*

Эту парочку она заприметила сразу.

Жизнь зло надсмехалась, вновь «подбросив» ей двух неразлучников: веселого рыжего Тима и его низкорослого, вечно насупленного дружка.

А может быть, это была кара, что наконец-то её настигла?

Но Мэри и сама уже научилась карать…

То, что эти двое — любовники, не вызывало сомнений. Да они этого и не скрывали, демонстративно не отлипая друг от друга ни на минуту, благо рабочие столы находились рядом, на расстоянии шага.

Тим балагурил, беспрестанно подшучивая над Робертом, но было очень заметно, что все его действия носят провокационный характер. Он беззастенчиво вызывал молчаливого Роберта на только им одним понятную битву…

Роберт отмахивался, ворчал, но глаза его были наполнены таким обожанием, что Мэри выворачивало наизнанку. Глаза Тима излучали откровенную сексуальную жажду и бесстыдно оглядывали крепкую, ладную фигуру любовника с головы до ног.

Мэри сразу же поняла, что перед нею без памяти любящий и снисходительно любовь принимающий. Роберт любил, Тим желал, и пока это выглядело полной гармонией.

Но она не сомневалась: насытившись запретным сексом, утолив запретную страсть, наигравшись в парию, насладившись косыми взглядами окружающих, Тим охладеет к Роберту и легко переключится на новое, свежее и пока ещё неизведанное.

Ей понадобилась неполная неделя общения с Тимом, чтобы понять — он не гомосексуалист. Роберт влюбился без памяти, любопытный и жадный до всего нового Тим уступил, не в силах отказаться от столь необычного приключения.

В одном лишь Мэри ошиблась — чувства Тима к Роберту были гораздо глубже, чем казалось на первый взгляд. Когда после их с Мэри свадьбы Роберт уехал, Тим затосковал отчаянно и безысходно, и эта тоска не покинула его до самой последней минуты, превратив вчерашнего самоуверенного насмешника в сломленного неудачника.

*

Мэри решила соблазнить легкомысленного Тима, разбив этот отвратительный, гнусный союз.

Её оглушала первобытная ненависть — всюду, всюду эти уроды, целующие друг друга в порочные губы, делающие друг с другом тошнотворные мерзости в своих грязных вонючих постелях.

Она была очень хорошенькой, и прекрасно осознавала свою хрупкую, нежную силу. Яркая чернота её окрашенных, но по-прежнему необыкновенно пушистых волос изумительно сочеталась с зеленью глаз и прозрачностью светлой кожи; ямочки на щеках придавали детскую беззащитность; откровенные намеки на нетронутую невинность превращали в объект повышенного интереса.

Тим не устоял. Тем более что Мэри была так трогательно наивна, так непосредственна…

Она понимает, прекрасно понимает, что перед нею пара. Но что же ей делать, когда любовь так непрошено ворвалась в сердце — первая, горячая, необузданная.

О, как всё это ужасно!

Роберт, Роберт, поверь: доброй Мэри невозможно жаль.

Но Мэри любит Тима. Любит так сильно!

И Тим любит Мэри.

А ты…

Ты — ошибка, горький просчет, недоразумение.

И проваливай к чертовой матери, ненавистный выродок! Такие, как ты, отравляют воздух, пропитывают ядом землю, и всё вокруг гибнет, источая отвратительный запах гнили.

Вон!

Вон отсюда!

Пошел вон!

*

Она едва не задохнулась от страшной боли, когда Тим настойчиво проталкивал в девственное влагалище свой большой, каменно-напряженный член. Она готова была кричать от ужаса, что сейчас её растерзают и растопчут, но под тяжестью возбужденного мужчины не могла даже пошевелиться. Когда взмокший и до предела заведенный Тим наконец-то в неё ворвался, она все-таки закричала, но её никто не услышал: Тим с утробным рыком вколачивался в покоренное им тело, проникая глубоко и мощно, ускоряя движения с каждой секундой и подвывая то ли от удовольствия, то ли от восторга победы.

Он кончал долго и сладострастно.

Мэри стонала от боли.

В той дешевой комнатенке, которую Тим на два часа снял для их неземной любви, Мэри и забеременела.

