Тем более, поначалу казалось — и нет в этом ничего страшного. Какая разница, что за машину водить? А тут еще и хозяин тем же вечером заявил, что парни, у которых проблемы с серьезными людьми, ему не нужны, и вышвырнул пинком под зад. Все еще действовавший в те времена сухой закон Тед и сам считал полной ересью. А во что именно встрял, и что это — дорога в один конец, стало ясно намного позже.
Закончив, Тед задумчиво поднял пустую чашку, покрутил ее в руках и вернул на пол. Снова — уже в который раз — спросил себя, а мог ли тогда он поступить иначе и поступил бы, дай ему кто-то возможность все переиграть? Правда заключалась в том, что он не знал. Разве что переиначивать ту смену целиком, потому что с момента, когда он остановился подождать двух пассажиров, свернуть в сторону было уже невозможно.
— И как тебе теперь? — проговорил внимательно смотревший на него Дэн.
Вместо ответа Тед подхватил бутылку, сделал глоток прямо из горлышка и помотал головой.
— Какое же все-таки дерьмо, — бросил он. — И кто только его ценит?
Дэн еще немного помолчал, не отводя взгляда.
— На самом деле тебе повезло не дважды, — негромко проговорил он, — а четыре раза.
— Н-да? — Тед вскинул брови и взлохматил волосы. — И в чем же еще?
— Начать с того, что тебе вообще могли не предлагать ни помощи, ни принятия в семью. Здесь все строго, рекомендовать новичка должно не менее трех человек, и так быстро никто никого не возьмет: здесь есть свои лимиты, на количество в том числе. Но два года назад вот-вот должны были отменить сухой закон, это грозило серьезными переменами, и оба клана спешно наращивали силы, готовясь к серьезной стычке. А заодно пробовали друг друга на прочность. Это первое. Второе же… — он чуть повел плечами под футболкой. — Стычки так и не случилось. Комиссия шикнула вовремя, доны пожали друг другу руки, и все успокоилось. Так что, — здесь Дэн слегка хмыкнул, — ты, можно сказать, попал в тихое время.
Тед не ответил. Опустив голову, он разглядывал собственные ладони. Следов давно не осталось, да и остаться не могло, но отчего-то казалось, что на них все равно есть невидимая, самим собой знаемая печать: «Он — один из нас». Слишком уж ярко, едва ли не ярче ночной погони, отпечаталось в памяти посвящение…
…Сперва Теду все казалось забавным. И требование раздеться догола, чтобы продемонстрировать отсутствие «жучков», и то, как нелепо он чувствовал себя в костюме и при «удавке», без которых являться на церемонию — да, черт возьми, церемонию и никак иначе! — не полагалось. И мрачноватая торжественность всех собравшихся в задней комнате бара. Без электричества, при горящих свечах, от которых в воздухе тянуло копотью. Все это напоминало инсценировку, дурацкую игру, где собравшиеся вот-вот сбросят маски, похлопают друг друга по плечу и разойдутся восвояси. Так же не бывает. Не может быть такого, что вот это вот тайное собрание тайного общества в полутьме — всерьез! Подходя к столу, он и вовсе думал одно: «Только бы не заржать в голос!» Едва ли присутствующим это пришлось бы по душе.
— Давай, — подтолкнул его в спину Том, один из той самой пары ночных пассажиров, и когда со стула вслед за остальными поднялся мужчина под пятьдесят с бульдожьим лицом и залысинами у висков, прошипел в ухо: — Дон Сальваторе.
Тот внимательно оглядел всех в комнате, остановился на вставшем напротив Теде и на мгновение опустил веки, прикрывая глаза, блестящие, как темные пуговицы.
— Господа, — голос у Сальваторе оказался густой, сочный, — я думаю, все знают, зачем мы здесь сегодня. Если у кого-то есть возражения, самое время их озвучить. — Он помолчал. — Хорошо. Как твое имя?
— Тед. Теодор. — Очень хотелось поморщиться, когда Том снова толкнул его, на этот раз в бок и совсем незаметно.
— Теодор. — Дон словно покатал имя на языке. — Teo d’oro.[1] Хорошее имя. Итак, сегодня ты вступаешь в семью. Знай, что после дороги назад уже не будет. С этого момента семья — самое главное, что у тебя есть.
