Сжавшись в два комочка, зам прокурора города Могилин и Маргарита Вячеславовна коротали час за часом, то развлекая друг друга ничего не стоящими разговорами, но по большей части просто молча. О том, что их сюда привело, как и о трупе у них за спиной, решили не говорить, не из суеверных страхов, а из практических соображений. Не зачем голову загадками на ночь глядя забивать, эксперты-криминалисты лучше них во всем разберутся, и следы тоже не стоило затаптывать, если таковые имелись. Могилин втайне уже жалел, что вообще поперся проверять Ритины слова, а не поверил ей на слово, что труп девочки был там, под скалой. А ведь такое раскрытие готовилось сенсационное, ведь тело они-то нашли. И притом, вполне могли затоптать важные следы, оставленные преступником, например, отпечатки ботинок в земле. И он, и Рита там топтались. Просидев так с пол ночи, поглощенный своими тяжелыми мыслями, он вспомнил, что она и тело передвигала, и на руки брала. От этой мысли он вздрогнул как ошпаренный, как сквозь мутный сон припоминая то, что видел на этом самом месте собственными глазами, и сам себе же и не верил. Ну как мог двигаться недельный труп в руках у Риты?

Покосившись на свою спутницу, мечтательно уставившуюся в стену тумана, чуть посветлевшую в предрассветной мгле, Могилов, скрепя сердце, как можно деликатнее спросил:

- А что ты делала с ней там, Рита?

Девушка вскинула тонкие дуги бровей, и Могилов, чтобы снять недопонимание, кивнул готовой в ту сторону, где находился труп.

- А, это, - Маргарита вздохнула, поднося руку к шее. - Я ее успокаивала. Ей там страшно очень.

- Кому? - вздрогнул от ее слов Могилов.

- Мертвой девочке. У нее глаза такие большие-большие, и в них слезы. Ей там страшно очень и одиноко. Надо было ее успокоить, что все хорошо будет. Нельзя так с детьми, она очень страдала бы, если не успокоить ее.

Маргарита обхватила шею руками и грустно опустила голову вниз.

- Так ты что, трогала ее? А улики?

- Так я ж не здесь ее трогала, а там. Здесь труп, душа там осталась, куда ни ты, ни я пока уже не попадем.

- Так значит, улики целы?

- Только если ты там не сильно натоптал, а то будут считать тебя маньяком, Александр Викторович, - усмехнулась Рита.

Могилов недоверчиво покосился в сторону скалы, чей силуэт обломанным клыком чернел на фоне молочного белеющего тумана.

- Кто ж такое мог сотворить то с ней, ребенок же, - посетовал он, чувствуя, как грустная тяжесть наполняет сердце. - Неужто, из родных или близких кто? Сюда она с этим человеком пришла, значит, доверяла, - не удержался от размышлений вслух Могилов.

Маргарита тяжело вздохнула.

- Близкие. Это всегда близкие, - согласно покивала она. - Она мне сама рассказала. Только ты меня извини, говорить я об этом не буду. Там на месте полно улик против него, вы его найдете послезавтра, это я тебе обещаю. Только не проси объяснить ничего, тяжело мне все это. - Она закрыла лицо руками, и впервые на памяти Могилина заплакала.

Через час, напоив Маргариту горячим чаем и укутав толстым теплым пледом, Могилов вместе с прибывшими медиками и криминалистами проводил осмотр найденного ими трупа. Для освещения использовали карманные фонарики, но в этот час стремительно светлело, и вскоре работа уже кипела. Осматривали все, каждый куст и каждую корягу, пытаясь выяснить тот маршрут, которым злоумышленник привел ребенка в этот лес.

