— Как с дровами, Степа? — еле шевеля языком, спросил Левицкий.
— Опять ездили на Охту, — сказал Бутков. — Тяжело очень: в такой морозище самый ветхий деревянный домишко превращается в железобетон.
— Но ведь другого топлива нет…
— Нету, Николай Владимирович, — вздохнул Бутков. — А ведь жить-то надо, до самого нутра промерзли. Придется снова ехать. Вы-то как себя чувствуете, не лучше?
— Нет, Степа, не лучше.
— Не надо ли чего, пока я здесь, Николай Владимирович?
— Ничего не надо. Вот только не сходишь ли за кружкой, кипятку хочется попить.
— Сейчас, Коленька, я мигом…
Бутков поднялся и медленно вышел из кочегарки.
Прошло довольно много времени, а суфлер не возвращался. К постели Левицкого изредка подходили бойцы охраны, пожарные — взглянуть, как себя чувствует Николай Владимирович. Подходили, глядели с тревогой, серьезно и деловито, и отходили прочь.
— Что ж вы, черти, не можете своему начальнику даже кружки кипятку принести! — сказал, наконец, Левицкий. — Бутков уж с полчаса пошел и пропал!
— Сейчас, Николай Владимирович, принесем, — сказал один из пожарных. — А Бутков умер. Мы его уже и в морг отнесли.
Вскоре Левицкому стало еще хуже, и его определили в стационар, в «Асторию», с диагнозом: дистрофия второй степени. Он пролежал там около двух месяцев. Вернулся он в театр, когда уже совсем по-летнему пригревало солнце и в сквере перед театром упорно пробивалась к небу тощая, прозрачная трава. Левицкий неторопливо обошел вверенное ему здание со множеством лестниц и причудливых переходов, закоулков и тупиков. А потом сел за письменный стол в помещении парткома, где находилась его штаб-квартира и где стоял в углу военного образца вещевой мешок. Аккуратно, крупным, четким почерком — каждая буква стояла чуть наклонно, но самостоятельно, без «подпорок» — Левицкий записал на листке желтоватой бумаги имена умерших артистов.
Этот список время от времени пополнялся. Владимир Михайлович Фокин, брат известного балетмейстера. Александра Федоровна Грибунина. Федор Платонович Богданов. Евгений Павлович Студенцов. Ольгу Алексеевну Маркову нашли замерзшей в снегу на территории Сада отдыха. Артист вспомогательного состава, боец МПВО Николай Николаевич Рафанский имел обыкновение перед началом своего дежурства отправляться на Петроградскую сторону, где жила его слепая мать, и выводить старушку на бульвар Кировского проспекта, к памятнику «Стерегущему» — сын боялся оставлять ее надолго одну, беспомощную, в квартире; усадив старушку на обычное место возле памятника, Рафанский спешил назад, в театр; он так и погиб — по дороге на дежурство, на Кировском мосту, в виду всего города, под небом, которое по-прежнему угрожало его старушке матери, ждавшей его на бульваре, но ничем уже не грозило ему.
Левицкий исполнял обязанности начальника штаба МПВО театра с середины августа сорок первого года, с того момента, как основная часть труппы эвакуировалась в Новосибирск. А обязанности эти оказались необычными и требовали особых знаний, навыков, организационного дара. Возводя Александринский театр около ста лет назад, архитектор Росси никак не предполагал, что его детище, как, впрочем, и многие другие прекрасные здания города, окажется в квадрате обстрела дальнобойной артиллерии. И все же строил он Александринку основательно, возводил прочнейшие перекрытия и толстые стены. Теперь обитатели этого здания, может быть впервые, по-настоящему оценили прочность постройки. Здесь ютилось около двухсот человек: сотрудники Пушкинского театра — рабочие сцены и вспомогательных цехов и тридцать девять не уехавших в эвакуацию артистов-пушкинцев; композитор Борис Асафьев; пианисты Владимир Софроницкий и Александр Каменский; оперный певец Павел Андреев; виолончелист Даниил Шафран; многие артисты Театра музыкальной комедии. К бомбоубежищу театра были прикреплены и обитатели окрестных домов. Заботы о людях и об историческом здании занимали все внимание начальника штаба.
Надо было составить план работы по консервации и обороне театра. Создать внутренние резервы воды. Подготовить пожарный инвентарь. Проложить аварийный водопровод. Оборудовать бомбоубежище с учетом пребывания в нем женщин и детей. Организовать медпункт. Наладить радиофикацию здания. Следить за состоянием светомаскировки. Организовать лекции на политические темы и концерты для жителей соседних домов; перед ними выступали Горин-Горяйнов, Софроницкий, Шафран. В страшном декабре сорок первого года в фойе бельэтажа заиндевелой Александринки зазвучали мелодии Моцарта: Левицкий устроил концерт в ознаменование стопятидесятилетия со дня смерти великого композитора.
