– Нет, Эдит, извини. Я не говорил с Эвелин уже лет двадцать. Она прислала мне пару писем, когда я служил в армии, но это был просто невинный треп. Пару лет назад услыхал, что она в «Бетти Форд», и отправил ей открытку с пожеланием выздоровления. Но не имею ни малейшего понятия, где она.

Эдит приходится взять себя в руки, чтобы не согнуться в три погибели.

– Конечно. Да и с чего бы? Ну, хотя бы можно отозвать этих сыщиков, правда?

– Ага. Они не смогли даже сузить зону поисков до одного материка.

Мы улыбаемся, но я в стрессе, а она огорчена, так что светлей в помещении от наших улыбок не становится.

Эдит проводит пальцем вниз по стакану.

– Мистер Макэвой. Дэниел. Может, позвонишь мне, если Эвелин выйдет на связь? Ей не обязательно видеться со мной, если ей не хочется, я просто хочу знать, что с ней ничего не стряслось. Если ей нужны деньги, их для нее уйма. – Эдит прикрывает веки до половины, будто окидывает мысленным взором груды золота. – В буквальном смысле уйма.

Я отчасти уповаю, что в этом предложении найдется оговорка и для меня – то есть «уйма и для тебя», но моя сводная бабуля свое отговорила.

Я беру карточку, которую она добыла бог весть откуда, а потом замечаю кармашек на молнии в ее повязке для пота. Я и не знал, что такие делают. Удобненько.

– Разумеется. Позвоню. Но столько воды утекло…

Эдит так подтянута, что встает, даже не отодвинув стул.

– Знаю. Это выстрел наудачу. Но порой выстрелы наудачу приносят удачу.

Я гляжу ей в глаза. В них застыло выражение отчаяния, как у заядлого игрока на бегах.

– Слушай, Эдит, – говорю я, еще не веря, что сам прыгаю в очередную волчью яму. – На этой неделе на мне висит пара дел. Важных, а то я не стал бы откладывать твое в долгий ящик, но на следующей неделе я смогу сделать пару-тройку звонков. Может, Эв отправилась в Ирландию. Это тебе в голову не приходило?

– Да, конечно. Она любила Дублин. Я велела своим сыщикам высматривать и ее. Тщетно.

Я отодвигаю свое блюдо в сторону. Лучше бы вместо этой детской еды были картофельные оладьи с беконом.

– Похоже, эти твои детективы не очень-то землю роют. Не смогли даже продетектировать, что я покинул старушку родину много лет назад. Я знаю парочку ребят, держащих руку на пульсе. Я с тобой свяжусь.

– Спасибо, Дэниел, – говорит Эдит, рефлекторно втягивая свой почти несуществующий живот, чтобы я разглядел сквозь велюр ее грудную клетку. – Ты не пожалеешь о потраченном времени.

Мне надо сделать что-нибудь благородное, чтобы по окончании встречи я не выглядел трескающей блины деревенщиной.

– Это не потребуется, – заявляю я, надеясь, что подбородок мой не измазан завтраком. – За любезность членам семьи счет предъявлять не принято.

Мой широкий жест производит впечатление на Эдит, и она, подавшись вперед, целует меня в щеку и удаляется с сиропом на губах.

Мы оба игнорируем это обстоятельство, а она по пути к дверям утирает лицо влажной салфеткой.

Я просто клизма.

Моя «твиттер»-пташка чирикает. Прокрутив экран телефона, я читаю:

Не следует все подвергать чрезмерному анализу. Знаешь, какие у анализа первые два слога?

Я не могу не заметить, что на жопе спортивного костюма моей бабули ничего не написано.

Стильно.

Я даю Мэри троекратные чаевые, и она вознаграждает меня улыбкой, почти способной заставить человека забыть, что его пытаются прикончить. В послесвечении этой улыбки я решаю, что если София когда-нибудь отфутболит меня на обочину, то я непременно выберусь на Манхэттен, чтобы проверить, не удастся ли соблазнить эту даму составить мне компанию в другом ресторане, где она и сама сможет посидеть.

Эта мысль вызывает у меня легкий укол совести, но в моем возрасте уже пора малек наследить, правда? В море теперь не так уж много одиноких рыбешек.

