Уголки губ Шерлока приподнялись в улыбке, когда он почувствовал, как рука в его волосах на секунду слегка сжалась, а затем вновь заскользила в нежной и осторожной ласке. Быть может, подобное - когда тебя гладят, будто некое загадочное животное - должно казаться покровительственным, но Шерлок мог видеть истинную причину, стоящую за шелестящим движением пальцев по его голове. Джон хотел помочь и ничего не требовал взамен. Казалось, он просто получал удовольствие от того, что ему единственному дозволенно видеть друга таким: все-таки человеком.
- Ты не спишь? – голос Джона гулко завибрировал в грудной клетке, перекрывая пульсирующее анданте* его сердца и наполняя слух Шерлока особой, свойственной лишь ему модуляцией.
Сонно хмыкнув, Шерлок выпрямил ноги, потягиваясь всем телом и стряхивая ленивую истому. Он распрямил пальцы, сжимавшие выпуклый узор свитера, и провел ладонью вниз, до талии, пытаясь полностью сосредоточиться на лежавшем под ним человеке.
После стольких дней, когда его возможности управлять собственным интеллектом и вниманием были сведены к минимуму, он ощутил, что перепутавшиеся провода встали на место, цепь замкнулась, позволяя постепенно разгораться яркому сиянию прежних способностей. Словно прокатилась по иссушенной пустыне вода, пробуждая к жизни все, что дремало в ожидании ее прикосновения. Где были прежде свинцово-тяжелые мысли и темные глубины океана забвения, вновь зазвучала симфония логичных рассуждений. Более не разлаженный хор настраиваемых инструментов, но плавное течение гармоничной музыки: разум Шерлока вернулся, наконец, под его контроль.
Вырвавшийся у него вздох облегчения показался в тишине квартиры громким, и рука Джона, перебиравшая его волосы, замерла.
- Все хорошо?
Шерлок улыбнулся, поднимая голову и глядя на Джона.
- Я снова могу думать, - прошептал он, чувствуя благословенное отсутствие боли. – Все прошло.
- Совсем? – уточнил Джон, проводя большим пальцем по его затылочной кости, и Шерлок кивнул, наслаждаясь тем, что вновь можно двигаться без опасения.
- В голове немного… пусто, - Шерлок пожал плечами. Он уже давно к этому привык, мигрень всегда оставляла после себя странную опустошенность, но это все равно было бесконечно предпочтительней той визжащей и воющей боли, что так долго хозяйничала под сводами черепа.
Под его взглядом лицо Джона озарилось улыбкой, прогнавшей прочь последние тени тревоги. Искренняя радость сделала его как будто моложе на несколько лет, и Шерлок поймал себя на том, что изучает друга, впитывая все крохотные детали, как уже знакомые, так и новые.
Мигрень предоставила ему уникальный шанс посмотреть на Джона близко, как никогда, но во время приступа Шерлок не в силах был ни наблюдать, ни анализировать увиденное. Ему оставалось лишь делать простейшие, одномерные умозаключения о причинах волнения друга и о том, что им движет. Теперь же он мог разглядеть свидетельства всей сложности происходящего, так великолепно открытые его взору в изменчивых, живых признаках: от поведения Джона до следов, все еще сохранявшихся на его лице.
Взять хотя бы эту самую минуту. Джон остался с Шерлоком, пока тот спал. Само по себе это можно было бы истолковать как предупредительность, боязнь потревожить сон больного человека своим движением. Но руки его продолжали крепко и тепло обхватывать Шерлока, не заботясь при этом об оправданиях. Джон не сделал попытки встать, как только понял, что друг проснулся, и расслабленность его тела говорила о многом. Он не собирался никуда уходить, несмотря на всю интимность того, как они лежали.
Еще неделю назад подобное было немыслимо. Меж ними была граница, невидимая черта, которую ни один из них не решался переступить. Теперь же она исчезла, и Шерлок понял, что с трудом может вспомнить, как это – не быть так близко к Джону. Объятие было не чем-то мимолетным, не кратким жестом, призванным успокоить, но непрерывным объяснением… в чем? Влечении? Привязанности?
