Горбунов, как и Сирано де Бержерак, мог бы сказать:
Но я не уходил с несмытою обидой,
С помятой честью — никогда!
В пьесе Горбунов говорит контр-адмиралу Белоброву: «Вам даны по отношению ко мне огромные права. Вы можете отправить меня под арест, отдать под суд и разжаловать. Но права говорить со мной в неуважительном тоне вам никто не давал!»
Горбунов — гордый человек. Ему, как и Сирано, отвратительны ложь, подлость, зависть, лицемерие. Он, как и Сирано, мог бы спросить:
Кто прав? Кто не дожил до первой седины
Или седеющий от первых унижений?
Кто прав, Ле-Бре? Кем лучше сведены
Концы побед с концами поражений?
Разумеется, не нужно переоценивать эту аналогию и это сходство, понимать их слишком буквально, — они далеко не исчерпывают образа Горбунова. Герой пьесы Крона, офицер флота, явился в нашей военной драматургии образом в высшей степени современным, более того — новым. Драматург показал, что профессия командира, военного специалиста, требует огромных знаний, воли, упорного труда и, вместе с тем, — мечты, творческой мысли, жажды подвига. Того, кто лишен этих качеств, Горбунов считает самозванцем, обманщиком. Селянина, офицера, лишенного чести, он называет изменником и предателем.
Драматург видел будущее советского военного флота, угадал его черты, которым действительно предстояло возникнуть, точно запечатлел конкретные детали военного быта.
Горбунов. …Вы носите форму. Вы — офицер.
Туровцев (усмехнулся). Офицер?
Горбунов. Так точно. Что вас так поражает? Слова «генерал» вы уже не пугаетесь, потому что оно напечатано в газетах. А тут ничего не известно, надо самому решать: хорошо я сказал или плохо…
Горбунов излагает Белоброву свои взгляды на понятие офицерской чести, по тому времени — дерзкие. И адмирал задумывается: «Может, этот парень правду врет? Будем называться офицерами, будут у нас гвардейские части. Может быть, даже и погоны наденем?..»
Честноков получил интересную роль. И стал, по мнению Крона, лучшим ее исполнителем.
Режиссеры А. Пергамент и Т. Сойникова и художник спектакля М. Григорьев обсуждали эскизы будущих декораций. Внешний облик спектакля должен был передать неповторимую атмосферу блокадного города, запечатленную в авторских ремарках. Драматург настаивал на их точном исполнении. Ремарки были выразительны: «Двор каменного дома на Набережной. В полуовале арки ворот — заснеженная мостовая, ограда реки, силуэт рубки подводной лодки, стоящей на приколе у Набережной…» Художник, однако, не во всех случаях точно следовал ремаркам. Лирическая сцена между Горбуновым и Катей, например, происходит, по замыслу автора, возле памятника «Стерегущему» на Кировском проспекте («Бронзовая вода хлещет в иллюминатор, бронзовые матросы погибают, но не сдаются»). Драматургу хотелось передать в этой сцене мысль о преемственности высоких морских традиций. Художник и постановщики, однако, решили иначе и перенесли место действия этой сцены к Поцелуеву мосту через Мойку. Им казалось, что этот уголок Ленинграда будет выглядеть на сцене поэтичнее.
Премьера «Офицера флота» состоялась в первой половине августа сорок четвертого года в зале Выборгского дома культуры. На несколько дней раньше прошла премьера пьесы в Калинине. Однако спектакль Театра Балтфлота, по существу, положил начало большой сценической истории пьесы.
