Узнав о случившемся, Николай и Александра ездили по больницам и просили прощения у покалеченных людей.

– Господи, Ники! – рыдала в карете царица. – Россия не хочет меня! Снова горе и похороны!

– Как давит корона, Аликс! Я уйду в монастырь! – пообещал ей государь.

Он был ещё молод и неопытен.

Вечером к нему приехали дядья.

– Я велю вам прекратить торжества! – перехваченным от волнения голосом обратился к ним государь.

– И тем оттолкнуть от себя нашего союзника – Францию!

– Причём здесь Франция, – снизив тон, удивился Николай.

– Как причём? – ещё сильнее удивились дядья. – Вечером, согласно протоколу, назначается бал у французского посла Монтебелло. Им уже выписаны из Прованса и привезены сто тысяч роз… Сто тысяч, твоё величество, – иронично глядели на племянника. – А ты раскиселился! Народ дурак! Сам себя передавил. А коли ему, так «н-д-д-равится», то ты-то причём? Бал посетить обязан. Ибо государственный муж уже, а не мальчишка, – в приказном тоне уговаривали они племянника.

У Николая ещё не было своего мнения, и он покорно уступил гвардейскому натиску дядюшек.

Это была первая его трагическая ошибка!

Вечером он появился с заплаканной Аликс и, играя желваками, открыл бал, пригласив на тенец графиню Монтебелло.

Нельзя танцевать на трупах!

На следующий день Рубанов-младший послал в газету статью, подчёркивающую бессердечие самодержавной власти, презрение её к народу и цинизм молодого царя и его жены – немки.

«Откупился от убитых тысячью рублей», – вопила газета.

«На его месте любой бы царь отказался от власти, и как честный человек ушёл в монастырь», – именно так понял обыватель из подстрочного текста.

Русские во все времена были сильны в аллегориях, и цензура ничего не могла с этим поделать.

Великий князь Сергей, чувствуя вину, вызвал полицмейстера, чтоб собственноручно намылить ему голову и перевести в уездный Задрипанск помощником младшего надзирателя.

Но полковник Власовский был тёртый калач – не одну собаку слопал на царской службе и тут же, подхалимски звякнув шпорами, протянул гневному генерал-губернатору отпечатанную без ошибок и со всеми ятями служебную записку.

– Чего ты мне свои бумаженции тычешь?! – разбуженным зимой медведем зарычал Сергей Александрович, но краем глаза уловил строку: «…Посему мы не виноваты!»

В нём заиграло любопытство и, рухнув в кресло, прочёл всю оправдательную челобитную. Во время чтения чело государственного мужа постепенно разглаживалось, и на губах проступала довольная улыбка.

«На поле всем руководило Министерство Двора, – читал он, – им всё устраивалось: и балаганчики, и буфеты, и кульки с пряниками, полиция же ко всем этим приготовлениям отношения не имела, – читая, довольно щурился великий князь, – Касалось полиции лишь то, что было около поля и до поля, а там никаких историй не произошло, там обстояло всё в порядке…».

«А ведь, и правда! – ухмыльнулся царский дядька. – Какие к нам претензии? Москву вылизали, как собака тарелку из-под щей, коронацию провели.., какого же ещё рожна надо? Отнесу-ка я эту умно составленную бумагу моему племяннику», – решил он.

И правильно сделал, потому как высочайшим рескриптом получил благодарность «За образцовую подготовку и проведение торжеств».

Москвичи никогда не отличались благодарностью и поздравили своего губернатора криками: «Князь Ходынский!»

«Вот пустомели», – составил о них своё княжеское мнение Сергей Александрович, но полицмейстера всё-таки уволил.

Общественное мнение в России, благодаря газетам, стало одно: «Ходынкой началось – Ходынкой и кончится!»

Рубанов-старший за проявленные внимание и усердие получил орден, и к тому же был поощрён путешествием с царской четой по городам и весям России и Европы.

Делать нечего. Отправив семью в Рубановку, в июле, он вместе с царской четой, торжественно открыл ярмарку в Нижнем Новгороде и всласть попировал с купечеством. Потом погостил в Вене у императора Франца-Иосифа. Из Вены поехали в Киев, а после Киева удостоился чести общаться с самим кайзером Вильгельмом Вторым.

