«Безумие… Безумие… Безумие… То, что я делаю — безумие. Почему он молчит? Он ненавидит меня».

Чего бы это не стоило — сердечного приступа, разлетевшихся в клочья сосудов, но Джон готов остановиться: вынырнуть из угара, обуздать животный позыв взять, овладеть, захватить. Чертов звонарь вновь глумливо и радостно долбит правый висок, искушая, призывая, подначивая… Но Джон готов остановиться. Отпрянуть, унизительно отползти и забиться в угол.

Если бы не Шерлок.

Тугая тетива внутри нетронутого ласками тела лопнула с горестным стоном, и тело обмякло, будто враз лишившись костей. А потом истомлено прогнулось в пояснице навстречу закусанным в кровь губам.

И Джон потерялся. Пропал. Окунул лицо в откровенно подставленный пах, и застонал протяжно, мучительно.

Голова закружилась — так огромно, так сокрушительно было желание. Поцелуи жалили, губы метались по бедрам, тазовым косточкам, паховым складкам. Не смея коснуться того, что жаждали узнать больше всего на свете — жаждали отчаянно, безрассудно.

Шерлока подбрасывало снова и снова, хаотично, неосознанно, словно налетевший чувственный ураган превратил всегда ясный, незамутненный разум в сладострастное месиво. Гальванические конвульсии сотрясали грудь и живот, дыхание рвалось с присвистом и хрипом. Закинутые за голову руки впились в подлокотник дивана, царапая ногтями потертую кожу. Пот градом катился по лбу и вискам. Жилка на шее натянулась беззащитно и тонко.

Видеть его мучения было невыносимо, и Джон не выдержал: на грани беспамятства потянул вниз легкие брюки и высвободил каменно твердый член.

Губы сомкнулись на темной головке, и горло Шерлока издало вздох, полный немыслимого страдания. Несколько неумелых, торопливых движений — втянуть, облизать, насадиться, снова втянуть — и теплое семя хлынуло, смешиваясь со слюной и слезами, которые Джон, сам не замечая того, все это время сглатывал вместе с подступающими рыданиями. Он так сильно любил его.

Сердце забило горло сумасшедшей пульсацией. В висках копошилась тошнотворная боль. Едва не теряя сознание, он с трудом приподнялся с затекших, сбитых колен, и, тяжело навалившись на столик, попытался подняться. Но ничего не вышло: ноги подкашивались, словно невидимая рука озорно ударяла ребром ладони под коленную впадину, подламывая их и вновь опуская на пол.

Господи боже, как же мне…

В паху горячо и больно, но желания Джон не чувствует — слишком ошеломлен тем, что случилось.

С трудом, но он всё-таки оказывается на ногах. Ступни еле передвигаются — огромные, неподъемные, и путь до кухни становится путем изможденного каторжанина на последнем отрезке этапа. Но стакан ледяной воды вернет к жизни и научит дышать.

За спиной слышен негромкий шорох: Шерлок приводит в порядок одежду. Когда, выпив целое студеное море и не загасив ни единой искорки, Джон возвращается в гостиную, Шерлок уже сидит, откинувшись на спинку дивана, и его изломанный силуэт в мерцании углей пугающе призрачен и размыт.

Джон не знает, что делать, и не знает, что говорить. И надо ли говорить.

Мысли испуганно разлетаются, и в пустой голове остается только отчаяние, вновь и вновь наполняющее глаза едкой горечью.

— Тебе надо уйти.

Голос тверд и бесстрастен: ни одной эмоции, ни одной фальшивой нотки. Совершеннейший из баритонов, убивающий наповал.

Нет, нет, что угодно, только не этот холодный тон. И не эти чудовищные слова. Он не посмел бы. Джон неправильно его понял.

— Что?

— Ты слышал.

— Уйти? Но как я могу?

Шерлок выпрямился. Вновь затвердевшая сердцевина придала его телу опасную остроту готовой взвиться стрелы. Взвиться и поразить цель.

— Прошу тебя, Джон. Я хочу, чтобы ты ушел.

Опустошение беспредельно. Какого хрена он топчется на ковре тупым, бестолковым болваном? Что ещё ему непонятно? Я хочу, чтобы ты ушел. Проще и быть не может.

Что ж ты делаешь, Шерлок?

— Джон, пожалуйста.

Стрела задрожала, запела надрывно и тонко. Зло. Нетерпимо.

Да пошел ты.

— Ты любишь меня?