Все вместе. Ответ читался в мягкости черт лица и теплоте глаз друга. Привязанность различить было проще, ее Джон выказывал с большей готовностью, возможно считая, что Шерлок сочтет ее более приемлемой. Но желание вплеталось туда бронзовой нитью, и Шерлок мысленно перенесся во времени назад, в те мгновения перед погружением в сон, когда даже плотная джинсовая ткань была не способна скрыть спрятанный под ней неуклонно нарастающий отклик тела Джона.
Тогда Шерлок практически отмахнулся от этого, посчитав реакцией на действие тепла и небольшого трения; его куда больше интересовало облегчение, что давали его гудящей от боли голове руки Джона, чем происходившее у того в штанах. Теперь же он смотрел на это, как на еще один факт в копилку уже собранных – новую деталь головоломки, которую нужно рассмотреть со всех сторон.
Еще раньше, в больнице, было мгновение перед почти случившимся поцелуем, что Майкрофт прервал со своей обычной раздражающей эффективностью. Однако там, в залитой кислотным светом палате, было больше отчаяния и стресса, чем страсти. В состоянии эмоционального напряжения люди ведут себя по-разному. А Джон был напуган. И пусть разум тогда туманила болью мигрень, Шерлок задумался, не было ли то мимолетное проявление чувств, пусть желанное, всего лишь результатом расплывшихся границ, что были меж ними – действиями друга и целителя, не знающего, что ждет их дальше.
Теперь же причина его припадков стала ясна. Неизвестное получило определение, лечение было назначено, однако Джон по-прежнему был рядом, надежный и неизменный. Он не пытался ни воссоздать разделявшие их ранее барьеры, ни увеличить дистанцию, сведенную к нулю последними днями. Нет, он остался поблизости, терпеливый и сдержанный, как будто ждал, как поведет себя дальше Шерлок.
И здесь, в убежище квартиры на Бейкер-стрит, с разумом более ясным, чем был он все последние дни, Шерлок наконец почувствовал, что готов принять этот вызов.
С опозданием он осознал, что изучает лицо друга вот уже больше двух минут. Большинство людей столь пристальное внимание смутило бы, и они скорее предпочли бы опустить глаза и отвернуться, а еще лучше – уйти вовсе, но Джон, похоже, привык к подобному: он не дрогнул, не отстранился. Напротив, его рука все так же продолжала размеренные движения от шеи Шерлока вниз к лопаткам, талии, пояснице, скользя по шелковой ткани, чтобы потом повторить все снова.
Джон не сводил глаз с лица Шерлока, и тот с легким проблеском удовольствия понял, что друг, временами умудрявшийся проглядеть очевиднейшие из улик на месте преступления, смотрит на него тем же все замечающим взором, каким с такой готовностью награждал людей он сам. Мелькнула краткая мысль о том, что же именно сможет увидеть Джон: все те же физиологические признаки влечения, вероятно. Другой вопрос, сможет ли он их верно истолковать. Как бы ни было Шерлоку неприятно признавать это, Майкрофт верно отметил: Джон не отличался проницательностью.
Что ж, возможно следует подать более очевидный сигнал: быстро проверить свои предположения, прежде чем он безрассудно ввяжется в то, что может оказаться совершенно провальным экспериментом.
Пусть Шерлок и не пользовался ими так уж часто, приемы соблазнения работали на инстинктивном уровне. Постоянное изучение вопроса лишь помогло отшлифовать их, и хотя опыт его в этой сфере был ограниченным, Шерлок отдавал себе отчет в воздействии невербальных сигналов. Как же просто было управлять окружающими, заставляя их плясать под свою дудку – достаточно только верно улыбнуться и бросить многообещающий взгляд. С Молли он проделывал этот трюк чуть ли не при каждой встрече.
Но с Джоном ему не нужно было притворяться. Тщательно срежиссировать действия – возможно, но лишь для того, чтобы прощупать почву. Он был практически убежден, что прав в своих предположениях, что все подмеченные им детали в сумме сводятся к одному – желания Джон испытывает те же, но там, где раньше Шерлок привык наблюдать уверенность, теперь он видел колебания. Это никак не соотносилось с прежним поведением друга в любовных вопросах. Джону Ватсону можно было подобрать множество определений, но «застенчивый» точно было не из их числа. Так почему же он просто не скажет все в открытую?