Горбунов в исполнении Честнокова явился в спектакле интеллигентным, мыслящим человеком, тонко и глубоко воспринимающим жизнь, командиром новой формации, который прям и решителен в вопросах службы, смел в бою, благороден в человеческих отношениях. Строгим, сухим, подтянутым и никак не располагающим к задушевному разговору появлялся Горбунов на сцене. Такой облик офицера не закрывал от зрителей других черт его характера: резко отгоняет он от корабля голодную женщину и тут же отдает ей последнюю галету. «Я не пытался смягчить характер Горбунова, — рассказывал Честноков. — Я где-то даже подчеркивал его внешнюю сухость… И в то же время зритель должен был проникнуть во внутренний мир Горбунова…»
Великолепным исполнителем роли старшего краснофлотца Соловцова явился артист Владимир Каменский. Особенно удавалась артисту сцена на судоремонтном заводе.
Сторожиха. Ты, я вижу, нахал здоровый…
Соловцов (серьезно). Это есть. Теперь-то ничего, раньше было больше.
Сторожиха. Да уж куда больше-то?
Соловцов. Не говори, мать. Это смотря по обстановке. Вот позапрошлый месяц вызывает меня командир корабля: Соловцов! — Есть, Соловцов. — Как у вас, Соловцов, насчет нахальства? — Изживаю, товарищ капитан-лейтенант. — Ну так вот, покуда не вовсе изжили, поручаю вам обеспечение ремонта материалами…
Соловцов Каменского был балтийцем-корешом, у которого флот, что называется, в крови. Пружинистый, подтянутый, будто литой, Соловцов в этом спектакле так приветствовал командира, что хотелось еще раз увидеть это шикарное движение: пальцы щеголевато выстреливали к бескозырке. Дисциплинированность соединялась в его натуре с лихой бесшабашностью и веселой выдумкой.
Удались в спектакле и женские образы.
Катя. Вы мне нужны такой, какой вы есть, — злой и нежный, в радости и в печали, здоровый или больной. Даже если бы вы стали калекой, в моем чувстве ничего бы не изменилось. Все остальное меня не касается…
И артистка Анастасия Попеко поняла, что главное в Кате — целомудренная женственность, цельность натуры, женская слабость и человеческая сила.
Тамара. …Он и теперь знал, что я не проститутка, что я не из-за интереса, а оттого, что страшно мне, чтоб заглушить, чтоб веселее было… Ну что ж мне делать, если я не умею терпеть, если я привыкла, чтоб было легко?..
Артистка Евгения Церебилко, игравшая эту роль, почувствовала, что образ Тамары отражает сложный и драматический процесс, происходивший порой с людьми под воздействием тяжких условий жизни, голода, неумения во что-то верить. Артистка, как и драматург, знала, что люди в результате пережитого раскрывались неожиданным на первый взгляд образом: незаметные, ничего особенного не совершившие, оказывались порой сильнее многих других; а некоторые из тех, кого до войны можно было с чистой совестью назвать прекрасными, мужественными людьми, случалось, опускались. Шел процесс обнажения самых сокровенных душевных тайников. Слабые оказывались в те дни сильными гораздо чаще, чем крепкие падали духом; но и такие, как Тамара, были в Ленинграде. И артистка стремилась показать превращение своей героини без шаржа, без злобы — с искренним сочувствием и пониманием ее беды.
«Офицер флота» пойдет отныне во многих театрах страны. Но нигде не найдет эта пьеса исполнителей, которые так подробно и точно знали бы своих героев — военных моряков, которые сами становились бы ими в трудные минуты обороны города, разъездов по кораблям и фортам. Артистам Театра Балтфлота, как и автору, не надо было обращаться к военному консультанту. Сфера событий пьесы и жизни оказалась общей. «Офицер флота» стал одной из побед искусства осажденного Ленинграда.
Пьеса Крона давала зрителям богатую пищу для размышлений о долге человека на войне, о своем месте в обороне города. Люди страдали и сражались, любили и ненавидели. Они учились у Горбунова тому, что так дорого в человеке: умению отрешиться от самого себя ради большого общего дела, ради главного, что должен делать на земле человек. «Театр КБФ правильно понял пьесу… всячески подчеркивая и оттеняя ее особенности: чистоту и благородство центрального героя», — писал в краснофлотской газете, в рецензии на спектакль, писатель И. Меттер.
