Официантка принесла кофе. Это была красивая женщина с большими черными глазами и плохо выкрашенными волосами. Она достала какой-то смятый конверт и о сердечной улыбкой подала его Андрею. В конверте было письмо — почти страница машинописного текста, — которое начиналось так:

«Уважаемый коллега, извиняюсь, что не могу прийти на встречу, но служебные обязанности…»

Письмо было претенциозным и смешным, испещренным высокопарными фразами типа:

«…анализируя случайность своего утреннего решения иметь беседу с Вами по делу медицинской сестры Боневой…»

Это было извинение.

Затем следовали кое-какие напутствия, связанные с подробностями дела, о которых Андрей отлично знал из сплетен.

«Горячо советую Вам обратить внимание на тот факт, что ребенок подвергся эксгумации, т. е. его труп выкапывался для судебно-медицинской экспертизы. Это имело важное значение для хода следствия. Уже доказано, что ребенок умер не вследствие операции, а отравлен пирамидоном (латынь), который был введен ему вместо физиологического раствора (латынь). По совести говоря, я считаю (и это мое заключение), что Ваша доверительница, медицинская сестра Бонева, является доказанно виновной».

В заключение следовали общие замечания морально-этического характера, связанные с «возмущением всей городской общественности подобным поступком».

«Город вправе негодовать, ибо загублена молодая невинная жизнь из-за небрежности…»

Живчик считал, что это дело могло бы послужить материалом для превосходного сценария, и Андрей почувствовал, как от обиды ему становится дурно. Зал с белыми скатертями и синими музыкантами, настраивающими свои инструменты, растворился — реальными были только спазмы в желудке. Андрей испытывал к себе острую жалость, ему казалось, что его разыграли самым неприличным образом. «Знаете, — продолжал Живчик, — как люди обожают смотреть операции. Я и сам, например, неравнодушен к фильмам такого рода, ведь и зрительно интересно…» Еще несколько извинений. Подпись. Дата. Город.

Андрей залпом выпил кофе. Скомкал письмо и бросил себе под ноги, продолжая незаметно его топтать, словно мальчишка, мстящий игрушке. Постепенно сознание прояснилось. У него из головы не выходило это невероятное сходство Юлии и сестры Боневой. Ни на минуту не оставляла мысль о том, что ему надо защитить Юлию. Разумеется, Юлию, которой тридцать лет… Он пнул под столом письмо, гордым жестом поправил узел галстука и пальцем подозвал официантку. Уверенным, не терпящим возражений топом сказал:

— Порцию коньяка.

— Большую или…

— Большую… — оборвал ее Андрей и обеими руками схватился за голову. Впервые он осознавал, что город сопротивляется ему.

5

Ночь была ясной и глубокой. Гуляя в парке по берегу Дуная, Андрей смотрел, как умирает небо и рождаются звезды. Дунай походил на светлый, сверкающий остров. Пахло виноградом, старым вином и маленьким провинциальным городом. Виноград был собран, и старики ссыпали его в подвалы, а мужчины помоложе мыли бочки, готовили корыта и соковыжималки…

Адрес привел его на маленькую улочку, которая спускалась к пристани. Он почувствовал, что нервничает, и остановился перед калиткой, чтобы докурить сигарету. Дом оказался самым обыкновенным — такими были почти все дома в городе, — с небольшим двориком и навесом, увитым виноградом. Перила веранды были выкрашены в синий цвет, а внизу под ними густыми рядами поднимались цветы.

Волнуясь, Андрей пересек двор и нажал кнопку звонка у входной двери. Вскоре ослепительно вспыхнула наружная лампа, и на пороге появилась медсестра Бонева в старом зеленоватом пеньюаре. Андрею показалось, что он стоит перед огромной, уже не новой китайской куклой. Оба смутились. Андрей принялся сконфуженно извиняться за позднее посещение, а она то и дело повторяла:

