– Какое это имеет значение, Лиза? – Ворвалась в спор тетя Женя. Натянуто улыбаясь предполагаемому родственнику, спросила, – простите, я не поняла, откуда вы родом?
Илья, покраснев, тотчас отложил вилку. Мать нервно вздернула плечами:
– Оставь, Женя! Это уже становится нетактичным, твои бесконечные расспросы. А как вы относитесь к совнархозам? – Она повернулась к Илье.
– Я? – В раздумье, будто нехотя, спросил он. – По-моему, все закономерно. Каждый реформатор стремится освободиться от тех людей, которые раньше вершили дела. Хочет все переиначить, оторваться от прошлого. Поэтому свои основные реформы он разворачивает подальше от того места, где было сосредоточено старое управление. Новое дело требует новых людей.
– Вы так считаете? Интересно. – Мать откинулась на спинку стула и снисходительно улыбнулась.
– Разве это случайно, что Петр закладывает новую столицу? – Илья пытливо посмотрел на мать.
– По-моему, он хотел выйти к морю, – настороженно сказала Елизавета Александровна.
– Не только, – Илья взъерошил и без того лохматую русую шевелюру. – Не только. Он хотел оторваться от московских теремов, церквей, матушкиных соглядатаев. Чтоб московского духа и близко не было. А чем вы объясните, что наш другой реформатор, Александр Первый, свои преобразования начинает в северо-западном крае, доверяя польским чиновникам больше, чем своим приближенным? – Илья с мальчишеской задиристостью оглядел всех и, не дожидаясь ответа на свой вопрос, понесся, будто на вороных, – совнархозы – та же смена места действия и действующих лиц. Потому что прежним исполнителям доверия нет.
– Как можно проводить подобные параллели? –
Резко оборвала Елизавета Александровна. Октя посмотрела на мать и увидела ее оторопело-удивленное лицо. – Другая эпоха, другой строй, – словно бы приходя в себя, начала холодно перечислять она, – другой правящий класс.
– А идеология, а цели? – Неожиданно взмыл дядя Петр. – Такие сопоставления просто недопустимы. Вы играете в опасные игры, молодой человек. – Он сурово глянул на Илью.
Несколько минут за столом царило молчание. Октя украдкой бросила взгляд на Илью: тот, смущенно улыбаясь, катал по столу хлебные крошки.
– Причем здесь идеология? – Тихо сказал он, хмуря густые русые брови и не поднимая глаз от скатерти. – Реформаторы существовали при любом строе и любой идеологии. Беда их в том, что они сами являются частью старого, и потому методы их варварские, дикие. Вообще, реформатор – это всегда трагическая фигура в истории. Вначале он опережает всех, его идеи кажутся крамольными. Оттого он зачастую ограничивается неясными намеками, обещаниями. Потом у него появляются сторонники, число их растет. Но – едва появившись – они так и норовят его подтолкнуть: «Быстрей, быстрей». Однако те, кто окружал его до сих пор, виснут, точно гири, на ногах. Случается, что он замирает в нерешительности. Либо делает шаг влево – а потом два шага вправо. В конце концов, пугается содеянного, и тут уж берегись.
– А народ? – Прервала его мать. – Какую роль вы отводите народу в своей теории?
– Народ безмолвствует, – строптиво хмыкнула Октя, выплескивая, наконец, все то раздражение, которое накопилось у нее за этот вечер. И междоусобная перепалка домашних, и дружные нападки на Илью – все это казалось ей унизительным, мелким. И она с вызовом повторила, – народ безмолвствует, – но тут же, словно чего-то испугавшись, виновато посмотрела на мать.
– Не пори ерунды! – Прикрикнула Елизавета Александровна.
И сразу все как-то засуетились, засобирались. Встали из-за стола. Она, Октя, почувствовала себя несчастной и никому не нужной. За все долгое застолье Илья на нее всего лишь несколько раз глянул, да и то мельком, словно на шкаф или буфет. После, когда остались вдвоем, не удержалась, попрекнула: «Зачем завел эту канитель? Кому это интересно?». Илья отстранил ее от себя, посмотрел пристально, искренне удивился: «Неужели тебе это действительно неинтересно? Зачем же тогда пошла на исторический?». Она неопределенно пожала плечами.
