Церемонии и торжества продолжались три дня, после чего Имбальд, казнив нескольких знатных сановников, вызвавших его раздражение, отпустил остальных гостей домой.

Через несколько месяцев МСБР снарядила линейный флот, уничтоживший пиратскую флотилию Имбальда. Имбальд не мог поверить в свое поражение и остался в Фанчен-Лалу, где его осадили десантники МСБР. Космический Султан попал в западню: у него не было никакой возможности бежать, его неизбежно должны были найти и расстрелять на месте. Мысль об этом вызывала у него безудержную ярость – Имбальд еще не готов был умереть! Но у него не оставалось выбора. В безумии отчаяния он принялся разрушать Фанчен-Лалу, зал за драгоценным залом. Командир спецназа МСБР, сэр Ральф Вичинанца, человек образованный и восприимчивый, отказался допустить варварское уничтожение творения лучших архитекторов Ойкумены. Он вызвал Имбальда на переговоры и выдвинул разумное – даже щедрое, с его точки зрения, предложение. Имбальд должен был воздержаться от дальнейшего разрушения дворца и сдаться МСБР. После этого пирата-диктатора посадили бы в космический корабль, рубка управления которого была бы отделена от остальных помещений звездолета таким образом, чтобы Имбальд никогда не смог получить доступ к навигационной системе. Корабль должен был вылететь по предварительно заданному курсу за пределы Ойкумены и, в конечном счете, в межгалактическое пространство. Имбальд оставался бы на борту в полном одиночестве, но располагал бы запасом провизии, достаточным для пропитания на протяжении трех человеческих жизней. Ему предстояло улететь в неизведанные просторы и узреть перспективы, никогда еще не открывавшиеся взору человека. Но ему суждено было никогда не вернуться.

Имбальд размышлял не дольше пяти минут. Он поставил несколько условий, относившихся к качеству провизии и выбору вин, к интерьеру и удобствам салона и спальни, а также к содержанию библиотеки звездолета. Космический Султан признался сэру Ральфу, что давно уже хотел заняться сочинением своего жизнеописания, и что теперь, наконец, ему представилась такая возможность. Сэр Ральф пожелал ему многих лет безмятежного существования и отправил его в космос. Благодаря такому дипломатическому маневру бóльшая часть дворца Фанчен-Лалу была спасена. Проходили века; владельцами знаменитого дворца становились, одна за другой, новые организации и корпорации. Несколько раз предпринимались попытки реставрации – с переменным успехом. Теперь во дворце Фанчен-Лалу расположилось пенитенциарное учреждение, так называемый «Рефункционарий», вместе с подведомственными ему Институтом передовой пенологии и лабораторией психопатологических исследований.

Нынешние обитатели Скропуса были, в большинстве своем, потомками палачей и подручных Космического Султана, которым позволили сохранить сельские поместья. В них не осталось ни следа необузданной жестокости предков – они сонливо прозябали в своих усадьбах, не одобряли Рефункционарий и время от времени посещали Дюайль, чтобы принять участие в очередном заседании Клуба садоводов или, если их окончательно одолевала скука, в каком-нибудь семинаре Общества межпланетного культурного обмена.

«Гликка» приземлилась у космического вокзала, рядом с вереницей высоких голубых и зеленовато-бирюзовых саговников, широко распустивших перистые ветви.

Мирон наблюдал за разгрузкой трюмов. Доставке в Рефункционарий подлежали три больших обрешеченных контейнера; перед тем, как их установили на передвижной платформе, однако, к Мирону подошел суперинтендант пенитенциарного комплекса – субъект благодушной наружности, средних лет, по имени Юэль Гартовер. На нем была аккуратная голубая униформа с белыми и черными лампасами; он обратился к суперкарго с такой сдержанной любезностью, что Мирон тут же согласился рассмотреть возможность выполнения его запроса. Гартовер хотел, чтобы «Гликка» перелетела на территорию исправительного учреждения, где тяжелые ящики могли выгрузить работники Рефункционария – это позволило бы избежать дополнительных затрат на перевозку доставленных материалов из космопорта.

