Как я уже говорил вам, маркиз дЭскилаче был связан с г-ном алькальдом де Алава, предшественником нынешнего алькальда Севильи, весьма сомнительным делом. Если предположить, что внезапная смерть де Алава была ни чем иным, как убийством, то вполне возможно, что маркиз погиб от той же руки. Убить алькальда же мог лишь тот, кто находился тем вечером в доме доньи Исабель Ортис де Кастро. Круг лиц, таким образом, ограничен: принц Кампанья-Эрера-и-Мосо, дон Робиу, дон Фабрисио Армин, сама донья Исабель, донья Хосефа, ее воспитанница, и ваш покорный слуга. Самому маркизу смерть алькальда была настолько невыгодна, что он вне подозрений. Все же остальные могли иметь причину и возможность совершить это злодеяние.

Рассмотрим каждый вариант.

1. Принц Кампанья, будучи, как и алькальд, влиятельным лицом в Севилье, мог желать его смерти по каким-нибудь политическим мотивам. Но, насколько я понял характер принца, он, скорее всего, воспользовался бы услугами наемного убийцы (как, возможно, это было в случае с маркизом), чем сам стал бы убивать.

2. Дон Робиу. Как известный противник работорговли, он, возможно, считал алькальда своим врагом, поскольку они расходились во взглядах на этот вопрос. Но сам способ убийства противоречит открытой и гордой натуре дона Робиу.

3. Дон Фабрисио Армин. Мне ничего неизвестно об его отношениях с алькальдом. Дон Фабрисио, несомненно, мог желать смерти дЭскилаче, но лишь с того дня, когда было объявлено о помолвке последнего с доньей Хосефой, на которую сам дон Фабрисио имел виды. До этого часа маркиз не был ему соперником.

4. Донья Исабель. Для меня ничто не объяснило бы столь ужасного поступка умной и сдержанной женщины. Иными словами, тут есть возможность, но я сомневаюсь, что есть причина.

5. Донья Хосефа. Не могу представить, чтобы она желала смерти горячо любимого ею жениха. Впрочем, ревность может поселиться и в самом кротком сердце.

6. Я сам могу лишь повторить вам, что мои руки не запятнаны кровью.

Ну вот, я изложил вам свои соображения. Как вы видите, это не оправдания, а лишь попытка спокойно размышлять о событиях последних дней и людях, в них участвующих. Это попытка дать вам пищу для размышлений, ибо тут не так все просто, как может показаться на первый взгляд. Признаюсь, что сердце мое сжимается, когда я хочу найти убийцу среди людей, к которым я питаю искреннее уважение, и от которых никогда не видел зла. Но ведь кто-то виновен в убийстве. И, возможно, даже в двух убийствах. Кто, я не знаю. Как бы мне хотелось сорвать маску с его гнусной физиономии! Но я заперт в камере и не могу действовать. Действуйте же вы, синьор Лопес, делайте хоть что-нибудь, чтобы открыть истину! Не сидите, сложа руки, ибо время уходит, а с ним и надежда открыть правду.

Ваш узник, считающий вас не тюремщиком, а другом,

Сен-Пьер.

Письмо Сен-Пьера графу де Оссону.

В Мадрид. 5 декабря 1764г.

Любезный граф,

Я все еще в заточении и могу надеяться лишь на вашу помощь. Я жажду свободы, но более я жажду правды! Если бы вы были не столь далеко от меня и могли бы помочь мне в моих рассуждениях! Но вас нет, и я вновь терзаю мой бедный мозг, и не могу придти ни к какому решению. Я один здесь обречен думать над тем, что со мной случилось, ибо никто не занимается моим делом, кроме меня самого. Все ждут от меня признания, которого я не могу сделать! Иногда мне кажется, что мой противник сам дьявол! Но тогда у меня мало шансов. Изо дня в день я ищу ответы на одни и те же вопросы: кто убил, как и почему. Было ли специально устроено так, чтобы я оказался на месте кровавого преступления через минуту после того, как оно было совершено? Значит, за мной следили? Но кто же? Не может быть, чтобы у маркиза де ла Крус полностью переменился характер, и он сделался отчаянным ревнивцем! Согласитесь, граф, что для обыкновенной ревности преступление какое-то уж слишком изощренное. Дуэль или убийство из-за угла были бы менее хлопотным и более надежным средством избавиться от любовника своей жены. Да их и не было в Севилье, когда убили алькальда! Боже мой! Последние дни я только и делаю, что подозреваю честных людей во всевозможных злодействах. Так недолго и с ума сойти. Порою мне думается, что пытки были изобретены потому, что силой можно добиться большего, чем разумом. Но тогда...

