Но разбитая голова болела так сильно, что не было никакой возможности оторвать лицо от грязи, смешанной с кровью — такой восхитительно холодной грязи… Пусть кто-нибудь другой — Мэрдиган… Леод… Элвитиль… Брандир… Кто-нибудь, не такой уставший…

Лошадь Болдога всхрапнула над самой головой, Берен чувствовал на щеке ее дыхание. Протянул руку, поймал повод и, проклиная все на свете, поднялся. Конь, шарахнувшись назад, помог ему.

— Тихо, скотинка, тихо… — горец потрепал мышасто-серого жеребца по морде. — Где-то здесь мой меч. Пойдем поищем…

Когда Берен спустился в долину, все было уже кончено. Даже раненых добили. Воины собирали с убитых оружие, упряжь, одежду и сапоги: от дождя Хогг должен был вскоре подняться и залить всю равнину, унося трупы. В княжеской палатке не было слышно никаких признаков радости — подогретый эль пили молча, как на поминальной тризне. Победа была не из тех, о которых слагают песни — это понимал каждый.

Но каждый понимал и другое: какая ни есть, а эта победа несла Дортониону свободу.

Берен, так же ни слова не говоря, позволил Гили снять с себя перевязь и отереть лицо, большую часть грязи и крови с которого уже смыл дождь. После чего молча подсел к бочонку и взял протянутую кем-то кружку, в то время как Гили побежал за Нимросом.

Риона, жена Мэрдигана, Брандир, Хардинг, Гортон, Элвитиль с рассеченной рукой и Фин-Леод, Турвин, младший брат Фин-Риана, и даже Даэрон подняли кружки в безмолвном приветствии. Берен ответил таким же жестом. Слова были не нужны.

Ночью река Хогг вздулась и желтая, грязная вода пошла алыми и черными разводами, заполняя всю долину. Пепел, сажа, обгоревшие и порубленные тела, трупы лошадей, обломки мечей, копий, самострелов и орудий — все скрылось в бурой кипени, каждый год заполнявшей мрачную долину Хогг, отмеченную проклятьем предательства и убийства. Бурный поток подхватил то, что смог и понес вниз, к Ривилю, к Топям Сереха. Мертвецы, уплывшие по течению, были единственными солдатами армии «Хэлгор», сумевшими добраться до тех мест, где ждал их Саурон.

— Возьми меня с собой.

Гили так и подавился. Он чего угодно ждал — но не этого.

— Как же я тебя возьму… — растерялся он.

— Отдай мне свой старый плащ! — Даэйрет заговорила быстро и горячо. — У тебя же есть запасная лошадь, меня никто не узнает, подумают, что я мальчик, вы же тут все одеты одинаково…

Это да. Все, кто собирался ехать с Береном, две сотни выбранных и вызвавшихся, оделись в то, что получили на службе Саурону или сняли с убитых. То есть, одежда-то на каждом была своя, но в армиях Моргота было заведено носить поверх доспеха черные нарамники с белыми знаками своих войск и знамен. У Даэйрэт такой был. Завернувшись в плащ и натянув башлык до самых глаз, она могла бы сойти за одного из Бретильских Драконов. На время.

— Ты не в себе, — Гили мотнул головой. — Берен меня повесит, если я тебя возьму.

— Он же как будто побратался с тобой.

— Ну и что.

— А с кем ты тогда меня здесь оставишь? Что со мной тут сделают?

Это был самый сильный довод в ее пользу, и на него Гили совершенно не знал, что ответить.

У него никого не было, кроме Берена да товарищей, приобретенных благодаря Берену. Можно было бы отослать девочку к Эйтелингам, но это было далеко, не меньше трех дней пешего пути, по дорогам, кишащим недобитыми орками и повстанцами. Если ее отправить одну, с ней скоро случится то, что случилось бы четыре дня тому, если бы не Гили. Кому ее доверить — он не знал. Аван ушел рано утром и его Гили прохлопал, Рандир погиб, а будь он жив — поехал бы с Береном, Нимрос, Мерет и Брандир ехали с Береном, Хардингу и Гортону не было никакого дела до пленницы, Радруин лежал раненый, Гвадор и Артад погибли. Оставить Даэйрэт здесь, с ранеными, которые еще не разобрались, уходить им за край заката или оставаться пока здесь, он боялся по той же причине. Пока она жила в палатке Берена и считалась пленницей княжеского брата, никто не смел покушаться на нее — но что будет, когда она лишится защиты? У Берена же он не решался просить совета, потому что, когда он находился в добром духе, советы его были непристойными. Во время перехода к долине Хогг он спросил — что ему делать с девушкой? «Делай что хочешь, это пленница твоего копья», — пожал плечами Берен. — «Хотя я бы ее все-таки отмыл сначала, а потом уж делал что хочу». А сейчас… словом, сейчас судьба пленницы была не самым подходящим предметом для разговора.