Он говорил и говорил. О том, что это — общество немногих избранных. Что мафия — дело чести. Что семья всегда поможет своим, в любых проблемах, стоит только обратиться — не важно, что за вопросы придется решать. Что приоритеты семьи важнее всего остального. Важнее детей и братьев, жен и друзей, матерей и отцов. И чем дальше, тем меньше хотелось смеяться. Потому что здесь, сейчас, для этих людей все было на полном серьезе, они воспринимали происходящее не как спектакль по поводу или никому не нужную, но сохранившуюся традицию — но как необходимость.
Палец протянутой руки резануло коротко и остро, когда стоявший справа от Сальваторе человек, массивный, со слишком выраженной ямкой на подбородке, провел по нему отточенным лезвием. Кровь закапала на образок — крохотный и совсем простой, всего лишь аккуратно вырезанная распечатка, — и когда он, подожженный, оказался в руках, их ударило болью. Тоже короткой и почему-то ледяной. Цветная картинка даже не успела сгореть до конца — сомкнуть и потереть ладони друг о друга, гася пламя, нужно было практически сразу, вслед за доном повторяя:
— Пусть я сгорю в аду, если предам свою семью…
…Движение рядом и стук Дэновой чашки по полу заглушили отзвуки собственного голоса, и освещение в комнате, только что переплавившейся в другую, озаренную пляшущими огненными язычками, показалось неуместно ярким.
Рыжий свою порцию так и не осилил, переместив в себя едва ли половину — и ту, наверное, лишь потому, что не хотел оставлять Теда пить в одиночестве. И от этого вдруг возникло чувство, что он просто присел Дэну на уши.
— Я не жалуюсь, — проговорил Тед, глядя перед собой. — И оправдаться не пытаюсь. Я прекрасно понимаю, кто я теперь. — Он хмыкнул и на мгновение замолк. — Ты спросил. Я рассказал. Вот и все.
Легкое прикосновение к плечу заставило повернуться. Дэн смотрел на него прямо и серьезно, и на дне чуть потемневших глаз не плескался хмель.
— Я знаю, — просто сказал он. Повторил: — Я знаю. И… чтобы ты тоже знал: я не собираюсь говорить про Марию. И вовсе не из-за грузовика. От меня — никто не…
— Сдурел?! — перебил его Теодор, возмущенный до глубины души самим предположением.
Тот не вздрогнул и не отшатнулся. Не стал отворачиваться или опускать голову, пряча лицо.
— Просто подумал, что лучше сказать вслух.
Узкие пальцы рассеянно и ловко крутили зажигалку, прогоняя ее от указательного к мизинцу и обратно. Вправо-влево, вправо-влево. Прозрачный пластик ловил и отражал свет лампы под потолком, и эти мелькающие отблески вкупе с ритмичным движением казались слегка поплывшему от рома на пустой желудок мозгу полными какого-то непостижимого смысла.
Места на диванчике хватало с головой, но Дэн плюхнулся совсем рядом, плечо к плечу, едва не задевая, и потому легче легкого было перехватить зажигалку на очередном движении, подбросить и поймать, прежде чем вернуть ее, хлопнув ладонью о ладонь. Такую же чистую, как у него. Такую же обожженную когда-то. Только, в отличие от Тедовой, — прохладную. Сейчас это ощущалось особенно четко, а Дэн не стремился отнимать руку, точно так же, как Тед не торопился убирать свою.
— Тебе бы ученым быть, — несерьезно хмыкнул он, проводя по чуть дрогнувшим пальцам и нарочито небрежным движением повертев ладонь Дэна перед глазами. Зажигалка свалилась на пол, но никто не обратил на нее внимания. — Работать в лаборатории.
— Это почему вдруг?
— Пробирки бы отмывал хорошо.
Дэн тихо рассмеялся. Так он делал совсем нечасто, куда привычнее была просто улыбка на тонких губах, самыми их краешками; и негромкий мягкий звук отодвинул прошлое со всеми его ошибками в сторону. Снова — ярче, чем прежде, — проступило ощущение рубежа. Совсем близко, на расстоянии пары выдохов. Будь все проще, будь перед ним случайная разбитная девчонка в баре, о которой и не вспомнишь на следующий день, Тед бы уже действовал дальше. Не выпускал руку после плоской шутки, приобнял за плечи. Применил бы весь свой арсенал. Здесь все было иначе. Стандартные приемы не годились, как не годился и их результат — звездочка на фюзеляже. Но зацепившиеся друг за друга взгляды не получалось разъединить, разъединять не хотелось, потому что Дэн чуть приоткрыл рот, будто бы для короткого вдоха или слова, и в глубине еще сильнее потемневших глаз мелькало что-то, что не получалось определить. Нерешительность? Вопрос? Упрямство?