*

Тим оказался на удивление порядочным человеком — узнав о беременности Мэри, сразу же предложил пожениться.

Мэри едва не сошла с ума, оказавшись в этой неожиданной западне, но сделать аборт она трусила, а растить ребенка одна не собиралась. Стать жалкой матерью-одиночкой означало покорно принять наказание, которое она не считала заслуженным.

Мэри согласилась, и вскоре стала законной женой Тимоти Коули, вернее, того, что от него осталось после отъезда Роберта.

Роберт ни разу ни в чем её не упрекнул, и до самой свадьбы был вежлив и выдержан.

Как уж эти двое решали свои проблемы, Мэри не интересовало, но они по-прежнему работали бок о бок и ничем не выдали своих душевных терзаний. Роберт всё так же хмурился, только вот Тим больше не оттачивал на нем свое остроумие…

Мэри переехала к мужу и была очень удивлена тем, что увидела.

Прекрасная квартира в престижном районе. Большая и светлая, говорящая о хорошем достатке и безупречном вкусе хозяина. Или хозяев… Всё в этой квартире напоминало о Роберте, хотя в ней не осталось ни одной его вещи, даже случайно забытой зубной щетки. Как будто сами стены впитали аромат живущей здесь когда-то любви.

Мэри не страдала от ревности, она удивлялась: какая необъяснимая сила превратила обычную городскую квартиру в место, где невозможно сделать даже короткий вдох без того, чтобы в сердце не впилось невидимое, но очень острое жало.

Что же здесь происходило?

Что делали эти двое, оставшись наедине, закрывшись от бурлящей за окнами жизни?

Мэри не хотела этого знать.

*

Предстоящее материнство её пугало. Кого она принесет в этот мир?

Крошечный, но уже дышащий плод раскаленным углем выжигал её плоть, как гнойный нарыв пульсировал в матке, отравлял её внутренности, вызывая тошноту и изнуряющую изжогу.

Тим был заботлив и предупредителен, делал ей милые, трогательные подарочки, проводил с ней всё свободное время, по несколько раз на дню заглядывая к ней в кабинет.

— Кто бы мог подумать, что из Коули получится такой безупречный муж, — притворно удивлялись сослуживицы.

Мэри приподнимала бровь и пожимала плечами.

Да, он теперь мой.

Что же в этом удивительного?

Больше ни разу муж не захотел её взять. Нежно обнимал за плечи, целовал ароматный висок, но не притрагивался даже пальцем, словно боялся обжечься. И не спал по ночам, отстраненно вытянувшись рядом и еле слышно вздыхая.

Это было мучительно стыдно, и хотя Мэри совсем не нуждалась в сексе, доставившем ей ошеломляющую боль и не подарившем даже намека на удовольствие, она очень страдала, чувствуя себя едва ли не прокаженной.

Через два месяца её находящееся в постоянном напряжении тело внезапно исторгло плод.

Мэри вскрикнула, пронзенная страшной болью, и потеряла сознание.

Тимоти привез её в клинику едва живую, истекающую кровью, уже пустую…

Что произошло с её молодым и вполне здоровым телом, почему оно избавилось от зародившейся в нем жизни, так и осталось загадкой. Но тщательно вычищенная, обескровленная и слабая, а потом заботливо поставленная врачами на ноги, Мэри вернулась в квартиру мужа бесплодной.

Тим терпеливо сносил её раздражение, бесконечные слезы и неоправданные упреки.

Мэри изводила его день и ночь, опаляя своим страданием.

Её скорбь была искренней и необъятной, потому что, придя в себя после сложной и длительной операции, Мэри вдруг поняла, что смогла бы всем сердцем полюбить неродившегося ребенка, посвятить ему всю свою жизнь, отдать себя без остатка и быть счастливой по-настоящему.

Находиться рядом с испуганным, таявшим на глазах Тимом больше не было сил.

Чужой человек, чужой любовник, стонущий по ночам от съедающей его боли, был ей не нужен.

Мэри созвонилась со старушкой и, узнав, что комната её по-прежнему свободна, собрала вещи и с облегчением покинула стены, пропитанные ядом неистребимой любви.

*

После развода она никогда не видела Тимоти Коули. Он уволился и исчез, о чем Мэри ни разу не пожалела.