ужин. И крепкий кофе как можно слаще. А целоваться мы будем сегодня так много, что, боюсь, кое-кому надоест. Наскучит.

— Мне не надоест. — Шерлок сделал в его сторону шаг. — И не наскучит. Никогда. К черту ужин, Джон.

Но Джон был непреклонен, хотя по губам уже мчались сумасшедшие токи, вспахивая слизистую и мышцы.

— Нет, не к черту. И даже не спорь — бесполезно. — Он указал взглядом на стул. — Садись. Я неожиданно обнаружил стручковую фасоль. И нечто, отдаленно напоминающее томаты. Вполне сносно для легкого ужина. Садись, я сказал.

Шерлок послушно уселся за стол, исподлобья наблюдая, как Джон достает из выдвижного ящика сковороду.

— Я мастурбировал.

— Что? — Джон вспыхнул от макушки до пят: тело ошпарило диким жаром. Сковорода в руке затряслась. — Какого черта… Шерлок, ты охренел?

— Мастурбировал, — спокойно повторил Шерлок, но потемневший взгляд выдал его с головой. И дрожь истонченных пальцев, сцепленных в неразрывный замок. И легкая хрипотца. Какое уж тут спокойствие… — Всё последнее время. Думая о тебе, я делал это.

— Мать твою, Шерлок. Нельзя же так. — Джон потрясенно моргал, перекладывая сковороду из одной руки в другую.

— Как — так?

— Откровенно.

— Можно. Нам с тобой — можно. Разве ты это ещё не понял?

Джон и сам уже знал, что можно: и говорить, и смотреть, и хотеть неприкрыто. Разнузданно. Боже милостивый, конечно же, можно. Зашвырнуть сковороду, подойти вплотную, заграбастать желанное тело и навалиться горячечно, страстно. Вдавиться пахом, стиснуть бедрами. Развратно и громко стонать, вылизывая шею, ключицы, покусывая тонкие, розовеющие мочки. Трогать его, трогать себя. Ласкать. Раздеться донага, бесстыдно выставив огромный, налитый член. Раздеть Шерлока, любуясь каждой косточкой, каждым волоском, каждым пупырышком озябшей кожи. Можно всё. Всё дозволено и давным-давно узаконено там, где действует лишь Один Закон.

Знал, но продолжал покрываться алыми пятнами и смущенно прятать глаза.