Растерянная, она глядела по сторонам, не надеясь в такой толкотне встретить мужа, и вдруг почувствовала на глазах тёплые ладони, и прикосновение таких родных губ к щеке.

Она обернулась и, всхлипнув, обхватила за шею Максима, сбив с его головы фуражку.

– Я ждала.., я ждала.., – бессвязно лепетала она, наслаждаясь слабым запахом дорогого мужского одеколона, и чуть не теряя сознание от мягких и требовательных его губ.

Она не замечала, что их толкают, что они стоят на проходе и мешают другим.

В чувство привёл их наглый дворцовый кучер, похлопавший по плечу Рубанова.

– Господин генерал…

«Про себя он, наверное, ещё кое-что добавил», – прыснула смехом Ирина Аркадьевна, проведя рукой по начинающей седеть, небольшой бородке мужа.

– Да пошёл-ка ты, братец.., – миролюбиво произнёс Рубанов и, оборвав фразу, прикрыл рот ладонью. – Пардон, мадам, – шутливо извинился перед женой.

Та хотела сказать: «Чему только не научишься от нашего императора»,– но вспомнила, что того больше нет и радость от встречи померкла.

Ей нравился этот простой, великодушный и справедливый монарх, тринадцать лет нёсший на могучих плечах груз правления огромной державой.

Быстрым шагом прошёл жандармский офицер, вяло козырнув Рубанову, тот так же вяло ответил, взял жену под руку и повёл к выходу, вспомнив, что на голове нет фуражки.

Ветер трепал его белокурые, подёрнутые сединой на висках волосы.

Начал накрапывать дождь и жена попыталась раскрыть зонтик, но передумала в такой толпе.

– Максим, ты простудишься, – ускорила шаг.

На привокзальной площади шпалерами стояли войска. Приглушённая дробь барабанов и приспущенные флаги с чёрной траурной лентой, навивали грустное настроение.

Какая-то пожилая дама в немодной шляпе с сиреневыми цветами, прижала к губам платок и, не отрываясь, глядела на широкий вход с круглыми часами над ним.

В ту же минуту появились траурные кареты. Толпа замерла. Офицеры вытянулись, отдавая честь отправившемуся в последний путь императору.

Женщины плакали, вытирая глаза мятыми, мокрыми платочками.

Всё стихло. Только цокот копыт. Дробь барабанов и стук колёс по мостовой. Неожиданно и резко зазвонили колокола… На всех церквях российской столицы.

Самая последняя, в открытом экипаже, одна, ехала новая императрица.

Александра Фёдоровна не смотрела по сторонам, лицо её закрывала густая вуаль.

«Она пришла к нам за гробом!» – выкрикнула пожилая дама в старой немодной шляпе.

Ещё издали, из открытого экипажа, Максим увидел свой огромный пятиэтажный особняк, два первых этажа которого принадлежали ему. Генеральский оклад и рубановские доходы позволяли содержать двенадцать комнат второго этажа: гостиную, кабинет, столовую, библиотеку, бильярдную, спальную, будуар жены, детские и комнаты для гостей. На первом этаже располагался просторный банкетный зал, кухня, комнаты для гостей попроще и прислуги. Во внутреннем дворе Рубанову принадлежали экипажный сарай и конюшня с прекрасными рысаками.

Дома Максима Акимовича встречала вся семья. Даже две. Его и младшего брата, Георгия, профессора Императорского Санкт-Петербургского университета.

Аким и Глеб бросились к отцу. Он по очереди поднимал их и целовал.

«Этот совсем мой», – прижимал к себе светловолосого голубоглазого Глеба, одетого в новенький кадетский мундир.

Глаза мальчишки светились счастьем от встречи с отцом.

«А этот мамин, – подняв к лицу, целовал старшего сына, чувствуя слабое сопротивление последнего. – Недоволен, что как маленького подбрасываю, – погладил по тёмным волосам и со вздохом глянул на синий гимназиический мундир с девятью светлыми пуговицами и узким серебряным кантом по воротнику. – А всё жена и мой либеральный братец… Ведь я-то мечтал отдать сына в пажеский или кадетский корпус», – обнял своего брата, а затем его супругу, стройную невысокую женщину с пышными каштановыми волосами.

Следом за родителями к Максиму подошли племянник и племянница.

Не столько подошли, сколько их подтолкнула гувернантка.

