Меж тем туман рассеялся, и теперь нас окружала прозрачная ночь. С темного небосвода струили свет звезды. Снег фосфоресцировал. Чередуясь с телеграфными столбами, высились черные силуэты тополей. Вдали смутно угадывалось зарево пожара.

Мы выбрались на дорогу, что шла вдоль реки, и поскакали по ней, ожидая, что вот-вот нарвемся на прикрывающие турецкие части. Однако их либо не было вовсе, либо они попрятались, вспугнутые стрельбой. Порою мерещились нам впереди войсковые колонны противника. Позже навстречу полетел собачий лай; мы миновали чей-то разоренный хутор. И продолжали мчаться вперед — вдоль незамерзшей реки и ощетинившихся голых тополей, все дальше и дальше в неизвестность.

Драгуны уже не молчали. До меня долетали обрывки разговоров, шутки, перебранка. Уверяю вас, испытываешь очень странное, ни с чем не сравнимое чувство, когда воспринимаешь людей, не видя их лиц, а лишь слыша голоса, улавливая интонацию. Что волновало их? Мелкие, сиюминутные неприятности: у Фрола сползло седло; Дмитрию не терпелось по малой нужде, о чем он счел необходимым оповестить весь эскадрон; кто-то визгливым дискантом назойливо твердил, что у него обледенели сапоги. Но чаще всего слышалось:

«Эй, Иван, попадью-то крепко держишь, а? Смотри, не потеряй часом!»

И чей-то глубокий бас поспешно, словно только того и ждал, отзывался:

«Кабы ему не попадью, а поповну, он бы уж ее не выронил!»

Сознают ли они, думал я, размеры нашего безрассудства либо же просто притерпелись ко всему? Тогда как мой мозг не переставал анализировать и размышлять. От страха! Да, да, от страха! Ведь что намеревался совершить капитан Бураго? И на что достанет у него сил? Предположим, мы достигнем города. И даже войдем в него. Разве узкие его улочки безопасней, чем окружающая нас равнина? Быть может, Александр Петрович рассчитывает, что болгары, населяющие Пловдив, поднимут мятеж? Это вряд ли осуществимо. Армия Сулеймана вдвое, втрое превосходит численностью все население Пловдива, вместе взятое!

Вот какие мысли теснились в моей голове, пока мы мчались берегом Марицы в ту зимнюю ночь. Я пытался отгонять их, но они возвращались вновь и вновь, и, пожалуй, нет смысла долее занимать вас этим. Не стану говорить и о дальнейших препятствиях войсковых заграждениях, перестрелках, о беженцах, обозах, дезертирах… Опускаю все это… Час спустя из темноты выплыли какие-то строения.

— «Марата! Слава тебе господи! Привелось снова увидеть…» — воскликнул бай Никола, осеняя себя крестом.

Голос священника повторил это название, и голос маленького поповича также.

«Разве это не Пловдив?» — спросил я у Веты, поравнявшись с нею, — знаете, ведь ищешь любого повода.

Она обернулась, остановила на мне взгляд своих большущих глаз, в темноте казавшихся еще более черными, и сказала:

«Мараша — это квартал Пловдива…»

Пока она с волнением рассказывала мне о том, что населяют Марашу исключительно болгары, я различил по другую сторону от Веты силуэт капитана Бураго. Не оттого ли мы так долго не слышали его голоса? Мое вмешательство, видимо, подсказало ему, что следует предпринять.

«Подпоручик Зенкевич, где вы?» — позвал он, словно бы очнувшись.

«Здесь, капитан!» — тотчас откликнулся тот.

«Возьмите несколько человек и поезжайте вперед!.. На всякий случай!.. Выполняйте!»

«Но я не знаю города, господин капитан. И куда мы направляемся, тоже».

Бураго секунду-другую хранил молчание. Он тоже этого не знал.

«Где твой слуга, Фрэнк? — обратился он ко мне. — Пусть он поведет. К центру города! В самый центр!»

Бай Никола только того и ждал, я поспешил за ним. А когда наш разъезд обогнал эскадрон, когда мы углубились в улочки городской окраины, неожиданно обнаружилось, что с нами вместе находится и мальчик — сын священника. Высунувшись из-за спины Тимошки, нашего запевалы, он кричал своим тоненьким голоском:

«Прямо вдоль реки, потом налево! Налево, братушки, налево!»

