Литмир - Электронная Библиотека

— Мой отец, Шаул Гольдин, дал мне имя Аврам с дальним прицелом. Он надеялся, что я, единственный сын, проложу дорогу для всей семьи в Ханаан. Как он себе представлял эту землю, не знаю. Но помню, что каждый раз поругавшись с матерью, всегда ей грозил: «Подожди, подожди! Вот Аврумка подрастет, тогда посмотрим, кто из нас возьмет верх». Мать сердито хлопала рукой по столу: «Опять ты со своим бзиком?! Что я не видела в твоей Палестине? Выбрось ее из головы! На месте и камень обрастает». На матери была лавка, лошадь, корова, куры и семья — тринадцать детей и старый свекор. Отца она ни к чему не подпускала — у него все валилось из рук: товар портился, покупатели не платили месяцами, куры переставали нестись и дохли. Когда сестры повыходили замуж, мама решила отписать все на меня, при условии, что женюсь. И я, по молодости, согласился надеть на себя ярмо. Привел меня сват в дом к Шошане. Смотрю, красавица, скромница — глаз не поднимает, и тихая, как мышь под веником, лишний раз пар изо рта не выпустит. Не то что моя мать. Кто мог знать, что это бабское притворство. Сделали нам хупу. И зажили мы. У меня — лавка, а ей богатая тетка из Литвы дала хорошее приданое. Живи и размножайся. Но тут начались веселые времена. Сегодня одна власть, завтра другая. Но все громят, грабят и убивают евреев. Как водится, куда б камень не падал, а нашего брата не минует. И мама приказала: «Бегите! Мы останемся стеречь добро. Вот вам на дорогу». И дает двадцать царских монет. Отец, прощаясь, отвел меня в сторону и кивнул на беременную Шошану: «Родится девочка — назови Ханой, а мальчик — Ханаан». Я понял — он никогда не выбросит из головы свой бзик.

И мы с Шошаной побежали. Хану она родила на хуторе по пути в Винницу — мы улепетывали от махновцев, Цилю — когда мы бежали от Котовского. Манюлю рожала в эшелоне — спасались от голода. А в начале 30-х моя Шошана заявляет: «Хватит! Набегалась! Давай пробиваться к моей тетке». В ту пору город, где жила ее тетка, отошел к Польше. «А граница?» — спрашиваю. «Люди переходят, и мы с Б-жьей помощью перейдем», — отвечает моя жена, как опытная контрабандистка. Но неподалеку от Белостока преподносит мне небольшой сюрприз — опять беременна. И мы застряли в Белоруссии. Вскоре подарила мне двойню. Конечно, опять девочки».

Он всегда свои истории повторял слово в слово, не переиначивая, не сбиваясь и не меняя интонации. Со временем мы, внуки, дедовы эпопеи выучили назубок. Но он заставлял нас их выслушивать снова и снова. Подросши, мы прозвали их пластинками, а слабость деда к публичным выступлениям обратили в скромный, но надежный источник наживы. Когда у нас появлялась острая нужда в деньгах, сразу же шли к нему:

— Дед, заведи пластинку, — лицемерно начинал канючить кто-нибудь из нас.

Чаще всего Яша, старший сын Бенчика, у него это получалось жалостливо и убедительно, как у профессионального нищего.

— Банда с большой дороги, — откликался Аврам. — я же говорил вам: «Еще придет коза до воза». Опять деньги?

Как хорошие актеры, мы держали паузу, затем вздыхали и делали вид, что уходим. И тут дед спохватывался:

— Ну, какую?

Пластинок у деда было множество. Сейчас и не упомнишь. Была из довоенного времени — «Знакомство с Бенчиком»:

«Перевели нас через границу, показали на какой-то сарай на окраине села: «Сидите, ждите. За вами приедут». Сидим, ждем. Час, два. Пятеро детей. Весь багаж — бутылка воды, каравай хлеба, пара вареных картошек. У Шошаны за пазухой остатки приданого — всякие брошки-шмошки. В узелке — серебряные ложки-вилки. У меня в поясе штанов зашит остаток царских монет. Вдруг слышим — колеса тарахтят, конь ржет. Смотрим, мчится коляска. Возница гикает. Думаем, попались! Полицейские! А это Бенчик, сын Шошаниной тетки, несется во весь опор».

Существовала еще пластинка «Возвращение из эвакуации»:

«Прибились мы на окраине города к узбекской семье. Сняли у них комнату. Все чин чином. Пол земляной. Печку топят кизяком. О бане слыхом не слышали. Правда, арык рядом и базарчик неподалеку. Начали обживаться. Тут женихи пошли косяком. Особенно вокруг Ханы вьются. Но она ни в какую: «Хочу домой. Там меня Бенчик ждет». И Шошана туда же гнет: «У меня в саду, под сливой закопаны серебряные вилки». С остальным богатством она рассталась с Б-жьей помощью в самый канун войны. Все ушло в карман уполномоченного, который составлял списки для высылки в Сибирь. Список, ясное дело, начинался с семьи ее тетки. А как же иначе? Чуть ли не первые богатеи в городе. Хотя ко времени высылки у нее ничего не осталось. Не зря говорят, богатство — карточный домик. Эта цыганская власть в тридцать девятом — как только пришла, сразу обобрала до нитки. Ей же украсть — как раз плюнуть».

Но самая любимая пластинка у деда, конечно, была «Ханаан» — о поисках обетованной земли, истекающей млеком и медом, земли, где царит справедливость, где все счастливы и живут вечно. Желая его ублажить, мы чаще всего заказывали именно ее. Надо отдать должное — обе стороны никогда не мошенничали. Мы стоически слушали его пластинку от начала до конца, дед же расплачивался с нами до копейки. Аврам учил нас блюсти честность при любой сделке.

— Сколько? — деловито спрашивал он, многозначительно шурша в кармане купюрами и звякая мелочью.

— Билеты в кино и газировка с сиропом, — хором отвечали мы.

— Банда с большой дороги, — сокрушенно повторял дед, аккуратно отсчитывая запрошенную сумму. Но ни копейкой больше.

Мы ставили перед ним графин с водой и стакан. Аврам подмигивал нам и, копируя своего нелюбимого зятя Редера, лектора общества «Знание», отпивал глоток. После чего торжественно произносил: «Мой отец, Шаул Гольдин, дал мне имя Аврам с дальним прицелом…».

…От дедовой «банды с большой дороги» и пошло наше «биг бэнд». Так стали называть себя мы, внуки Аврама, в пору джаза, твиста, узких брюк, бдительных дружинников и стиляг. То была пора нашей юности и неясных призрачных надежд. Пора бодрого утреннего голоса московского диктора: «Встали. Ноги на ширину плеч. Распрямили корпус. Прямее! Прямее, товарищи! А теперь про-гну-лись. И — вы-пря-ми-лись».

Мы даже не подозревали, что это простенькое упражнение окажется в будущем жизненно важным для всех желающих выжить и выстоять.

2

История плетет свои узоры, в которых простому человеку разобраться не под силу, ведь он весь во власти бытия.

По воскресеньям, включив с утра на полную громкость приемник «Маяк», Аврам начинал как заведенный кружить по комнате. Округлой головой, топорщащимися усами и отрывистыми пофыркиваниями он напоминал мартовского кота, почуявшего весну и угрожающе точащего когти.

— Держись корова из штата Айова! — бросал дед в пространство.

— Что ты имеешь в виду? — тотчас вспыхивала я.

— А то, что сетями ловят птиц, а враньем — глупцов. — И многозначительно поглядывал на меня.

— Хватит, надоело, — обрывала я его.

Он обиженно умолкал, но через некоторое время, не выдержав, начинал с ехидцей подсмеиваться над комментатором, толкующим о небывалом урожае свеклы или рекордной добыче угля:

— Слышишь этого махера (деятеля)? Точно как наш Редер. Крупный специалист во всех областях! — И кивал на светящуюся шкалу приемника. — Это мне напоминает историю с одним раввином, который не знал, где у коровы дойки. Конечно, зачем человеку корова, если он доит все местечко?

Так Аврам одним махом умудрялся поддеть набожную Шошану, лишний раз уколоть зятя Редера, бросить вызов мне, а заодно и властям.

— Скажи! К чему ты сейчас приплел раввина? — ввязывалась Шошана. — Смотри, Аврумка! Б-г ждет долго, но платит с бо-о-льши-и-им процентом.

— Я с твоим Б-гом уже в расчете! — закипал дед. — Мои папа и мама, — он начинал загибать пальцы на правой руке, — мои сестры с детьми и внуками, твоя родня двенадцать человек и еще в придачу парочку миллионов. Или этого Ему мало? — И дед потрясал в воздухе сжатыми кулаками.

— Оставь Всевышнего в покое. Это не твоего ума дело. И Он у тебя совета не спрашивает. Лучше скажи, чего ты цепляешься к Редеру? Чем он тебе не вышел?

3
{"b":"563001","o":1}