– Здравствуйте, мадемуазель Лиза, – помня недовольство старшего своего отпрыска, нагнулся к серьёзной девятилетней девчушке Максим и чмокнул в щёку.

Четырёхлетний брат её, Арсений, испугался поднявшейся суеты и поднял рёв.

Все кинулись успокаивать мальчишку.

– А вот глянь, что тебе дядя привёз, – вовремя заметил денщика Максим Акимович.

Тот, сопя от усердия, подтащил к своему богу и начальнику объёмистый баул, из которого Рубанов-старший по очереди выуживал: коричневого плюшевого медвежонка – плаксе, красивую нарядную куклу – девочке, толстую книгу с красочными рисунками зверей – Акиму и маленький паровоз с рельсами и вагонами – Глебу. И всем вместе огромный пакет с белыми и красными кирпичиками, над которыми можно часами пыхтеть, строя дома, мосты, крепости, замки и долго не приставать к взрослым.

Пузатый денщик вместе с мадемуазель Камиллой и ещё одной гувернанткой, увели ребят в детскую, а взрослые, после общения со своими чадами, облегчённо улыбались и переглядывались.

– Чего моргаете-то друг другу, – почувствовал подвох Рубанов-старший.

– Сюрпри-и-и-з! – несколько стеснительно произнёс Рубанов-младший, и по его сигналу полногрудая молодая кормилица внесла в гостиную ещё одно чадо, завёрнутое в беленький пакетик с голубеньким бантиком.

– Это чего там такое находится? – счастливо засмеялся Максим.

– Ещё один твой племянник, – скромно потупился брат. – Сам не знаю, как он получился.

Женщины при этих словах всплеснули руками, а Максим Акимович бережно взяв у кормилицы свёрток, произнёс:

– Могу вам напомнить, господин профессор.

– Хватит, хватит! – остановил его Георгий. – Знаю твой армейский юмор.

– Родился в день смерти нашего императора, – с лёгкой грустью в голосе и огромным счастьем в глазах, произнесла Любовь Владимировна, забирая у Максима ребёнка.

– Любаша, – обратился к жене Георгий, отдай его кормилице, да и за стол пора, – потёр он одна о другую белые ухоженные руки с тонкими пальцами пианиста.

В ту же минуту Максим Акимович почувствовал необычайный аппетит.

– Действительно, дамы и господа, пора кормить путешественника, – первым направился в столовую. – За почившего императора, – поднял он тост. – Выпьем не чокаясь. Мощный был человек, и мощная стала при нём держава.

– С этим ещё можно поспорить, – вскинулся младший брат – профессор, философ и историк, то есть, русский интеллигент, в среде которых хвалить императора и власть считалось дурным тоном.

– Мужчины, мужчины, успеете ещё наспориться, смотрите, стол-то какой, – направили братьев от пищи умственной к пище насущной их жёны.

– Как там Рубановка? – немного насытившись, поинтересовался Максим Акимович.

– На месте! – лаконично ответила жена.

– Понял! – кивнул он головой, рассмешив общество. – Чего я смешного сказал? – налил всем шампанского – обедали одни, без лакеев. – А теперь за нового императора Николая Второго.

Брат опять встрепенулся, вновь все рассмеялись.

Они были счастливы, оттого, что вместе… Что дети здоровы… Что в семьях достаток… Что удачна карьера…

– Ну а как Ромашовка? Вотчина моего брата.

– Чугунные ворота на месте, длинная липовая аллея всё такая же ровная, а из каменной белой беседки по-прежнему видна Волга, а не Иртыш, – поставив пустой бокал на стол, ответила Ирина Аркадьевна, и смешливо фыркнула, глянув на мужа.

Настроение её было прекрасным, она разыгралась как маленькая девочка, и постоянно задирала своего супруга.

Игривый её настрой передался всем.

– Кстати, – вспомнил Максим Акимович, – а как назвали ребёнка?

Брат с женой сделали вид, что не услышали вопроса, а Ирина Аркадьевна прыснула в кулачок.

– Не понял! – повертел свой бокал старший Рубанов.

– Назвали в честь тебя – Максимом, – смело ответила его жена.

– Ка-а-ак Максимом? – возмутился он. – Да вы что?! – даже встал со своего места. – Георгий! Ты разве не знаешь наших семейных традиций? Ты разве не знаешь, что только старший в семье должен носить это имя? – разволновавшись, стал ходить по комнате.