—внезапно оглянулся. — Наверное, это грех. Я не написал здесь имен. Но тогда бы все не вместились. Тут, — он шаркнул ногой по земле, – больше двух тысяч семей, – и повторил по-еврейски: — цвай таузенд.

– Вам нужно отдохнуть, — шепнула чуть слышно.

Старик рассеянно кивнул. Внезапно оживился:

– Как вам мои камни? — приосанился. — Конечно, нужно было бы повыше. Но у меня было совсем мало пенёндзув (денег)! И потом, кто же знал, что камни, как старые люди, с годами врастают в землю? А сколько потратил сил! — Он прикрыл глаза. — Ездил! Выбирал! А как торговался! Из-за каждого гроша. Ведь у меня не было прежнего богатства. Но, думаю, в грязь лицом не ударил. — Он надменно усмехнулся. — Разве вы где-нибудь видели такое?

И эта усмешка покоробила меня.

– Как можно жить в таком доме? Ступать по этой земле?

Он сразу сник и печально посмотрел на меня:

– Вы правы. Как низко мы пали по сравнению с другими народами. Даже самое малое можем заполучить лишь путем хитрости и обмана. Я купил этот кусочек земли якобы для домика. Слепил хибарку. И поставил камень. Но у меня не было другого выхода. После войны эта власть разрушила еврейское кладбище. Долгое время был пустырь. А теперь там построили автовокзал.

– Автовокзал? – словно эхо повторила я.

На мгновение все поплыло передо мной. «Так вот отчего такая буйная зелень. Вот откуда мощенная мраморными плитами площадь!» Мы вошли в дом. Старик придвинул мне единственный стул и засуетился:

– Что пани желает? Чай? Кофэ?

Не дожидаясь ответа, подошел к старому шкафчику, скрипнув дверцами, достал две чашки и исчез за перегородкой. Я сидела, боясь шевельнуться. Будто издалека доносилось шарканье ног, тихий шорох, едва слышная капель воды.

«Уходи быстрей отсюда», — шепнул рассудочный голос.

Я порывисто встала со стула. И в тот же миг из-за перегородки выскочил Зибуц. Казалось, все это время он чутко прислушивался, подстерегая каждое мое движение.

– Найн, найн! Вы не уйдете! — Он захлебнулся. Медленно перевел дыхание. — Выслушайте. Прошу вас. Вы – честный человек. Зибуц не зря прожил столько лет. Он знает людей. Зибуц хотел бы иметь такую дочку. Я уже говорил. Весной сюда приезжал аид (еврей) из Вильно. Я его пригласил в ресторацию. Ведь чтобы узнать, с кем имеешь дело, достаточно вместе пообедать. Вы бы видели, как он ел – как настоящий хозэрэм (свинья)! Хватал с блюда самые лучшие куски. Пил рюмку за рюмкой, до тех пор, пока не увидел дно. Я понял – все труды этого человека ради его рта, и желания этого человека ненасытны. И тогда решил: «Нет, Ицхак! Такой еврей тебе не нужен».

«Так вот почему он так настойчиво звал меня в ресторан», — подумала я.

– Зибуц выбрал вас. — Старик умолк. Казалось, собирается с силами.

Внезапно он побледнел и медленно, торжественно произнес:

– Ицхак Зибуц решил вам подарить этот дом и землю. — Он взял меня за руку. — Это очень дорогой подарок. Земля стоит больших денег. Но у меня есть условие. — Он кивнул на какие-то бумаги, разложенные на простом дощатом столе. — Да! Условие! — повторил Зибуц. — Вы никогда не сможете продать эту землю. И вы должны будете следить за памятниками. Для этого я вам оставляю счет в банке. — Старик сурово посмотрел на меня. — Помните! Только на памятники!

Глаза его лихорадочно блестели. Лицо нервно подрагивало. Я отшатнулась. Чуть было не выкрикнула: «Нет!» Но лишь крепче сжала губы…

… Мама напряженно смотрела перед собой.

– Ты только не сердись. Хочу тебе сказать одну вещь. Если здесь что-нибудь начнется, не выходи на улицу без темных очков. Твои глаза тебя выдадут. Обещаешь?

– Хорошо, мама, — покорно ответила я.

Едва вышли из автобуса, она сразу же вынула из потрепанной соломенной сумочки старинный китайский зонтик: на голубом фоне – белые пагоды, с треском раскрыла его. От августовской жары её лицо было в бисеринках пота.

