— В роду Габаль нет воров! Они ведь господа на этой улице!

— Осторожно, муаллим Гулта! Это грех — называть себя господином улицы!

— разгневался Хаджадж.

Лишь гордецы могут отрицать это! Громовым голосом Хаджадж произнес:

— Не выводи меня из терпения! Да будут прокляты зазнайки!

— Тысяча проклятий! — взревел Гулта. — Тысяча проклятий на головы грубиянов, которых нет в нашем квартале!

Тут обойщик плаксивым голосом взмолился:

— Послушайте! Деньги пропали на вашей улице. Вы все здесь господа, но где мои деньги? Горе твоему дому, бедняга Фангари!

Тогда Хаджадж с вызовом сказал:

— Надо всех обыскать! Давайте проверим каждого мужчину, каждую женщину, каждого ребенка, каждый угол.

Но Гулта не согласился.

— Устроив обыск, вы сами себя опозорите!

— Этот человек вышел из дома управляющего, — проговорил Хаджадж, — и первым делом пошел в квартал Габаль, значит, и поиски надо начинать в квартале Габаль!

— Пока я жив, этому не бывать! — вскричал Гулта. — Не забывайте, Хаджадж, ведь ты мне не ровня!

— А ты, Гулта, не забывай, что у меня на теле ран от драк больше, чем волос!

— А у меня и вовсе нет живого места!

— Аллахом заклинаю, отойди подальше, шайтан! Фангари тем временем не переставал причитать:

— О горе мне! Разве вам не будет стыдно, если станут говорить, что меня ограбили на вашей улице?

Какая–то женщина, рассердившись, крикнула ему:

— Цыц, совиная рожа! Ты навлекаешь позор на нашу улицу!

Вдруг чей–то голос спросил:

— А почему деньги не могли быть украдены в квартале бродяг? Там больше всего воров и нищих.

— Наши воры не воруют на своей улице! — отозвался Саварис.

— А кто это докажет?

У Савариса глаза запылали гневом.

— Довольно оскорблений! Пусть обыск обнаружит вора! Если же нет, то позор падет на всю улицу.

В ответ раздалось сразу несколько голосов:

— Начинайте с квартала бродяг! Саварис не выдержал:

— Порядок требует начать с квартала Габаль и кто этот порядок нарушит, получит дубинкой по голове!

С этими словами он взмахнул дубинкой, и тотчас его люди окружили его стеной. Хаджадж и Гулта последовали его примеру. Обойщик поспешил скрыться за дверью какого–то дома, не переставая лить слезы. Сумерки все сгущались. Все приготовились к кровавой драке. Вдруг на середину улицы вышел Касем и громко крикнул:

— Погодите! Пролитая кровь не вернет потерянных денег. Все равно в Гамалийе, Даррасе и аль-Атуфе будут говорить, что на улице Габалауи обокрали человека, хотя он находился под покровительством управляющего и футувв.

Какой–то мужчина из рода Габаль спросил:

— Чего хочет этот пастух?

Касем миролюбивым тоном ответил:

— Я придумал способ вернуть деньги хозяину, избежав драки.

Обойщик кинулся к нему со словами: «Я отдаюсь твоей воле!»

А Касем, обращаясь ко всем, проговорил:

— Деньги будут возвращены их владельцу, но вор не будет назван.

Воцарилось молчание. Все устремили взоры на Касема, а он продолжал:

— Надо дождаться полной темноты и, не зажигая ни фонаря, ни свечки, всем вместе пройти вдоль улицы, через каждый квартал, не минуя ни один из них. Тот, кто взял деньги, сможет в темноте незаметно кинуть их на землю. Потом мы осветим улицу и найдем деньги без всякой драки.

Обойщик в отчаянной мольбе сжал руку Касема.

— Это разумный выход. Ради меня, согласитесь на это предложение, — уговаривал всех он.

— Неплохо придумано! — крикнул кто–то. А кто–то другой сказал:

— Мы даем вору возможность спастись самому и спасти честь улицы.

Одна из женщин радостно заголосила в знак одобрения, и взгляды всех обратились теперь на троих футувв, которые стояли в нерешительности. Ни один из них не желал из–за гордости первым дать согласие, а жители улицы в страхе ожидали, победит ли наконец разум или заговорят дубинки и прольется кровь?

Вдруг знакомый голос крикнул: «Эй, вы!», и главный футувва улицы Лахита появился на пороге своего дома.