Мирон передал пожелания суперинтенданта капитану Малуфу; тот не возражал. После загрузки в другой трюм прессованной пыльцы, предназначенной для заказчика в Каксе на Бленкинсопе, «Гликка» переместилась на площадку перед дворцом Фанчен-Лалу – капитан согласился предоставить такую услугу бесплатно.

Выражая благодарность, Юэль Гартовер предложил команде «Гликки» экскурсию по Рефункционарию. Вопреки влиянию времени и дюжины проектов «модернизации», Фанчен-Лалу во многом сохранил былое величие.

Не меньший интерес вызывали мужчины и женщины, занимавшиеся своими делами в залах древнего дворца. Они не походили друг на друга ни внешностью, ни одеждой; по словам Гартовера, среди них были надзиратели, стажеры из местного колледжа, исследователи из института и собственно преступники.

Винго удивился: «Все они бродят куда глаза глядят, никто и ничто их не удерживает! Мы окружены отчаянными головорезами! Как вы можете сохранять спокойствие?»

Гартовер усмехнулся: «Почему нет? Нашим заключенным есть чем заняться – им и в голову не приходит нарушать спокойствие».

«В высшей степени странно! – недоумевал Винго. – Надо полагать, самые буйные и кровожадные из них заперты в каком-то особом отделении?»

Продолжая улыбаться, Гартовер отрицательно покачал головой: «Учитывайте, пожалуйста, что в каком-то смысле это экспериментальное учреждение. Мы не отказались от ортодоксальных методов целиком и полностью – им тоже находится полезное применение – но в целом мы функционируем в режиме, который я назвал бы „динамическим оптимизмом“. Термин „неудача“ не входит в наш лексикон, а произносить слово „преступление“ запрещено. Вместо этого мы говорим: „ошибка“ или „недопустимое поведение“. Это не значит, что мы – наивные идиоты-идеалисты, отрицающие существование жестокости и страданий. Мы – прагматичные психомеханики; наша цель состоит в том, чтобы сделать правонарушения и злоупотребления непривлекательными, чтобы соответствующие действия казались бессмысленными и неинтересными».

«Вы пытаетесь демонстрировать банальность зла, – пробормотал капитан Малуф. – Разве это заменяет нравственную систему ценностей?»

«И да, и нет, – ответил Гартовер. – В любом случае, если я спрошу, что такое нравственность, вы не сможете ответить».

Винго с сомнением покосился на Шватцендейла: «А что бы вы сказали о мерзавце, который подвесил чудовищное дохлое насекомое прямо над лицом спящего человека, осветил насекомое ярким фонарем, отошел в сторону и заорал: „Помогите! Помогите! Наступает конец света!“?»

Гартовер задумался, после чего вежливо сказал: «В отсутствие другой фактической информации я не могу обосновать диагноз. Тем не менее можно предположить, что „мерзавец“, как вы выразились – изобретательный плут, страдающий от отсутствия достаточных развлечений».

«Может быть».

Мирон спросил: «Преступники, которых содержат в Рефункционарии – ну хорошо, назовем их „людьми, которые вели себя недопустимо“ – понимают, какой ущерб они нанесли другим?»

Гартовер поджал губы и пожал плечами: «Возможно, но это не имеет значения, потому что ваш вопрос относится к прошлому, а мы сосредоточиваем внимание на будущем. Мы стремимся внушать гордость, а не стыд».

«То есть, вы занимаетесь тем, что называется „реабилитацией“», – заметил Винго.

«Именно так! Раз уж об этом зашла речь, могу привести любопытный пример. Недавно поступивший к нам пациент, убивший обеих своих бабушек, заявил, что он полностью реабилитирован, так как у него нет никакой возможности повторить свои недопустимые действия ввиду отсутствия каких-либо других его бабушек. Должен сказать, что его аргументация в какой-то мере убедительна – в настоящее время Наблюдательный совет рассматривает его ходатайство».

Малуф нахмурился: «А вы не думаете, что таким образом вы подчиняете действительность теории? Другими словами, насколько целесообразен такой подход в практическом отношении?»