- Черт! Прости, Шерлок. Прости, – даже не задумавшись о том, что он делает, Джон стянул с себя футболку, отбросил ее и устроился под навесом одеяла. – Все, ее больше нет. Хорошо?

- Извини, - пробормотал Шерлок, вновь сворачиваясь в несчастный клубок. – Повсюду колючки. Asteraceae.**

Джон тихо вздохнул, и звук этот вышел жалобным даже для его собственных ушей. Он так и не понял, было последнее слово на иностранном языке или просто не входило в его словарный запас. Похоже, только Шерлок мог одновременно страдать от глобального сбоя в работе мозга и оставаться самым умным человеком в комнате.

– Сможешь снова уснуть? – спросил он, без толку удерживая руку на весу над обнаженным изгибом плеча Шерлока, отчаянно желая прикоснуться, чтобы успокоить, и полностью осознавая, что это не принесет Шерлоку ничего, кроме боли. – Я не хотел разбудить тебя. Я…

- Ты не виноват, - пробормотал Шерлок, забираясь глубже под тонкий покров простыни, пока на виду не остались только глаза, наблюдающие за Джоном мутным, переменчивым, как ртуть взором, постепенно исчезающим под опускающимися веками. Он вновь заговорил, грубоватые звуки английского языка сменились чем-то более мягким.

- Tu ne m’as jamais échoué.

Опять французский. Джон вздохнул, потирая руками лицо, прежде чем вновь посмотреть на Шерлока. Хотел бы он знать, что это значит – какие ласковые слова шептал Шерлок, словно любовник в ночи, – но его лингвистические навыки можно было описать в лучшем случае как «слабые». Несколько слов на пушту и дари, вроде «не стрелять» и «медик», не могли помочь ему сейчас, когда Шерлок бормотал так бегло, словно был рожден по ту сторону пролива. С тем же успехом для слуха Джона друг мог оказаться явлением из иного мира. Он обнаружил, что вслушивается в выдыхаемый шепот – не предложения, возможно даже не слова, но чувственный голос Шерлока, ставший иноземным в путанице его мозга.

Под этот сонный шелест, произносимый на границе бодрствования, Джон наконец сдался на милость сна. Дыхание его замедлилось, и мышцы расслабились, успокоенные присутствием Шерлока на расстоянии вытянутой руки.

Покой снизошел на них обоих, а там, за окнами, спал Лондон.

________________________

Примечание автора:

Шерлок позднее объяснит, что он имел в виду в своей французской фразе. Для знающих французский язык – с точки зрения французской грамматики фраза намеренно неверна: Шерлок, под действием мигрени, делает дословный перевод с английского языка.

Примечания переводчиков:

* Вельветин - ткань с густым и высоким ворсом, без рубчиков (в отличие от вельвета).

** Asteraceae - латинское обозначение семейства Астровых или Сложноцветных. С чего у Шерлока возникла такая ассоциация – можно только гадать, но, к примеру, у самого яркого представителя этого семейства – подсолнуха – стебель покрыт волосками, которые колются.

========== Глава 4: Пробуждение Левиафана ==========

Тьма опутала его, навалилась на плечи пробирающей до костей стужей. Она просачивалась меж губ, как дым, отравляя каждый вдох душными ядовитыми испарениями, и нечего было ей противопоставить: не было ни тепла, ни пламени. В разрушенных коридорах чертогов его разума призрачным эхом отдавались шаги, пока он брел, одинокий и потерянный, в сгущающемся тумане.

Повсюду был холод, Арктический, пронизывающий. Царапая кожу, летели в лицо смешавшиеся в бессолнечной тьме снег и песок. Он посмотрел вверх, на проломленную кровлю, щербато оскалившуюся над ним бездонной чернотой небесной пасти: терпеливо выжидающая вечность. Без Луны, без звезд. Без света, без тепла. Он опустил взгляд на собственную бескровную кожу, на отданное на расправу стихиям обнаженное тело: без пульса.

Подобное развоплощение должно было настораживать, но разум его блуждал слишком далеко, он был слишком рассеян, чтобы это полностью осознать. Жизни в нем самом уже не осталось, но в воздухе вокруг по-прежнему парили осколки размышлений, впиваясь в руки и грудь, когда он шел, проталкиваясь через их рой. Они рассекали кожу будто обычную ткань: разрезанные нити – распоротые швы.

