Худ. Оскар Шмерлинг. За здравие.
Абовян вначале слегка смутился, но, конечно, не растерялся, и гордо встав, с потиром в руках, произнес: "Как я могу утонуть в вине?! Ведь о моем умении выпить ходят легенды и даже слагают стишки, как к примеру: "Выпил бочку и не пьян, — Это Жора Абовян!" — и, довольный, опорожнил очередную порцию.
Помню, как приехал к нам погостить из Москвы профессор московской консерватории, Асатур Григорьевич Григорян, известный скрипач. В московской консерватории у него обучались как советские, так и зарубежные студенты. Это был импозантный, интересный мужчина. Он дружил с Зарик, и, бывая в Тбилиси, обычно гостил у нас. Узнав о его приезде, сосед, скрипач в нашей филармонии — Шура Нейман, тоже высокий, красивый, изъявил желание о встрече с московской знаменитостью. Любой гостивший в нашем дворике, считался гостем всего двора. Между гостями и соседями, зачастую, завязывалась дружба на долгие годы. Вечером дядя Шypa, прямо с очередного концерта, одетый во фрак, в бабочке, и со скрипкой в руках, зашел к нам домой.
На нашем балкончике играют в нарды Гагик и Смбат Ростомович. Ждут своей очереди Вагаршак, профессор А. Григорян и тарист Павлэ (сидит).1950-е годы.
Все были дома, включая профессора. Гостя, Шуру Неймана, радушно встретили, представили профессору и они долго и шумно беседовали. Нейман играл на скрипке для московского маэстро, желая показать класс. Играл и профессор. Гости наши засиделись допоздна и были очень довольны друг другом. Но, спустя несколько дней, я услышал, как дядя Шура жаловался моему отцу относительно той встрече: — "Понимаешь, дорогой, я очень вам благодарен, за тот вечер. Я к нему готовился, подбирал репертуар, чтоб не ударить лицом в грязь. Старался не только для себя, но и за весь наш двор. Играл для него классику! Думал, и он ответит тем же. А ты слышал, Вагаршак, чем он ответил и что сыграл для меня?! Смех, да и только! Самую наипростейшую армянскую народную песенку — "Ес пучур, ярс пучур!" И откуда он ее выкопал и вспомнил?! Это сможет сыграть и твой мальчик, взяв в первый раз в руки скрипку! Я очень расстроен, но ты не переживай, это лишний раз убедило меня, что мы ничем не хуже москвичей!". Отец его успокаивал и обещал, что попросит Асатура Григорьевича рассказать о Неймане в Москве, и его обязательно назначат главным дирижером! — ведь он так здорово играл в тот вечер, — в сто раз лучше профессора, на которого и он, кстати, в некоторой обиде: — "Представляешь, Шура, Маэстро Асатур учит меня, признанного тамаду, как надо правильно пить водку и чем ее закусывать! Завтра выходной и я с утра ему продемонстрирую, как надо это делать! Угощу его хашем! Я уже обо всем договорился с нашим Сэпе, он обещал сделать все как надо. Это тебе не на скрипке пиликать! Ты, Шура, тоже завтра обязательно заходи. Только, пожалуйста, без скрипки! Посидим нормально, как полагается. Покажем профессору, как надо есть хаши и пить водку! Потом будет шашлык с красным вином. А затем, на десерт, белое вино с чурчхелой! И все это под звуки тара. Вот тебе и Паганини! Тут, уж не только Москва должна у нас поучиться!" — Сэпе — повар-грузин в подвальчике при нашем дворе, где давали отличный хаши, делал неплохие шашлычки и вкусное сациви и купаты. Соседи двора иногда пользовались его услугами для угощения своих гостей хашем, шашлыком — мцвади и "татариахни" — наскоро приготовленным блюдом из имеющихся под рукой продуктов.
Худ Оскар Шмерлинг. Шашлыки.