— Соглашайтесь, цыгане! — насмешливо предложил он. — Если бы вы были поумнее, вам не пришлось бы прибегать к помощи пастуха.

Толпа одобрительно загалдела. А сердце Касема гулко забилось. Взглянув на дом Камар, он увидел ее черные глаза, наблюдающие за ним из выходящего на улицу окна. Юноша почувствовал гордость и неведомую дотоле сладость победы.

Все ждали наступления темноты. Люди нетерпеливо взглядывали то на небо, то в пустыню, откуда постепенно, шаг за шагом, надвигалась ночь. Очертания предметов потихоньку стирались, лица становились неразличимыми, люди превращались в тени. Обе тропинки, ведущие в пустыню со стороны Большого дома, затянула тьма.

Наконец толпа пришла в движение. Люди свернули к Большому дому и оттуда быстрым шагом прошли по всей улице до самой Гамалийи. Затем каждый направился в свой квартал. В этот момент Лахита повелительным тоном крикнул:

— Огня!

Первым свет зажегся в доме Камар, в квартале бродяг, потом засветились фонари на ручных тележках, в кофейнях, пока наконец улица вновь не ожила. Люди осматривали землю вокруг себя. Вдруг кто–то крикнул:

— Вот он, кошелек!

Фангари подбежал к кричавшему, схватил кошелек, быстро пересчитал деньги и, не оборачиваясь, устремился к Гамалийе, провожаемый смехом и криками. Тогда все повернулись к Касему, стали хвалить и поздравлять его, обсуждая его выдумку. Он оказался в центре внимания. Похвалы сыпались на него, как розы. А когда Касем со своими друзьями Хасаном и Садеком пришли в кофейню, футувва Саварис встретил их приветливой улыбкой и сказал:

— Кальян за мой счет!

67.

С порозовевшим от смущения лицом, с блестящими глазами и с бьющимся сердцем вошел Касем на следующее утро во двор дома Камар, чтобы забрать овцу. Повторяя про себя: «Помоги, о Господи!», он стал отвязывать стоявшее под лестницей животное. Тут он услышал скрип открывающейся двери и голос госпожи Камар:

— Доброе утро!

— Да будет оно счастливым для вас, госпожа! — ответил он, вложив в ответ все обуревавшие его чувства.

— Вчера ты сделал для жителей улицы доброе дело.

— Аллах наставил меня! Певучим голосом она произнесла:

— Ты нам доказал, что мудрость надежнее силы.

«А твоя благосклонность дороже мудрости!» — подумал Касем, а вслух сказал:

— Да хранит тебя Аллах!

— Ловко ты управился с жителями улицы, словно с овцами, — пошутила Камар.

— Да сопутствует тебе удача, — пожелала она ему на прощание.

Касем ушел, унося счастье в душе. У каждого дома стадо его пополнялось то овцой, то козой. Люди приветливо здоровались с ним. Даже футуввы, которые обычно не отвечали на его пожелания доброго утра, сегодня смотрели на него не так косо.

Шагая вслед за стадом, Касем обогнул стену Большого дома и вышел в пустыню. Солнце, поднявшееся над горой Мукаттам, встретило его ярким светом.

Утренний ветерок уже нес в себе его горячее дыхание.

У подножия горы он заметил несколько пастухов. Какой–то мужчина в рваной одежде шел, наигрывая на свирели, а в ясном небе парили коршуны. Воздух был чист и благоуханен. Огромная гора, одиноко стоявшая в пустыне, казалась в этот час обителью прекрасных надежд. Окинув пустыню взглядом из края в край, Касем ощутил радость от увиденного и, переполненный счастьем, запел:

О красота! О прелесть! О счастье!

Имя твое начертано в моем сердце.

Он переводил глаза со скалы Кадри и Хинд на место, где погибли Хумам и Рифаа, потом на место, где произошла встреча Габалауи с Габалем. Все соединилось здесь — солнце, гора, песок, слава, любовь, смерть. И в его сердце взошла любовь. Но что все это значит? Что было в прошлом и что последует в будущем? Юноша размышлял об улице с ее враждующими кварталами и соперничающими футуввами, с ее преданиями, которые рассказываются в каждой кофейне на свой лад.

Перед полуднем Касем погнал свою отару к рынку Мукаттам, где навестил, как обычно, муаллима Яхью. Старик спросил его: