Приступила к работе и художник спектакля Софья Касьяновна Вишневецкая, жена Вишневского, жившая в этом же доме на Песочной. Софья Касьяновна обладала характером настойчивым и для окружающих нелегким. Поначалу она восстановила против себя все театральные цеха. Она настоятельно и придирчиво требовала выполнения каждого своего указания. Она доставала где-то фанеру и жесть, которых никто не мог достать, и добивалась самой тщательной разработки эскизов. Люди ворчали, но Вишневецкая твердо стояла на своем.

Задник, изображавший Балтику, писал мастер Кировского театра оперы и балета Евсеев.

Эта фраза — из первого издания книги. Я ровным счетом ничего не знал тогда о мастере Евсееве — даже инициалов! — и теперь с огорчением осознаю свою недоработку. А то, что, как выяснилось, следовало знать и написать о Евсееве, заставило меня попросить теперь набрать фразу курсивом: пусть этот прием подчеркнет, как мало мы иногда знаем о значительных, но безвестных людях, героях блокады, и как много стоит за их скромными именами.

Скульптор Сергей Александрович Евсеев (годы его жизни: 1882–1959) еще в Петербурге слыл одним из самых опытных и талантливых мастеров театрально-декорационного искусства. В 1907 году он организовал декорационные мастерские — для обслуживания всех крупнейших театров столицы. Евсеев проработал в этих мастерских пятьдесят лет, почти до самой своей смерти, и участвовал в оформлении почти всех спектаклей Театра оперы и балета за полвека, создавая декорации, бутафорию, макеты. Но сам он никогда не называл этой внушительной цифры — пятьдесят лет. Человек скромный и точный, он говорил о своем рабочем стаже: «сорок девять лет и восемь месяцев». Недостающие до круглой цифры четыре месяца он неизменно подчеркивал. Думаю, эта черта определенно характеризует этого замечательного художника.

В дни блокады С. Евсеев делал деревянные модели танков — защитники Ленинграда использовали их для дезинформации врага и вызывали огонь на эти евсеевские мишени. В городе шутили, что танки для обороны изготавливают Кировский завод и Кировский театр.

Наиболее яркой вспышкой таланта в творческой биографии С. Евсеева и центральным делом его жизни стало прямое участие вместе с архитекторами В. А. Щуко и В. Г. Гельфрейхом в создании знаменитого на весь мир памятника В. И. Ленину на броневике у Финляндского вокзала (открыт 7 ноября 1926 года). С. А. Евсеев — автор скульптурной части памятника, фигуры Ильича. Впрочем, у себя в театральных мастерских Сергей Александрович обычно не упоминал о своем участии в создании выдающегося памятника эпохи, и многие даже не подозревали об этом. К своему стыду, театрального декоратора Евсеева и скульптора Евсеева не отождествлял и я…

Итак, задник, изображавший Балтику, писал мастер Кировского театра Евсеев.

Ему помогали плотники-краснофлотцы. Вишневецкая со свойственной ей деспотической придирчивостью требовала достоверного, подлинного реквизита. Для сцены второго акта, которая происходит в парикмахерской, в театр притащили кресло и зеркало из настоящей парикмахерской. В конце октября на арьерсцене появились детали настоящих, вышедших из строя катеров: мачты, фонари, зарядные ящики, флаги расцвечивания, сигнальные флаги и многое другое. Костюмеры получили подлинные флотские бушлаты, робы, ботинки. Настоящим было оружие и даже эсэсовские мундиры — достать их было легче, чем шить в костюмерной.

Репетиции шли ежедневно. Актеры репетировали в полсилы, стараясь сберечь себя для предстоящих спектаклей. На сцене становилось все холоднее. Но холод не мог заморозить радостной атмосферы творчества. Режиссерская и актерская импровизация сопутствовали постановке на каждом шагу.