Он брел вперед, и сама плоть его сжалась, примерзнув к костям, пока он углублялся все дальше в извилистые коридоры. Некоторые двери в покои висели на перекосившихся петлях: пьяный разгром. Другие лежали разбитые на куски, занозы впивались в чувствительные подошвы, пронзали до кости, и в итоге он мог лишь хромать, жалкий пошатывающийся призрак себя прежнего.

Наконец, блуждая под бескрайним гнилостным небом, он обнаружил одну-единственную уцелевшую дверь; из-под нее, закрытой, отрезавшей весь внешний мир, пробивался узкий поток теплого сияния. Что-то смогло выжить во всем этом хаосе, свет и жизнь в его личном апокалипсисе. Он протянул руку с костлявыми пальцами, израненными бесконечными проходами по струнам скрипки, и толкнул эти врата, открывая взору лежащее за ними.

Бейкер-стрит. Он узнал ее тут же, наполненную понятиями дома и очага, спокойствия и приюта. Там ждали его уродливые обои, чьи серо-зеленые тона окрасил теплом мерцающий огонь. Там висел на стене череп буйвола, был воткнут в каминную полку нож, там был диван и поблескивала стопка сложенной после одного из экспериментов лабораторной посуды, пустой и безопасной.

И все же внимание его привлек мужчина в кресле; волосы, золотые в отблесках огня, кожа, помнящая солнце Афганистана: тело, живое, дышащее, не такое, как его собственное – жуткое подобие человека. Чашка чая исходила паром у руки Джона на подлокотнике кресла; газета, когда он, сосредоточенный и спокойный, переворачивал страницы, шелестела, будто стая взлетающих скворцов.

Внезапно он поднял взгляд, и Шерлок тут же отшатнулся, отступая назад, в темноту и дымную мглу, неожиданно пристыженный. Джону нельзя видеть его таким – сломленным, горьким созданием смерти и разрушения. Он не желал быть тем, кто привнесет ужас в жизнь бесстрашного воина, не желал ни единого проблеска отвращения на этом открытом, дружеском лице. Тепло и свет были не для него.

Но прежде, чем успел двинуться, на запястье сомкнулись сильные пальцы, втягивая Шерлока, спотыкающегося, карикатурно-уродливого, через дверной проем обратно в комнату.

Он ожидал крика ужаса, но Джон просто улыбнулся, и облегчение засияло в его взгляде, когда он схватил одеяло и набросил его Шерлоку на плечи, плотно укутывая тканью изможденное, напоминающее труп существо, как будто драгоценность.

- Ты где-то блуждал, - мягко произнес он, - но теперь вернулся домой. Я скучал по тебе.

Джон приблизился, обхватил его руками, заключая в крепкие объятия. Кровь пронеслась по телу Шерлока, проталкиваясь по спавшимся венам и устремляясь дальше – не просто существование, но сама жизнь. И когда Джон приподнялся, прижимаясь поцелуем к его подбородку, Шерлок ощутил за ребрами слабую вибрацию. Тук-тук, тук-тук, тук-тук: левиафан, пробуждающийся от сна.

Его сердце уверенно билось в груди, запущенное прикосновением Джона: ставшая реальностью сказка и отброшенная в бездну смерть.

И после холодной бесконечности Шерлок вспомнил, что значит согреться.

Он открыл глаза навстречу темноте и понял, что сновидению конец. Голова пульсировала промерзшей пустотой, рождающей на висках ледяное крошево пота, все тело казалось воспаленным, одной сплошной ссадиной; медленно пробуждались к горькой жизни задремавшие было нервные окончания. На нем все еще лежали густые ночные тени; свечи (Явь или сон? Не вспомнить.) исчезли. Теперь от окна струился призрачный свет: наверное, снаружи занимался день, почти отсеченный тяжеловесными шторами, но все же несколько тонких нитей прокрались внутрь и сплетали свой узор из намеков во мраке спальни, слабо высвечивая очертания человека, спящего рядом.

Джон: его мягкие, солнечные тона пульсировали с каждым шелестом вдоха и выдоха, рассеянные и безболезненные. Отчасти Шерлок понимал, что исходящий от друга свет не причиняет ему страданий, потому что был он не настоящим, а всего лишь результатом сбоя восприятия, проявлением все еще не ушедшей синестезии, но наблюдать за этой иллюзией, купаться в ее тепле было приятно.