Фрэд Барнаби только что подробно описывал нам Пловдив — свои впечатления и размышления о виденном и неувиденном. Я, к сожалению, ничего рассказать не могу, то есть не вообще о Пловдиве, а о той ночи. Все мои впечатления относятся к следующему дню, то есть к Пловдиву ликующему. Хотя и разграбленный, он весь был в знаменах и огнях. А при въезде нашем в город глаза различали лишь дома, обнесенные каменными оградами, — покосившиеся, приземистые на окраине и все более внушительные и высокие по мере того, как мы продвигались к центру.

Никто не обнаружил нас, пока мы не налетели на патруль.

«Именем Пророка, кто такие?» — закричали турки.

Бай Никола вместо ответа громко чертыхнулся, а один из драгун, не ожидая команды, вскинул ружье и выстрелил.

«Попал! Так ему и надо!» — ликовал попович.

В действительности же пуля никого не задела. Но патрульные обратились в бегство, открыв, так сказать, нам дорогу.

«Только город разбудят», — презрительно обронил Зенкевич.

Однако инцидент был не так уж безобиден, и вскоре мы убедились в этом. Прозвучали новые выстрелы, более далекие, но и слева и справа. Они как бы кольцом подступали к нам и не умолкали. Не служило ли это предупреждением всему гарнизону о том, что в город вступил вражеский разъезд?

«Взгляните туда… Видите свет?» — крикнул кто-то из наших.

«Не конак^[3] ли это, Николай?» — посыпались вопросы.

«Не знаю, братушки! — виновато отвечал мой слуга и растерянно обратился ко мне: — Я ведь десять уж лет, мистер… Может, тут давно все по-другому…»

Он не успел договорить, попович перебил его:

«Да это же дом консула!.. Греческого консула дом!»

Кто-то посоветовал спросить там дорогу, и тут же последовала команда Зенкевича:

«Стой! Стой!»

Пока мы стучались в окованные железом ворота, нас нагнал эскадрон.

«Что тут происходит?» — крикнул Бураго, на скаку осаживая своего коня.

Драгуны принялись наперебой объяснять, но подпоручик строго оборвал их — в конце концов, он командовал разъездом.

«Мы хотели спросить у кого-нибудь из жителей, где стоят главные силы турок, господин капитан!»

«Правильно, — сказал Бураго, одобрительно кивнув. Он любил это словцо, и сейчас повторил тоже: — Правильно, подпоручик!»

А я с горечью и насмешкой думал: для чего нам, собственно, знать, где их главные силы? Чтобы атаковать или обойти стороной?

Так или иначе, время было дорого. Мы постучались еще разок-другой, довольно громко, пока из-за двери не послышался робкий старческий голос:

«Кто там?»

Спрашивали по-турецки.

«Отопри!» — так же по-турецки отозвался бай Никола.

«Сперва скажите, по какому делу, эффенди. Его благородие консул изволит почивать».

«Изволит — не изволит, пускай подымается! И нету здесь больше никаких эффенди, слышишь? Город освобожден! Русские в Пловдиве, так своему консулу и передай!»

Бай Никола повторил последние слова по-русски, затем по-болгарски. Было нечто многозначительное, символическое не только в словах, но и в тоне, каким он произнес их.

Окованные ворота не отворились. Только послышался за ними чей-то шепот, блеснули в щели чьи-то глаза. Нас рассматривали, удостоверялись, правду ли мы сказали. Затем другой голос, тоже старческий, но холоднее и учтивее, произнес по-французски:

«Здесь находится консульство его величества короля Греции, господа. Следует уважать международное…»

«Мы хотим лишь узнать, где размещены турецкие силы?» — прервал его Александр Петрович.

«В мои обязанности не входит быть о сем осведомленным, — отвечал тот. — Тем не менее я позволю себе… А ваши силы многочисленны ли?» — перебил он сам себя, и в голосе его звучала не радость, не любопытство, а скорее страх.

«Конечно, многочисленны, — с улыбкой ответил Саша. — Нас целый эскадрон!»

Кто-то перевел его слова.

«Сколько, сказали вы?»

«Целый эскадрон, господин консул!» — давясь от смеха, повторил бай Никола, а за ним следом засмеялись драгуны. Признаюсь, я тоже засмеялся, хотя мне было совсем не до веселья.