Это было 10 ноября, а 13-го я уже был вознагражден за все мучения, кои претерпел. Был дан бал в доме доньи Исабель. Вот там-то было весело! Кажется, испанцы всецело отдаются и скорби, и радости, и все чувства у них проявляются в крайнем выражении.

Когда же Совет найдет время объявить окончательный приговор нашему делу? Разумеется, я не считаю время, проведенное в Испании, потраченным впустую, но меня тяготит неопределенное положение. К тому же я должен дать ответ нашим возможным компаньонам. Нельзя ли повлиять на Совет через короля? Я не смею торопить ни вас, ни, тем более, Его величество, но как только я вспоминаю, что вот уж шесть месяцев никто не может принять никакого решения по столь несложному вопросу, то все во мне восстает против подобной волокиты.

Простите мне мою настойчивость.

Преданный вам всецело,

Сен-Пьер.

Письмо Сен-Пьера Эрве Констану.

В Париж. 20 ноября 1764г.

Мой дорогой Эрве!

Ты спрашиваешь, как идут мои дела? Они недвижимы, как воздух Испании. Я перестал даже думать о них и пребываю в праздности, а потому весьма собой недоволен. Но во всем есть хорошая сторона: если мое предприятие не увенчается успехом, я скоро вернусь домой. Видишь, мой милый, я становлюсь приверженцем Панглоса.

Большую часть времени я провожу теперь в библиотеке моего друга маркиза дЭскилаче, который любезно предоставил ее в мое распоряжение. Здесь можно найти все, кроме, пожалуй, книг Вольтера, которого Инквизиция на дух не переносит, и труды которого в этой стране под запретом.

Я написал слово "друг" и подумал о том, какое место этот юноша занимает в моем сердце. Весьма малое, если быть честным. Мы связаны определенными событиями, не будь которых, никогда бы не сошлись близко. Жизнь свела нас помимо нашей воли и так же, помимо нашей воли, наложила обязательства, коими порядочный человек пренебречь не может. Другое дело дружба по велению сердца. Я сравниваю тебя и маркиза - вы ведь примерно одного возраста - и вижу абсолютную несхожесть ваших характеров и устремлений. И я благодарю Бога за то, что могу говорить с тобой так откровенно, без оглядки, что я могу поведать тебе без стеснения все мысли, которые приходят мне голову, все чувства, которые меня волнуют. Теперь, когда ты так далеко, я часто ловлю себя на том, что спрашиваю невольно, что бы подумал об этом мой Эрве? как оценил бы он того или иного человека? как бы он повел себя при тех или иных обстоятельствах? И часто этот мысленный диалог с тобой приводит меня к правильным решениям.

Ты просишь меня рассказать тебе о корриде. Не думаю, что вполне могу удовлетворить твое любопытство, поскольку сам наблюдал это зрелище лишь однажды. Коррида - неотъемлемая часть жизни испанца, невзирая на то, к какому сословию он принадлежит, сколько денег в его кошельке и каков род его занятий. На представление собирается весь город; те, кто не смог попасть в число зрителей, толпятся возле арены, вокруг которой цыгане и торговцы располагают свои палатки. Все ярко и празднично, как во время маскарада, и забываешь о том, что все эти люди пришли посмотреть на кровь и смерть. Матадор здесь весьма уважаемая личность: если он на волне успеха, то его принимают в лучших домах и даже почитают за честь числить его в друзьях. Обычно эти люди очень религиозны или суеверны, а скорее, что и то и другое. Меня познакомили с одним из них, и, признаюсь, он произвел на меня глубокое впечатление. Постоянный риск быть поднятым на бычьи рога на глазах у публики привил этому человеку стойкое презрение ко всему, что лежит за пределами арены. Разумеется, его волнуют слава и почет, что ему оказывают, но думаю, не будь этого, он продолжал бы заниматься своим ремеслом, которое все здесь именуют искусством.

Перед началом поединка происходит самое интересное - сначала все участники проходят вдоль арены красочным шествием. Затем матадор витиевато посвящает свою будущую победу одной из присутствующих дам. Сам бой больше будоражит нервы, нежели воображение. Он ведется по строгим законам, известным каждому испанцу, но оставшимся мне непонятными. Если побеждает человек, с арены выволакивают тушу убитого быка, если животное оказывается проворнее и сильнее своего соперника, то уносят матадора, а быка добивают общими усилиями участники корриды. В том или другом случае поощрительные крики публики не умолкают ни на секунду. Этот кровавый спектакль всецело поглощает внимание зрителей. Мы сидели в закрытой ложе, и я наблюдал, как горят глаза женщин, устремленные на арену: если уж дамы теряют разум, что говорить о мужчинах! Даже донья Исабель, женщина, владеющая собой совершенно, в чем я имел возможность убедиться неоднократно, громко кричала, требуя от тореадора последнего удара. Все ее существо, казалось, жаждало крови, и я ужаснулся при мысли о том, какие дикие страсти живут в этом сердце.

Вот, друг мой, описание, которое я способен тебе предложить. Если ты найдешь его скуповатым, то не взыщи: лучшего дать не смогу, поскольку моей природе это представление противно, да и тебе, думаю, оно не пришлось бы по вкусу.

Как поживает твоя чудесная Лизетта? О чем толкуют в Париже? Кто нынче в моде? Проведя полгода вдали от родных и друзей, я чувствую себя одиноким, и лишь письма позволяют беседовать с теми, кто дорог сердцу.

Пиши же почаще, мой дорогой Эрве.

Твой Шарль.

Письмо Сен-Пьера графу де Оссону.

В Мадрид. 27 ноября 1764г.

Господин граф,

Я просто сражен известием о гибели герцога де Урбана! Я испытывал горячую симпатию к этому человеку, невзирая на те поступки, которые можно было вменить ему в вину. Герцог был не лишен известного благородства, а что касается свойств его ума, то многие должны сожалеть об утрате столь блестящего собеседника.

Как жаль, что рука убийцы нанесла смертельный удар в тот самый момент, когда герцог был так близок к осуществлению своих желаний! Ведь промедли злодей хоть минуту, наш друг стоял бы уже на палубе французского корабля! Как переменчива Фортуна! Как жестока судьба! Вы пишете, что герцог сам стал причиною своего несчастья - возможно, вы и правы. Но разве можно найти утешение в подобном рассуждении? Разве оно не служит оправданием убийству?

Думаю, нет среди нас человека, коему не в чем было бы упрекнуть себя. И немногое из того, что тяготит совесть, легко исправить. Иное - просто невозможно, как ни печально это сознавать. Надеждой для нас является намерение не совершать подобных ошибок в будущем, и само будущее служит залогом искупления грехов. Но человек - создание легкомысленное и замечу, что наше легкомыслие - плод нашей свободы, которую мы считаем своей привилегией.

Надеюсь, г-н граф, что вы не усмотрите в моих словах ничего для себя обидного. Я оплакиваю не предателя своей родины, ни шпиона, а человека.

Возможно ли теперь, чтобы Совет принял благоприятное решение по нашему делу? Согласен, что нам не следует опускать руки, но смерть герцога показывает, что кто-то был уведомлен о его действиях, а значит, тень может пасть и на вас, посланника Франции. Не подорвет ли это доверие к вам короля? Надеюсь, что такого не случиться.

Я искренне желаю, чтобы вы, г-н посол, оставались на своем посту так долго, как того требуют интересы Франции и ваши.

Преданный вам

Сен-Пьер.

Записка Сен-Пьера маркизе де ла Крус.

29 ноября 1764г.