Перед выходом я наведываюсь на очко, и правильно делаю, потому что меня вдруг пробирает такой мандраж, что все это блинное месиво выметывает наверх, прежде чем оно успевает толком проскочить вниз.

Треклятые Фортц и Кригер. Сто буев им в жопы.

Что за больные индивидуи прихватывают людей на обочине для потокового ширялова? Я добрую минуту раскаиваюсь, что позволил этим даунам остаться в живых, пока корчусь над раковиной. Просто удивительно, как один короткий, резкий шок может переменить воззрения человека на смертоубийство.

Дауны? Это слишком мягко сказано. Как минимум всуесосы.

Плюс же этой гигиенической паузы в том, что позыв к рвоте совершенно чистый. Я извергаю все за один заход и тотчас же чувствую себя лучше.

Французский тост. Может, это было чересчур претенциозно.

Старательно умывшись, я взбегаю по ступенькам в фойе уверенно и энергично, будто никакой рвоты в роскошных «удобствах» даже в проекте не было. Впрочем, чувствую я себя малость уязвимым и подверженным паранойе и убежден, что каждый турист, таращащийся пустым взором на экран своего мобильника, на самом деле фоткает здоровенного головореза, только что проблевавшегося в клозете.

Вполне возможно, что я уже в розыске и мой портрет анфас и в профиль уже запостили на веб-сайте лягашей. Может, каждый обладатель значка в этом громадном городе уже располагает на своем смартфоне моим фото и досье.

Пожалуй, я бы поставил на то, что Фортц попытается сам подчистить болтающиеся концы, упрятав этого Макэвоя в воду, прежде чем довериться товарищам по оружию.

На хвосте у меня самый минимум двое «оборотней с бляхами».

Хватит этого бреда сивой кобылы. Мне надо сделать дело.

Но как только облигации будут доставлены, придется заняться этой ситуацией Кригер-Фортц вплотную.

Тут мне сможет помочь только Ронни.

Подхватив из миски в вестибюле горсть леденцов, я проталкиваюсь через вертящуюся дверь в манхэттенский день. По моим ощущениям, в самую пору быть полночи, но все родовые муки этого дня умудряются уложиться в продолжительность бейсбольного матча – да простит Бог мои слова, более скучного занятия на спортивных полях не придумаешь, кроме разве что их уборки. Когда я пошел на игру впервые, половина толпы ушла, прежде чем я сообразил, что игра окончена. На игру притащил меня Зеб и бо́льшую часть времени показывал мне игроков команды гостей, болеющих сифилисом. Очевидно, у половины скамейки запасных был триппер.

Я слишком вымотан, чтобы добираться общественным транспортом, и потому голосую такси на углу Бродвея и велю водиле ехать прямиком в Сохо. Можно подумать, что этот мужик должен писать кипятком от такого лакомого куска, а он лупит кулаками по рулю, будто я только что признался, что освежевал его матушку.

Обычно я очень щепетилен по части чужих настроений, даже когда человек полный мудак, но сегодня день необычный, так что я стучу по пластиковой перегородке.

– Две вещи, приятель, – говорю я ему. – Во-первых, выруби свой мини-телик. Мне накласть на чувство стиля Леди Гаги с прибором. – Это не совсем правда; Гага занимательна, да и горло драть умеет. – А во-вторых, если не перестанешь стучать по рулю, я выстрелю тебе в башку одной из четырех имеющихся у меня пушек.

После этого субъект малость приходит в чувство, но если дойдет до опознания, укажет на меня как миленький.

Благодаря уличному движению в центре мне перепадает время позвонить Томми Флетчеру в Ирландию. Я просматриваю список контактов на телефоне, и вид миниатюрной стриженой головы рядом со сведениями напоминает мне о днях совместной службы. Я помню, когда была сделана эта фотка. В день, когда капрал Томми Флетчер лишился ноги во время разминирования ни свет ни заря. Томми матерился из-за жары и мух, летевших в лицо, будто пули. А мне пот заливал глаза, и я слышал шум собственной крови в каске и не мог поверить, что люди смотрят на меня как на командира. Детишки наблюдали, как мы движемся мимо, будто мы им уже наскучили, а старики в найковских трениках попивали свои крохотные стаканчики сладкого чаю, играя в свою версию нард и беседуя с надрывными интонациями, которые я раньше считал бранными, но теперь понимал, что это самый заурядный разговор и до нас им и дела нет.