— Пожалуйста, пожалуйста…

Потом она пришла в себя, пропустила Андрея вперед, и он ступил сначала в узкий коридорчик, отделанный зеркальным кафелем, а оттуда в большую спальню, которая, вероятно, служила и гостиной. Ветер надувал шторы на окнах и пеньюар сестры Боневой. В комнате было тщательно прибрано, и это снова породило в его сознании смутную ассоциацию с Юлией. На маленьком столике, безукоризненно полированная поверхность которого, подобно кафелю, отражала предметы, постлана «золотая» скатерка. Было нечто общее между глянцевой, искрящейся красными нитями вышивкой и взглядом сестры Боневой. В сочетании они создавали особое впечатление уюта и неподвижности, таящих в себе какую-то опасность, способную в любой момент вызвать волнение. Золото было фальшивым, но взгляд доверительницы успокаивал — так выглядит нож, вонзенный в хлеб. Андрей даже шевельнуться не мог от неловкости. Он удивился, что обстановка его не раздражает.

Сестра Бонева вернулась с большим подносом, полным винограда. Он отметил, что волосы ее причесаны по-другому, вместо несвежего пеньюара она надела новую белую блузку, а домашние тапочки заменила лаковыми туфлями на высоких каблуках. Теперь ему казалось, что она вовсе не маленького роста, и сложена очень пропорционально, и походка у нее грациозная. Это была Юлия…

— Я приготовлю кофе… — В ее голосе Андрей уловил нечто искусственное — великую человеческую неспособность оставаться самим собой, желание быть непохожим на самого себя. Слова клокотали у нее в горле, утопая в волнении. Он закурил сигарету и, прервав ее, выпалил:

— Я бы хотел, чтоб вы поняли: адвокат — лицо независимое, обязанное хранить тайны клиента. Любая подробность, о которой я буду осведомлен лучше, чем суд, послужит к вашей же пользе.

— Я сейчас приготовлю кофе, — остановила она его и вышла.

На улице было совсем темно, и непрекращающийся шум пристани вливался в окно вместе с огромной полной луной. Ее серебристо-желтый свет вызывал ассоциацию с прохладой и предстоящим развлечением. Остатки тишины пахли праздным летним днем и виноградом.

Сестра Бонева психологически точно выдержала паузу, необходимую ему, чтобы успокоиться. Через несколько минут она поставила на столик узорчатый поднос, на котором бессмысленно дымились две чашки кофе и смиренно стояла литровая бутылка коньяка «Экстра». Ее взгляд еще внимательнее изучал его, она удивлялась его молодости и элегантности костюма. Андрею было необходимо найти какой-то выход из создавшейся ситуации. Следовало думать или о Юлии, или о деле, но ему было бесконечно трудно думать о чем бы то ни было вообще. Единственное, что он испытывал, — это острое ощущение пустоты. Все же уверенность вернулась к нему, и он овладел собой. Заговорил резко и напрямик. Мало кто из его коллег поступил бы так, но он хотел слышать свой голос, освободиться от навязчивого золота в зеленом взгляде сестры Боневой.

— Вы должны знать, — медленно произнес он, — что максимальная мера наказания в таком случае, как ваш, — до десяти лет лишения свободы и уплата по гражданскому иску суммы в размере до шести тысяч левов. Поэтому… — он выдержал короткую паузу, заимствованную у отца, — мы должны выиграть дело.

Ее губы повторили движение штор и слегка дрогнули. Андрей почувствовал, что между ними отсутствует какое-то связующее звено, что-то мешает им быть совершенно искренними друг с другом. Штора в крупных красных разводах колыхалась. Сестра Бонева отпила от своего кофе, склонившись над чашечкой ниже, чем следовало. Когда она выпрямилась, в ее взгляде можно было прочесть слепую женскую надежду и недоверие.

Андрей сказал все, как есть, и теперь не мог ни продолжать, ни обещать чего бы то ни было. Несколько минут он откровенно говорил о своих странных (он именно так и выразился) чувствах, которые испытывает в связи с этим делом. Он счел необходимым подчеркнуть, что, вероятно, не является хорошим юристом, что весьма молод, неопытен и не имеет имени — решающие моменты в правовом процессе. Компенсировать это можно тремя факторами: его желанием добиться успеха, его теоретической подготовкой и, наконец, той информацией, которую она может «предоставить» в его распоряжение.