Старик за воротами, дождавшись, когда мы утихнем, сказал:

«Именем Спасителя нашего Иисуса Христа послушайтесь моего совета, господа. Как можно скорее возвращайтесь туда, откуда пришли! Сюда прибыл собственной персоной главнокомандующий турецкой армией Сулейман-паша, понимаете ли? Он в ресторане, возле вокзала, созвал туда весь свой штаб. Поворачивайте назад, пока не поздно!»

Вот какой совет подал нам невидимка консул, и, если смотреть на вещи трезво, он был совершенно прав. Однако капитан Бураго услыхал из всей этой речи лишь то, что ему было нужно.

«В ресторане возле вокзала? — точно эхо повторил он. — Ну, ребята, видите, где прячется наш голубчик? Как же нам теперь узнать дорогу к вокзалу?»

Я оглянулся на Николу. Он беспомощно повел плечами — железную дорогу построили уже после его бегства из города. Священник и попадья в счет не шли — не уверен, слышали ли они вообще, о чем идет речь. Я поискал глазами их сына. Но еще прежде, чем я увидел его, прозвучал другой голос, неожиданный и оттого еще более удивительный — голос Веты.

«Если проехать Нижним кварталом, — проговорила она, — то мы выедем прямо к железной дороге, господин капитан. А она приведет нас к вокзалу».

«Правильно!» — тотчас согласился Бураго.

Даже ночь не сумела укрыть от наших взглядов, как обрадовался он ее сообразительности.

«По коням, братцы! — скомандовал он. — Указывайте дорогу, Елизавета Дмитриевна. На станцию! Куда Сулейман, туда и мы!»

Позвольте мне признаться: не дерзость поразила меня в его словах, я уже более или менее привык к ней. Поразила меня и — что таить? — кольнула завистью та близость, что успела возникнуть между двумя этими юными существами — благодаря этой ночи, безостановочной скачке, опасности, сердечному трепету… Но зачем мудрствовать? У моего бай Николы была одна пословица, удачнее для этого случая на подберешь: иному счастье — мать, иному — мачеха.

Ну-с, а покуда эскадрон скачет к вокзалу, не послушать ли нам Фрэда Барнаби? Пусть поведает нам, что в это время происходило у турок.

8

— Что там происходило?.. Гм! — Фрэд по своему обыкновению улыбался, но почему-то прятал глаза. — Мы сидели за столом и ужинали. Впрочем, «ужинали» слово не вполне подходящее. Вернее было бы сказать — набивали утробу. Сначала никто не произносил ни слова — так едят лишь истинно голодные люди. Но продолжалось это только до тех пор, пока не раздались первые выстрелы. Синьор Винченцо суетился возле стола, расточал улыбки, усиленно потчевал гостей. Стамо, болгарин-повар, о котором я уже упоминал, вносил одно кушанье за другим и, недовольно сопя, ставил на стол.

Мрачный, неприятный субъект. Глаза его исподтишка и, пожалуй, не слишком почтительно изучали нас — он явно забывал, кто он и кто мы. Нет, нет, Мишель, не смейтесь! Мне заранее известны ваши возражения: свобода, мол, равенство, братство! Боже правый, да когда же эти слова не были всего лишь словами? История с поваром — лишнее подтверждение тому, что между цивилизацией и дикостью — глубочайшая пропасть…

— Простите, что перебиваю вас, Фрэдди! Если говорить о вас и вашем приятеле Стамо — то здесь и впрямь возразить нечего. Но Сулейман — это ведь тоже цивилизация? — Миллет откровенно поддразнивал англичанина.

Барнаби только пожал плечами.

— Если вы все еще не уразумели, что налицо был, как выражаются юристы, преступный умысел… — сказал он.

— А как тогда назовете вы «керосиновую» стратегию турецкого главнокомандующего? Гуманной? Да? На ваш взгляд, предавать огню города и села — не преступление?

— Это совсем иное. Это и впрямь стратегия — возможно, неверная и в какой-то мере преступная, возможно, бесплодная, но все же стратегия, тогда как повар явно замышлял убийство.

— А что из чего проистекает, по-вашему, уже вопрос другой?

Мы напряженно следили за их спором. Чувствовалось, что узел этого двойного повествования вот-вот будет развязан. Но многое еще оставалось недосказанным. Карло не выдержал:

— Расскажите лучше, что было дальше! — взмолился он.