– И поклянись! Поклянись моим здоровьем, что если тут…

– Успокойся, мама. — Поднырнув под зонтик, я поцеловала её в щеку.

Она порылась в сумочке и вытащила вчетверо сложенный лист бумаги.

– Это список. Здесь указаны аллея и место. Начнем с дяди Кимы – он прямо у входа. Потом подойдем к бабушке с дедушкой, потом к моей школьной подруге Рае Гутман – это по той же аллее, потом к папе.

Наморщив лоб, мама долго перечисляла далеких и близких родственников.

– Кажется, никого не забыла? — Мама заглянула в список, который держала перед собой.

Мы стояли в чахлой тени полузасохшего старого дуплистого клена.

– И ещё, — сказала она безжизненным тусклым голосом. — Конечно, не дай Б-г, но может случиться, что у тебя не будет денег на цветы. Знай – это не нужно. По нашему обычаю цветы не приносят. Главное – подойти, постоять хоть пару минут. И положить камешек. Ты не перепутаешь? Это очень важно — камешек.

– Хватит, мама, — мягко перебила я её. — Смотри, Соня идет.

Тетя ещё издали замахала нам рукой, другой — прижимала к груди громадный пестрый букет.

– Такое пекло! — Как всегда в последнее время, она была раздражена и взвинчена. — Только давайте быстрей! Ещё куча дел. — И бросила на нас нетерпеливый взгляд.

– Сегодня быстрей не получится. Я должна со всеми попрощаться, — твердо ответила мама, — и не смей меня подгонять!

В её выцветших глазах вдруг вспыхнули прежние, давно забытые искры гнева. Она повернулась ко мне и протянула список:

– Ну, веди. Сейчас мы с тобой проверим, сможешь ли ты найти всех наших.

Мама взяла меня под руку и пошла, не оглядываясь, словно мы с ней были только вдвоем.

Перед нами высилась давно небеленная, облупившаяся во многих местах стена кладбища. Железные кованые ворота были распахнуты настежь..

… Старик исподлобья смотрел на меня. Я каменно молчала. Внезапно он крепко сжал мои пальцы. И боль вернула меня к действительности.

– Нет! — вытолкнула я из себя.

– Нет?! — Старик вскинул брови и отрывисто засмеялся. — Это хорошо, что вы сказали: «Нет». Вы даже себе не представляете, как долго я ждал человека, который скажет «нет». Этот мошенник, этот гешефтмахер из Вильно сразу ухватился. К счастью, вы оказались другим человеком. — Он ласково заглянул мне в лицо. – А теперь давайте поговорим серьезно. Вы должны взяться за это дело.

– Нет, — повторила я твердо.

– Вот как! Зачем же пани называет себя еврейкой? — Зибуц окатил меня холодным взглядом.

– Это не зависело от меня. И потом, какая разница? Человек есть человек.

– Вот как! Тогда подойдите сюда! — Он подтолкнул меня к висевшему на стене маленькому зеркальцу. — Посмотрите внимательно. Разве эта женщина не плод с древа Израилева? Кто вам дал право захлопывать за собой дверь в еврейство? Или, быть может, пани выкрест? Я видел таких. Они ходят в костел. Целуют ксёндзу ручку.

Но все вокруг знают, что они – выкресты! Слышите? Все! — Он гадливо передернулся.

«Выкрест? Вот оно что! Веревочка с крестиком! Но это было так давно». И, непроизвольно положив руку чуть ниже ямки на шее, где когда-то болтался нательный крестик, я пробормотала:

– Все люди.

– Но если пани безразличен её народ, то почему не изменила ему?

Почему не взяла себе другое имя? – Губы Зибуца сложились в презрительную усмешку. – В конце концов, за деньги можно сделать всё!

Я пожала плечами. Мне хотелось лишь одного – вырваться из этого дома. Старик, не дожидаясь ответа, высокомерно прищурился:

– Понимаю, пани хотела остаться честной. Вы предали наши страдания! — вдруг выкрикнул он, и в его блеклых голубых глазах мелькнула ярость.

«Почему людей объединяют лишь боль, ненависть и страх перед грядущей опасностью? Они сбивают их в стадо овец». – На меня навалилась нестерпимая безысходность.

– У каждого народа своя судьба, – угрюмо ответила я.

– Мне жаль пани. У пани, кроме самой себя, никого в этом мире нет. Вам не страшно одной? — И требовательно посмотрел на меня, словно пытаясь познать мою истинную суть.