Оторвавшись на минуточку от созерцания смутно отпечатавшегося носка кроссовки, слепок с которого криминалист решил-таки сделать, зам прокурора города вернулся проведать свою знакомую. Маргарита, отказавшаяся садиться в пропахшую бензином служебную машину, крепко спала под деревом, уронив голову на колени, и вокруг нее создавалась такая мирная и спокойная атмосфера тепла, что и самому спать захотелось. Александр Викторович отложил недописанный протокол на десять страниц на засохшую траву, и опустился рядом с ней на колени. Он помнил, как раньше, она каждый раз говорила, как все это утомительно, как из нее словно жизнь выкачивают. Ее лицо было мирным, воздушные светлые ресницы подрагивали от движений ее глаз под веками в потоке сна. Дивная Маргарита, чарующая Маргарита, неподвластная Маргарита.

На опушке мяукнула кошка, и от этого мяуканья все внутри Могилова подпрыгнуло к самому горлу и ухнуло вниз, на самое дно живота. Он нервно оглянулся, выискивая жуткую тварь. Взгляд блуждал по пестроте смешения серых жухлых листьев, голых ветвей и неба. Мяукнуло уже ближе, и он различил шипение испуганной кошки.

- А, пошла, брысь! - рявкнул водитель-сержант, отошедший, видимо, по нужде за ближайший к пазику куст. Назад он вернулся бегом, пятясь, на ходу застегивая ширинку и отчаянно тряся ногой. К штанине как к матери родной прилипла маленькая кошка, совсем еще котенок, и отчаянно голосила. - Вот же зараза! Брысь, сказал!

- Кошка? Уберите! У нас собаки взбесятся! - среагировали два кинолога, уводя овчарок за обломок скалы.

Могилов действовал по наитию, не успев даже подумать. Он просто вдруг оказался возле сержанта и снял обезумевшее животное. Оно оказалось вовсе не страшным.

- Совсем одичала, рыжая? - спросил Александр Викторович у пушистого комочка, шипящего и фыркающего в его руках. Котенок злобно прикусил его руку острыми мелкими зубками-иголочками. Он взял зверушку за шкирку, и ее словно парализовало, и только бессильная злоба лилась искрами из зеленых глаз. - Отдам я тебя Рите, ей ты точно пригодишься. И натура у нее кошачья, свободолюбивая, вы с ней точно уживетесь.

Животина будто бы поняла его, покосилась на спящую Маргариту, и успокоилась. И даже позволила заместителю прокурора уложить себя на плед под бок новой хозяйки.

Еще через час, когда в очередном порыве беспокойства за Риту, Могилов вернулся на место, где она спала, он увидел, что вокруг нее собралось не менее семи кошек. Они мяли засыхающую, местами еще зеленую траву и плед, тарахтели, и урчали, и жались, и ластились вокруг женщины, словно она как магнит, притягивала их своей силой. И они усаживались на ее хрупкое тело и по бокам от нее, признавая в ней свою природу.

Старший брат Нэнси

На окраине города стоит один старый заброшенный дом. Вот уже больше ста лет, как никто в нем не живет. Вдалеке отгремела революция, стороной обошла война, но в доме время словно остановилось. Прежние хозяева съехали, не найдя в себе силы продолжать свое пребывание в нем, и видеть во всем его великолепии память, впитавшуюся в стены, в деревья в саду, горькую, страшную память, что не отпускала их ни на минуту, топя в отчаянии. Новых хозяев дом не нажил, никто не желал поселиться в "таком" доме, несчастливом доме, обзаведшимся такой дурной репутацией. Так дом и стоит, терзаемый ветром и градом. Сад зарос, стены потрескались, краска выцвела, с крыши кое-где обвалилась черепица. И ничего в нем нет привлекательного, выделяющего его из серой пыли таких же, как и он старых заброшенных домов, кроме жуткой истории, которая произошла в его стенах. Эта история и теперь, всеми забытая, еще бродит по дому, поскрипывая в тишине половицами, сломанной в спешке последнего дня третьей ступенькой на широкой парадной лестнице, вздыхая пыльными изъеденными молью занавесями.