Общество дружно поддержало его.

— Я не должен был вмешиваться, но это было выше моих сил, — виновато проговорил Миллет. — Продолжайте, Фрэдди. Нет, нет, я молчу! Рассказывайте так, как вам все это представляется. К счастью, нравственные категории, о которых шел наш спор, вскоре превратились в категории житейские! Однако — вам слово!

— Мне остается только поблагодарить вас. Очень мило с вашей стороны, вы очень любезны… И все же позвольте сказать еще несколько слов о Стамо. Не скрою, леди и джентльмены, я ненавижу этого субъекта! Вы спросите: за что? Какая может быть связь между англичанином моего ранга и поваром-болгарином, чтобы я возненавидел его? В том-то и дело, что связь возникла, и связь роковая, предугаданная мною в первый же миг! Инстинкт, интуиция — назовите, как угодно.

Я вам опишу его: сухощавый, смуглолицый брюнет, вид хмурый, замкнутый. Взгляд, ощупывающий все и вся. Уши торчком. Меня не покидало ощущение, что он прислушивается к тому, о чем говорится за столом. И вдруг мелькнула мысль: уж не шпион ли он? Русский шпион?

Помню, как ни был мне антипатичен этот субъект, мысль показалась мне потешной. Я обернулся к доктору Джилу (который на этот раз явился не один, а вместе с розовой мисс Грей, сестрой милосердия) и спросил:

«Отчего, собственно говоря, этот повар оставил ваш лазарет?»

«По правде сказать, Фрэдди, я и сам толком не знаю, — отвечал Джил, вероятно удивленный проявленным мной интересом. — Помнится, у нас исчезли тогда кое-какие медикаменты, и мы были вынуждены обыскать младший персонал. По этой или по иной причине он оскорбился. Заявил: „Больше мне у вас делать нечего“. Я уговаривал его, убеждал — где в теперешние времена найдешь такого повара? Но он — ни в какую. Чудак. Синьор Винченцо, натурально, воспользовался случаем… Однако почему вы спрашиваете?»

«Да так… Действительно чудак… Не нравится мне что-то его физиономия. Будто сердит на весь мир…» — Я хотел придать разговору шутливый оборот.

Доктор не поддержал этого тона:

«Я слышал, он перед началом войны потерял всех своих близких… Быть может, вы знаете: здесь было восстание, потом резня…»

«Да, я знаю из газет…» — прервал я его с притворным безразличием, потому что много, слишком даже много читал об этой чудовищной истории и старался не думать о ней.

«Итак, завтра в полдень ваш лазарет снимается с места?» — обратился я к сестре милосердия, за которой усиленно ухаживал Валентин Бейкер. Мне не столько хотелось получить ответ, сколько поддразнить своего приятеля.

Мисс Грей ответила мне улыбкой и кивком головы.

«Ради сестер милосердия и мы с пашой, возможно, ускорим наше стратегическое отступление, — сказал я, подмигнув Валентину. — Направление — восток. Пункт назначения — Адрианополь. Никаких изменений не предвидится?»

«Я предпочла бы сразу вернуться домой, мистер Барнаби. Неужели вам не наскучило тут?»

Разговор велся по-английски. Зная, что главнокомандующий и его генералы не понимают нашего языка, мы чувствовали себя некими конспираторами. Но мне почему-то казалось, что один человек все же подслушивает нас: повар Стамо. Разумеется, сейчас я понимаю всю нелепость этого подозрения. Стамо был всего лишь тем, кем он был. Мое воображение преувеличивало его интеллект. Однако тогда я не спускал с него глаз. Наблюдал за тем, как он вносит очередное кушанье, как окидывает нас взглядом, будто пересчитывая, как ставит блюда на стол, и уши у него при этом оттопыриваются еще больше; как он неслышно пятится, а затем исчезает за дверью. «Какого дьявола? — думал я. — Неужели никто из них не придал значения тому, что повар этот — болгарин, да еще лишившийся семьи во время восстания?» Но мысли эти мелькнули и исчезли. И подобно всем, кто сидел за столом, я тоже тянулся к блюду, чтобы положить себе в тарелку очередное кушанье. Таков в тех странах обычай подавать на стол. Я налег на еду. Вошел во вкус. Выпил глоток вина. И, как и все, молча уступил ненасытному своему аппетиту.