Сегодня все утро хоронили мертвых, и Берен, несмотря на покалеченную руку, носил в шлеме землю, насыпая курган. «Черных», которых не смыла река, хоронить не хотели, но князь уперся: всех людей.

Ильвэ, лорда-наместника, зарыли отдельно. Рандира Мар-Рована похоронили поблизости от Ост-ин-Гретир, рядом с другими погибшими вождями: старостой Лэймаром дин-Рованом, двумя эльфами из маленькой дружины Элвитиля, Анардилом Фин-Рианом, молодым Форласом Фин-Тарном. А Болдога Берен велел зарыть там, где он лежит — хотя всех прочих орков просто побросали в одно из ближних ущелий ниже по течению. «Эту падаль еще хоронить?» — возмутился Роуэн, но Берен тихо спросил у него: «Хардинг, ты обо мне слышал, что я кому-то что-то обещал и не сделал?». «Только не говори, что обещал Болдогу похоронить его», — проворчал Роуэн. «Вели своим людям его закопать», — настоял Берен, и Роуэн, хоть и продолжал ворчать, отдал приказ.

Берен поднялся на холм вместе с могильщиками, за ними увязалась небольшая толпа. Орка зарыли. «Ну, а теперь что?» — недовольно спросил один из Хардингов, зарывавший могилу. «А теперь разойдитесь кругом!» — скомандовал Берен. Недоумевая, горцы расступились, давая ему место, и он пошел вдоль цепочки людей, хлопая в ладоши, хоть и морщась при этом от боли. Еще не совсем понимая, что к чему, два или три человека подхватили ритм — и тогда Берен прошелся по могиле в танце. Раскинув руки, он кружился на ходу, после каждого полного оборота падая на колено и снова вскакивая. Хватило его только на один такой проход — потом он остановился, задыхаясь, весь в поту — но горцы пришли в восторг от его затеи: сплясать на могиле своего старого мучителя. Танцы продолжались до ночи. Гили участия в них не принимал, потому что бился над хитрой загадкой: как накормить Берена, который не может жевать из-за того, что орк раскроил ему скулу. Эльфы залечили эту трещину в кости, но так, наскоро зарощенные кости очень болят, он это помнил еще по давнему разговору с Айменелом.

В обозе нашлась коза, и Гили не дал ее зарезать, — но что такое козье молоко для мужчины, восстанавливающего силы для нового боя? Жевать пресное лепешки и сухое мясо, как все вокруг, Берен не мог и в сердце своем бесился, что вынужден, как младенец, пить молоко или, как старик, глотать полужидкую овсяную похлебку.

Кроме того, у него была сломана ключица. Помогая ему вчера выбраться из кольчуги, Руско узнал много новых ругательств, а после князь повалился, как показалось Гили, без чувств. Нимрос снял с него стеганку и рубаху, осмотрел и ощупал посиневшее плечо и пробормотал себе под нос:

— Ключица сломана.

— Ну, спасибо. А я-то думал, грыжа выпала, — пробормотал сквозь зубы Берен, как-то незаметно пришедший в себя. — Сам знаю, что ключица. Как быть?

Нимрос соорудил из двух ремней подобие сбруи и затянул это на плечах у Берена, скрепив пряжкой между лопаток. Теперь эта штука держала его плечи все время развернутыми, чтобы ключица срослась правильно. Но натирала она немилосердно, и эльфы сказали, что Берен должен продолжать ее носить, потому что быстро зарощенная ключица может поломаться так же легко. Ну, о чем можно говорить с человеком, когда у него не по-людски болит скула, плечи стерты и живот к спине присох? А если с ним заговорить — что он хорошего скажет?

Гили перевел Даэйрет в обоз при раненых, теперь она жила на крытом холстиной возу. Хотя на других таких возах раненых размещали по двое-трое, с ней никто не хотел жить бок о бок.