Если есть в человеке что-то, бесспорно достойное уважения, так это разум, который велит ему идти путем добра, а не путем зла. Человеческому мышлению доступно безгранично многое, надо лишь уметь пользоваться этим даром Божьим, как мы пользуемся машиной или инструментом. Ах, если бы мне удалось понять! Но пока все мои догадки наталкиваются на непреодолимые противоречия. Мне не под силу ни снять обвинения с себя самого, ни воздвигнуть их против кого-либо другого. Что же мне делать? Я виновен лишь в собственном недомыслии, и в наказание за это расстанусь со своей репутацией честного человека, а быть может, и с жизнью. Предоставляю вам судить, какая из двух потерь чувствительнее, а я буду снова рассуждать, плести цепочки из догадок и ждать - "время покажет"! Время самый надежный мой друг и самый беспощадный враг.

Верящий в вашу помощь и заступничество,

Сен-Пьер.

Письмо Сен-Пьера к отцу.

В Париж. 8 декабря 1764г.

Дорогой отец, приготовьтесь пережить вместе со мной ужасные события, коих я оказался свидетелем. В тот день, когда я написал вам последнее письмо, я отправился, как и собирался, к Жюли, откуда возвращался довольно поздно. Я шел по улице Дуэний, названной так из-за Дворца Дуэний, там помещающегося. Это темное здание, испещренное по фасаду рядами окон, забранных решетками. Я как раз проходил мимо него, когда услышал крик и призыв о помощи, раздавшийся рядом. Поспешив на зов, я увидел маркиза дЭскилаче, смертельно раненного. Убийца нанес удары в спину и грудь маркиза. Молодой человек скончался на моих руках, не успев сообщить ничего, что бы могло навести на след злодея. Шпага дЭскилаче находилась при нем, следовательно, он не собирался оказывать сопротивления или не имел на это времени. Чуть поодаль, на расстоянии вытянутой руки я обнаружил кусок черной ткани, сложенной так, что она могла служить повязкой на глаза. Из этого я сделал вывод, что юноша был приведен к месту гибели, как агнец на заклание, слепым и не подозревающем о своей участи. Совершенно очевидно, что он мог довериться лишь тому, кого хорошо знал. Это сужает круг людей, которых можно было бы заподозрить в гнусном убийстве. Но все это мысли, пришедшие мне в голову значительно позже.

Позвав на помощь, я был немедленно арестован прибывшими солдатами и препровожден в тюрьму. Там я был допрошен со всей строгостью и рассказал то, что рассказываю и вам. Я имел возможность убедиться, что тюрьма - наилучшее место для размышлений. Почти ничто не прерывает хода мыслей, кроме шагов тюремщика и позвякивания ключей у него на поясе. Впрочем, меня навещали друзья. Первым явился дон Робиу, с которым я передал письмо нашему послу в Мадриде графу де Оссону. Благодарите в своих молитвах г-на графа, дорогой отец, за то, что ваш сын нынче обрел свободу и пишет вам! Дон Робиу говорил с алькальдом, пытаясь склонить его на мою сторону, он тоже во многом способствовал моему освобождению, которое было затруднено не столько предубеждением против меня как иностранца, сколько особенностью судебного производства в Испании, где до выяснения дела принято держать в тюрьме не только обвиняемых, но и свидетелей происшествия.

Также навестила меня и донья Исабель, встревоженная ужасной новостью. Она рассказала мне, что Хосефа, получив известие о гибели своего жениха, заболела нервною горячкой и доктора опасаются за ее жизнь и рассудок. Я, сам находясь в весьма плачевном состоянии, утешал донью Исабель тем, что молодой организм может вынести большие потрясения без всяких последствий. Однако, в глубине души я также боюсь, что столь быстрый переход от счастья к несчастью может губительно отразиться на здоровье бедняжки.