Посмотреть на него очень трудно. Невыносимо трудно. Но Джон смотрит и видит, как Шерлок сжимается, непостижимым образом уменьшаясь в размерах: ему так хочется стать невидимым, исчезнуть, раствориться в сумраке комнаты, ещё час назад казавшейся единственным местом, где возможно дышать полной грудью.

— Любишь? Ответь.

— Уходи.

Джон надевает куртку, застегивая молнию до самого подбородка, приглаживает волосы и вытирает ладонью рот.

В дверях он оборачивается.

— Я задал тебе самый главный в своей жизни вопрос, а ты сказал «уходи». Но перед этим кончил мне в рот.

*

Он шел, не разбирая дороги, то замедляя, то убыстряя шаг, время от времени черпая хрусткий снег и смачивая им огнем горящие губы и щёки.

Рот мощно заполняли запах и вкус Шерлока: не заесть никакой сладостью, никакой горечью не запить. Словно крошечные пульверизаторы с точностью до секунды распыляли на язык и нёбо невыносимое напоминание о том, что было.

Было. Было. Это на самом деле было.

Влажная, атласно гладкая головка между наполненных жаждой губ. Несущаяся по венам кровь, сумасшедшим пульсом ударяющая в язык. Сладко-соленое семя, растекающееся по нёбу. Вздох, от которого готово разорваться сердце.

Джон останавливается, в яростном недоумении оглядываясь по сторонам.

Какого дьявола я ушёл?!

Комментарий к Глава 27 Дорога домой бесконечно длинна

http://www.youtube.com/watch?v=I2CENm77lmk

*http://www.style-ampire.ru/products_pictures/medium_HY-11616.jpg

========== Глава 28 Поцелуи ==========

Миссис Хадсон решительно загородила проход.

Впервые Джон видел её такой. Холодно-ироничной. Очень живо напоминающей Шерлока.

— Джон? Странно. Не ты ли так громко хлопнул дверью четверть часа назад? — Она усмехнулась. — Никогда не подозревала юношеской горячности в уравновешенном и тактичном мужчине. Между прочим, моя дверь не обязана сносить чьё-то дурное настроение и воспитание, она стара почти так же как я. Если вы двое не можете обойтись без скандалов, устраивайте их, пожалуйста, у себя. Так-то вот. — Женщина сердито поджала губы, но вглядевшись в раскрасневшееся, взволнованное лицо, смягчилась, и взгляд её потеплел. — Не помирились?

— Потом, миссис Хадсон, потом. — Джон готов был упасть перед ней на колени, целовать худые, перевитые венками руки, каждый припухший сустав натруженных пальцев — родная, родная наша, мы так сильно вас любим. — Мне надо к нему. Очень.

Четверть часа назад? Вы потерялись во времени, миссис Хадсон. Я не был у него тысячу лет!

— Ох! — Она суетливо затопталась на месте, всплеснула ладошками и, посторонившись, прижалась к стене — ни следа от той едкой желчи, которая буквально сочилась с её языка. — Боже, до чего же я бестолкова. Стою столбом и трещу как сорока. Беги, дорогой, беги. Я очень хочу, чтобы всё было по-прежнему. Наверху так тихо, что душа разрывается.

Впервые она открыто озвучила свою тоску по былым временам. По той жизни на Бейкер-стрит — с неумолчным скрипом ступеней, грохотом, пальбой и падающими из окон американцами. По жизни, что нравилась ей бесконечно, что бодрила, вливала молодые силы в дряхлеющее, усталое тело и дарила ощущение сопричастности к чему-то необыкновенному, яркому — к тому, чем бог не дал насладиться ей до встречи с Шерлоком Холмсом.

Дверь тихо закрылась, и Джон мог бы поклясться, что миссис Хадсон припала к ней грудью, тревожно вслушиваясь в нетерпеливый стук каблуков и прерывистое дыхание взбегающего по лестнице постояльца. Бывшего постояльца.

*

Шерлок оставался на том самом месте и в той самой позе — прислонившись к спинке дивана и безвольно уронив ладони на бедра, — словно после ухода Джона впал в сидячую кому.

Джон предупреждающе выставил в его сторону палец. — Тебе лучше заткнуться.

— Я молчу.

Слабо шевельнувшись, он снова сросся с матовой кожей. Создавалось впечатление, что каждое движение стоит Шерлоку адских усилий: руки приподнялись и тут же упали тяжелыми, налитыми жаром плетьми.