      _____________________________________

Подъезжая к Берлину, Николай разнервничался, а когда из окна вагона увидел расхаживающего по перрону кузена Вилли, в военном мундире и в сверкающих сапогах, то и вовсе сник.

«И почему я теряюсь, разговаривая с Вилли? – думал царь. – То ли оттого, что он на восемь лет старше меня или потому, что монархом стал на шесть лет раньше, а главное, коробит его несносная спесь и величайший гонор. Недавно мне донесли, что Вилли начал подписывать документы «Всех Превысший!» Это ж надо? – разминал пальцы Николай, готовясь к рукопожатию. – Помню я, как мой папенька, когда Вилли шишкой торчал на своём ржавом крейсере в Кронштадте, надеясь, что русский император первым нанесёт визит, послал даже не генерала Свиты, а флигель-адьютанта и кузен мигом примчался в Зимний. Да и беседовал-то мой папа′ с ним через плечо. Попробывал бы он пикнуть на родителя.., и тренированная правая рука не помогла бы». – Выходя из вагона, под звуки марша, пошёл навстречу кайзеру, с тоской всматриваясь в его грозно закрученные вверх усы.

Спрятав высохшую левую руку в карман, Вилли вытянул вперёд свою железную правую длань и сжал пальцы своего кузена, намереваясь показать мощь германского кулака.

Не удалось!

Николай исправно занимался греблей и для удовольствия колол перед дворцом толстенные пни.

Посопев, они расцепили рукопожатие, лицемерно обнялись, похлопав, затем, друг друга по плечам.

– Ники! Ты стал молодцом. А как славно щёлкнул по носу российских либералов в своей речи, – потрогал – не загнулся ли острый кончик уса. – Сейчас вспомню, – закатил на лоб глаза. Ага! – «От несбыточных мечтаний в управлении делами государства…». – Размечтались, краснобаи. Даже бы я лучше не сказал. Ты прав, сынок, принципы монархии должны быть незыблемы, – печатал шаг, с удовольствием брякая каблуком. – Ты правильно начал… Побольше строгости и парадов, мой брат, – шмякнул в плечо здоровой рукой.

« Прусский мужлан! Папа′ правильно говорил, что будь Вилли моим сыном, порол бы его как сидорову козу… Хоть бы на денёк усыновил», – повёл занемевшим плечом.

– Теперь ты император, Ники, и должен понимать, что союз России с французскими лягушатниками направлен против монархических устоев. Ну что у тебя общего с этими республиканцами? Ведь вместе с тобой мы затопчем всех их лягушек и заставим питаться чёрным хлебом с квасом, – ошарашено остановился и вдруг, задрав голову и открыв рот, громогласно заржал, самозабвенно закрыв глаза и притопывая от удовольствия ногой. – Чёрным хлебом и квасом, – потрясённо помотал головой и вновь зашёлся смехом, дёргая за рукав кузена и приглашая повеселиться.

Николай вежливо хохотнул. Воспитание.

Отсмеявшись и вытерев глаза, Вильгельм подкрутил вверх усы и произнёс:

– Ну и остроумный я бываю… Кстати, Ники, на завтра в твою честь запланирован грандиозный военный парад. К присутствующим просьба не опаздывать… Да что это со мной? – захлопал правой рукой по ляжке и вновь закатился гомерическим смехом.

На параде Николай был в скромной полковничьей форме, зато его кузен разрядился щёголем в высоченные ботфорты с блестящими голенищами, серебряную кирасу, белый плащ и сверху всё это великолепие накрыл сверкающим на солнце остроконечным шлемом.

«Кирасиром что ли вырядился? Напоролся бы он на вахмистра Конногвардейского полка.., то-то конюшню бы почистил за нарушение формы одежды. А здесь кто его накажет?» – размышлял Николай, глядя как его кузен, высокомерно топорща вверх усы, принимал доклад генерала и в качестве поощрения с размаху треснул по мясистой заднице, когда тот повернулся уходить.

Сделав смотр германским войскам, царственная чета, вздохнув с облегчением, уплыла в Данию, где правил дед Николая со стороны матери, король Христиан Девятый.