На одной из репетиций Королькевич, начиная первый акт репликой Миши, неожиданно появился с двумя сигнальными флажками и, обращаясь к залу, стал семафорить по всем правилам флотского искусства — семафорить тот самый текст, который одновременно произносил вслух:

— Стройная, пропорционально сложенная фигура молодого балтийца…

Получилось занятно и смешно — особенно для моряков, свободно читавших азбуку флагов. Приехавший на премьеру командующий Балтийским флотом адмирал Трибуц с удивлением спросил:

— Где научился артист так профессионально семафорить?

— Да ведь он восемь лет прослужил сигнальщиком Тихоокеанского военного флота! — был ответ.

Так рождался спектакль — в атмосфере находок и подлинно опереточной легкости, которая ничуть не снимала ни трагизма происходивших в пьесе событий, ни того, что называют воспитательной ролью спектакля.

Авторы все еще продолжали работу над шлифовкой текста. Янет получил записку Вишневского: «Привет. Уфф! Перепечатка и первый тур поправок, доделок — закончен. Абсолютно нет времени править, сверять. В тексте есть опечатки, грубые ошибки машинистки. Просим Вас с карандашом до сдачи в перепечатку — прочесть текст. Запишите все свои замечания… Жму руку. Вс. Вишневский».

Авторы часто приезжали на репетиции. Давали советы: литературные и военно-флотские. Выполняли роли военных консультантов. В одной из своих заметок Вишневский писал Янету: «Мои авторские и флотские ощущения от работы коллектива и основных исполнителей остаются абсолютно прочными. Когда я вижу в осажденном городе рождение хорошего, острого спектакля, я не могу скрыть своей радости, в отдельных случаях — и восторга. На лжепедагогические позиции постоянного нажима, постоянной критики актеров я не хочу становиться. Мы только подходим к прогонам, и ровная, мягкая корректура при общем одобрении верной трактовки ролей и большинства мизансцен остается правильной…»

Ведущие мастера театра показывали пример самоотверженности. Нина Васильевна Пельцер, балетмейстер театра, добившись от дирекции приказа о необходимости обязательного посещения занятий по танцу, без устали тренировала артистов. С небывалым упорством упражнялись певцы. А неутомимый постановщик Янет успевал проконтролировать все: он объединял разнородные усилия людей в единое, целеустремленное движение.

Во время последней ночной монтировки рядом с театром разорвалась бомба. В россиевском здании вылетели стекла. Закачался уже повешенный задник, заколыхалась морская даль. Впрочем, на такие пустяки никто в предпремьерной горячке даже внимания не обратил.

А в это время в Ленинград из Свердловска пришла телеграмма за подписью народных артистов СССР Москвина и Хмелева: Московский Художественный театр срочно вызывал в Свердловск Крона. Театр репетировал его «Глубокую разведку» и требовал приезда драматурга для участия в прогонах. Крону пришлось вылететь в Свердловск.

7 ноября сорок второго года в осажденном Ленинграде, вопреки недоеданию, обстрелам, пронизывающему холоду, возникло ощущение праздника. Радио транслировало приказы, речи, музыку. Но, пожалуй, одним из главных признаков торжества стали расклеенные по городу синие афиши с изображенным на них силуэтом военного корабля. Крупным шрифтом были набраны слова: «Раскинулось море широко», напоминая старую матросскую песню прощания и тревоги, песню про кочегара, который не вернется домой.

Свежие афиши… Как радовали они нас прежде, в дни мира! Возле них останавливались шумные стайки девушек, искавших в перечне действующих лиц и исполнителей имена любимых актеров. Гадали: о чем спектакль? Будет ли про любовь? Будет ли петь знаменитый тенор? Как достать билеты, которых перед премьерой не будет и в помине?.. Теперь многое повторилось. И в самом этом повторении заключалось нечто радостное и многозначительное. Свежие афиши — в осажденном городе, в разгар блокадных тягот! Снова в перечне исполнителей — имена Колесниковой и Кедрова: несомненно, в новой пьесе рассказывается и о любви! Наверняка трудно будет достать билет; спектакли Театра музыкальной комедии всегда идут при полном зале, а тут — премьера блокадного спектакля! За место далеко не в первых рядах уже сейчас просят хлеб или керосин. А ведь в зале Александринки 1370 мест!

Премьера началась в пять часов пополудни.