После окончания школы долго металась, выбирала. Даже нейтральный дядя Петр и тот несколько раз спросил: «Октя, как дела?». Когда срок подачи документов был уже на исходе, мать, которая до тех пор ни во что не вмешивалась, вдруг твердо сказала: «Советую подать на исторический. Изучение истории вооружает знанием законов общественного развития». И тетя Женя одобрила: «Специальность тихая, спокойная, будешь среди интеллигентных людей». Свою работу химика-лаборанта она не любила, считала вредной и скучной.
Объяснять все это Илье было неловко. Робела перед ним. То ли из-за возраста, он был намного старше, то ли просто боялась разонравиться.
В ту ночь они долго бродили по ночному городу, тесно прижавшись друг к другу, по узким переулкам с их запущенными ампирными двухэтажными особняками. Кое-где виднелись чудом уцелевшие обломки чугунных решеток, крылечки с ажурными навесами. В эту позднюю глухую пору казалось, что все эти Волхонки, Воздвиженки, Пречистенки навсегда ушли в небытие.
– Петр говорит, что скоро все это снесут, – тихо обронила Октя.
– Снесут? Как же так! – Неожиданно взорвался Илья.
– Ведь это история России. Родовые гнезда декабристов: Муравьевы, Бибиковы, Орловы. А там, – он кивнул в сторону реки, – Шефский дом, где они собирались. Хочешь, покажу? – Он круто повернулся и, не дожидаясь ответа, зашагал к мосту. – Представляешь? Писали уставы, играли в масонство, тайные общества. Произносили речи, бравировали друг перед другом своей храбростью. Ссорились из-за пустяков, ложного самолюбия. Не думая о главном. О том, что творят историю.
Илья шел крупным быстрым шагом. Октя едва поспевала за ним. От быстрой ходьбы ей стало жарко. Берет сбился набок. «Он меня специально ведет туда. Там, за мостом – его дом. И брат уехал на неделю в командировку». – От этой мысли кровь приливала к лицу. Едва вслушиваясь в его слова, она невпопад, тихо поддакивала.
Илья остановился перед двухэтажным домом с колоннами.
– Эпиграммы, насмешки – все рождалось здесь. На парадном обеде в ответ на здравицу в честь императора – один из Муравьевых демонстративно выливает вино из бокала на пол. Двое других кричат ему через стол: «Рано знамена показываешь!». Москва полнится слухами. Вокруг царя кишмя кишат доносчики, шептуны. Он втайне от всех разрабатывает реформы. Но его то и дело запугивают. И Александр замирает в нерешительности. Кому нужна была эта бравада? Чего добивались? – Илья произнес это с такой горечью, точно загубили дело его жизни.
– Какое теперь это имеет значение? – Октя мягко улыбнулась. И тесно прижалась к нему. – Пойдем, – тихо прошептала она. Хотела добавить: «К тебе домой», – но не решилась. – Пойдем отсюда, – она потянула Илью за рукав.
– Погоди! Ты это серьезно? – Он отстраненно посмотрел на нее. В свете тусклого фонаря она увидела, как изменилось внезапно его лицо. – Неужели не понимаешь, если бы тогда свершилось задуманное Александром, мы сейчас были бы на голову выше!
– Выше? – Она съежилась, растерянная его резким тоном. – Но ведь мы и теперь впереди всех… – Под его пристально-холодным взглядом она сразу сникла.
– Идем, я отведу тебя домой. Ты совсем замерзла, – сухо сказал он.
– Домой? – Прошептала она упавшим голосом. И вдруг с отчаянной решимостью прильнула к нему, – Идем к тебе! Слышишь?!
Илья замер на миг. Потом крепко обхватил ее за плечи. Они пошли так быстро, что Октя скоро запыхалась. Перед домом с мезонином он остановился, прижал палец к губам: «Тс-с! Хозяйка еще не спит». На цыпочках поднялись по деревянной лестнице. Вошли в крохотную комнатушку, забитую книгами. В уголке – топчан под лоскутным одеялом.
Первый раз в своей жизни она вернулась домой лишь утром. По коридору взад-вперед, как бессменный часовой, вышагивала тетя Женя. «Октя? Наконец-то!» – Кинулась целовать, заплакала. А мать крепко спала. Она потрясла ее за плечо:
– Мама! Мам! Проснись! – Елизавета Александровна тотчас открыла глаза. Встала, накинула на себя коверкотовый пыльник вместо халата. – Скажи, Илья тебе понравился? – В душе была уверена, что да, иначе и быть не может.