Это была колоритная личность. Небольшого роста, круглый, с такой же идеально круглой, как биллиардный шар, без единого волоска головой, в белом халате и высоком колпаке, добрый и улыбчивый, он был любимцем нашего двора. Сэпе очень дружил с моим отцом, видимо в душе надеясь, что он все же найдет для него средство по отращиванию волос. Он очень переживал отсутствие шевелюры, хотя лысина ему шла, и трудно было представить его с волосами. Отец не хотел его расстраивать и разуверять в тщетности желания, но всегда говорил: — "Сэпе джан, зачем тебе волосы на голове? Ты и так очень красивый! Ты думаешь волосы во всех случаях хороши? Тебе они будут только мешать, создавая лишние проблемы, попадая в хаши, — ты думаешь это понравится твоим посетителям? Вот наш Серго, твой коллега. Вай, как он мучается со своей густой шевелюрой! Как она мешает ему работать! Ты знаешь, как он меня умоляет найти средство, чтоб они у него все выпали и больше не росли?! А тебе сам бог помог! К тому же, Сэпе джан, если бы я знал сродство, то помог бы самому себе" — с грустью добавлял отец. И Сэпе на время успокаивался.
— Услугами Сэпе соседи пользовались нечасто — женская половина двора была не менее искусна в кулинарии. Причем у каждой домохозяйки было свое коронное блюдо. Очень вкусно готовили и бабушка с мамой. Я любил наблюдать за этим процессом, особенно когда за газовой плитой, у себя на кухне, орудовала тетя Тамара — бабушка Робика. Маленькая, худенькая, она ловко и быстро, одновременно на четырех конфорках газовой плиты, готовила пищу, то и дело поднимая и с шумом опуская крышки кастрюль, перемешивая содержимое половником, напоминая мне виртуоза за ударными инструментами. Когда бабушка жарила в большой, старой чугунной сковороде котлеты, их аромат ощущался и во дворе, а дедушка, заходивший с улицы во двор, в такие минуты ускорял шаг. Он очень любил котлеты приготовленные Анной, запивая их, с огромным наслаждением, пивом. Пиво он обожал и не отказывался от него и в весьма преклонном возрасте, несмотря на запреты врачей. В комнатах и на кухне у нас было несколько глубоких стенных ниш — шкафов с закрывающимися дверцами. В одном из них хранились различные напитки — столовые вина, наливки и вишневки, лимонад, боржомская вода и, конечно, пиво. Для торжественных случаев имелась бутылка армянского коньяка. После запрета врачей на пиво, Зарик взяла контроль этого шкафа на себя. Но дед просил меня брать несколько бутылочек пива в бакалейной, рядом с нами. Аккуратно снимал с них этикетки, заменяя лимонадными. Только меня он посвятил в эту свою уловку и очень радовался, что ему удавалось, не огорчая Зарик, наслаждаться своим любимым напитком. Я же, долгое время, не мог понять удовольствия от пива, вина, тем более водки или коньяка. Зачем пить эту невкусную смесь, когда есть лимонад и воды Лагидзе?!— думалось мне.
Отец
— Отец был прекрасным рассказчиком сценок из тифлисского быта. Он дружил не только со своими собратьями по ремеслу, но и с врачами, известными спортсменами, писателями и поэтами. Любил рассказывать о встречах с ними. Часто встречался он и с народным поэтом Грузии, академиком Иосифом Гришашвили. Бывал у него дома. Рассказывал, что у поэта дома огромнейшая библиотека. Но обижался, что тот не разрешил ему взять для меня почитать одну из книг. Академик, очень мягкий человек, типичный старый тифлисец, смущенно отказал в просьбе, сказав отцу, что лучше пусть мальчик сам приходит к нему, когда захочет и читает любую книгу здесь же, у него дома. Как жаль, что я не воспользовался таким случаем! Мне только посчастливилось видеть несколько раз этого всеми любимого поэта в подвальчике "Симпатия", что находился на нашей улице, в 20-30 метрах от дома. Отец любил после бани, по дороге домой, заходить в этот подвальчик. Бывал с ним и я, и мне там все очень нравилось — и атмосфера, царящая вокруг и, в особенности, овальные портреты царей, полководцев, поэтов, нарисованные по всем стенам этого удивительного, но, к сожалению, давно канувшего в Лету, вместе с этими портретами, старотифлисского духанчика. Уже гораздо позднее, я узнал, что портреты эти рисовал довольно популярный, а ныне практически забытый, тифлисский художник Карапет Григорянц, расписывающий духаны, как и всемирно известный Нико Пиросмани. "Симпатию" любили посещать, в свое время Есенин, Маяковский, Паустовский, Эренбург…