Старая Александринка жила особой, неповторимой блокадной жизнью. Оказавшись в квадрате обстрела, она высилась теперь на поле боя, каким стала в те дни площадь Островского. После очередного обстрела или бомбежки перед фасадом театра оставались лежать десятки убитых и раненых. Подбирать их, оказывать помощь живым — всем этим руководил начальник штаба театра. Еще в середине ноября сорок первого года немцы подожгли склад, где хранились уникальные декорации, написанные по эскизам знаменитых художников. Левицкий и его товарищи — бойцы пожарной охраны пытались спасти достояние искусства. Но декорации, пропитанные маслом, горели как факел…
И все-таки искусство занимало в театре по-прежнему главное место. И если старинная мебель из зрительного зала была поначалу убрана и огромная люстра — спущена, то в углу бомбоубежища возник стационарный рабочий «кабинет» композитора и музыкального деятеля Бориса Владимировича Асафьева — этот «кабинет» с коптящим светильником оборудовал Левицкий. Трудно даже перечислить работы, осуществленные Асафьевым в те тревожные блокадные месяцы: им написаны десятки печатных листов текста, заполнены десятки нотных тетрадей. Искусством занимались здесь все: артисты, музыканты, композиторы, певцы, труппа театра оперетты. И только начальник штаба МПВО Левицкий, казалось, был рожден начальником штаба — так спокойно, точно и умело руководил он жизнью блокадной Александринки.
Между тем шел двадцать второй год с того дня, как в труппу Театра Акдрамы был принят артист Николай Левицкий. Двадцать два года служения искусству не принесли ему широкой известности и видного положения в труппе. В рецензиях на новые спектакли его фамилия либо вовсе не упоминалась, либо упоминалась в скобках: он играл обычно второстепенных героев, и газетные рецензенты не успевали коснуться его хотя бы беглым упоминанием. Не писали о нем заметок и тем более статей в театральных журналах. Зато нередко фигурировал он в приказах, где ему объявлялась благодарность. Левицкому приходилось частенько заменять заболевших товарищей в «пожарном» порядке, и он всегда делал это беспрекословно. Более того: в перечне актеров, вызываемых на репетиции, рядом с фамилией исполнителя роли стояло: «Левицкому — ходить на репетиции и следить за указаниями режиссера — на случай замены основного исполнителя». Он еще до войны стал «пожарным»… Время от времени Левицкий получал очередную маленькую роль и начинал готовиться к ней, как если бы она была большой, самой главной ролью в его жизни. Когда началась война, он и не подумал об отъезде в эвакуацию. Он остался со своим Ленинградом, со своей Александринкой. И назначение на должность начальника штаба МПВО своего театра он воспринял как нечто совершенно естественное. Ему исполнилось к этому времени пятьдесят два года.
В трудные месяцы блокады в Ленинград изредка прорывались письма. Ленинградцы ждали их, как величайшего счастья. Одни получали приветы от близких, воевавших на фронте или живших где-нибудь на Большой земле, за кольцом, и радовались, что близкие живы. Другие узнавали, что волноваться им больше не о ком. Получал письма и Николай Владимирович Левицкий. Артистка вспомогательного состава театра П. писала ему из Новосибирска: «Дорогой Николай Владимирович, простите, что я Вас беспокою. Не сможете ли Вы узнать, как с моей квартирой, болит душа. Надо зайти к управхозу, которому я все сдала по описи, но он, наверное, сменился. Вы, наверно, это сможете узнать. В квартире, кажется, было кое-что повреждено воздушной волной. Если Вы будете так любезны — сходите и узнайте». Левицкий, возвращаясь после очередного обхода своего многоэтажного объекта, обессиленный, ложился на диван и старался заглушить муки голода, к которым невозможно привыкнуть, а из Новосибирска шли и шли срочные депеши. Телеграф сообщил начальнику штаба, что врач театрального медпункта Р. просит взять его вещи на хранение в театр. Заместитель директора театра запрашивал: «Телеграфьте состояние квартиры имущества артиста Горохова Бережной». Актриса М. слала молнию: «Умоляю выяснить положение дочери Фатимы». Пришла даже телеграмма без подписи: «Дорогой Коля придет Русанова сестра Лукашевича помоги чем возможно привет всем».
