…А ночью, уже после окончания ужина и возвращения домой, где по стенам то и дело пробегают отблески фар поздних машин, Эдвард, не глядя на двойную дозу успокоительного, будет кричать во сне, сдирая кулаками простыни с матраса.
И Белла, конечно же, будет рядом.
- Любимый, любимый, - шепчет, целуя мокрые щеки и вынуждая проснуться, - хороший мой, не надо… все, все прошло. Я здесь.
Наивно думает, что причина опять Пиджак. Что только в Пиджаке дело…
Ошибается.
Задохнувшись, Эдвард вздрагивает, что есть мочи прижимая жену к себе. Сворачиваясь вокруг нее клубком, соединяясь с ней каждой клеточкой тела. Как в первую ночь.
- Что же я наделал?.. – шепчет, подавляя всхлипы.
- Ты ничего не сделал, - мягко уверяет она, накрывая его одеялом, - ты ни причем, это не твоя вина.
- Я не говорил ему… я вел себя…
Ненадолго замолкает, пытаясь вникнуть… и вот теперь понимает, что о Карлайле. Снова, как и на ужине, выпускает наружу свое сострадание.
- Эдвард, ты его любишь. Он знает.
- Нет… он думает… он понимает, что я…
- Любишь, - не принимая отказов, повторяет Белла. Снова целует мужчину, только ощутимее, - конечно же любишь. Мистер Каллен знает. Тише.
- Это несправедливо. Он не заслужил!
- Да, милый, я знаю, - она тяжело вздыхает, погладив его по волосам, как ребенка, - мне жаль… мне очень жаль…
- И я все это время, все эти недели, годы… - Эдвард зажмуривается от ярости. И к себе, и к отцу. Всепоглощающей.
- Время еще не вышло, - утешающе шепчет девушка, наклоняясь немного вперед и создавая волосами завесу, окружающую Эдварда теплой темнотой и приятным запахом, - у вас оно еще есть. Еще много.
- Нет! Нет его, этого гребаного времени!
Как несколько ночей назад, как и много дней назад, Эдвард плачет. Безостановочно и горько. Чуть ли не с воем. А Белла так же сидит рядом, гладя его волосы и стирая слезы. Время от времени что-то говорит, время от времени крепко обнимает.
Любит – доказывает, показывает. И не бросит. Ни за что. Принимает то, что остановиться сейчас Эдвард, не глядя на все желание оградить ее от вида таких истерик, не в состоянии. И уверяет на его несмелые мольбы, что ничего больше с ней не случится. Что переживет. Они оба.
В конце концов, Эдвард прекращает говорить. Вслушивается в тишину, перебирает свои мысли, оценивает поведение и случившееся… весь этот день. Проникается им.
Произносит следующую фразу лишь после двадцати минут тишины. Произносит, решив, что для Беллы достаточно его немужского поведения, а для Карлайла – его жалости. Ни то, ни другое делу не поможет.
- Он гордится мной, - шмыгнув носом, заявляет Эдвард.
- Конечно, это очевидно, - поспешно соглашается Белла.
- Теперь я знаю, - Каллен расправляет плечи и медленно садится на кровати, прекращая до синяков сжимать руки жены, - и знаю, что буду делать.
Она выжидающе смотрит на него снизу вверх. Полулежит, готовая, если что, тут же вернуть к себе в объятья, и слушает.
Маленькая, красивая, любимая и драгоценная. Его драгоценная Белла. Мать его драгоценного… Комочка.
«Чтобы твоя жена всегда могла найти в тебе поддержку и утешение, как твоя мать во мне…» - и она сможет. Он обещает ему. Сможет.
- Я покажу, что это не зря, - тихо шепчет Эдвард, напитываясь решимостью, поступающей из ниоткуда, - что он не зря это сказал.
И, дождавшись, пока жена снова его обнимет, уже сев, уже сам после некоторой паузы целует ее макушку.
План-решение – то самое, что искал так долго и похожее на то, что вырисовывал на бумаге целый рабочий день – выкристаллизовывается в голове. Становится четким, ясным и понятным – как и полагается. Наполняет собой все сознание.
Ради Беллы, без которой не может жить, ради Сероглазика, который призван стать вторым самым значимым для него человеком на свете, ради Эсми, столько времени бывшей лучшей женщиной в его жизни, ради… отца – прекратить поощрять жалость в себе к случившемуся восемнадцатого ноября. Прекратить (или хотя бы попытаться прекратить!) давать сознанию возможность проигрывать это снова, доводить до кошмаров, портить жизнь.
Психолог, психиатр? Какая там была бумажка, какой телефон?
К черту! Кого угодно. Ради них. Ради них всех!
Черный Пиджак будет его частью все оставшееся существование, но это не значит, что он помешает ему свою жизнь прожить так, как он сам пожелает. И как надо для тех, кого он любит.
Эдвард как никогда уверен, что справится. Как никогда честен с собой. Как никогда решителен.
Этой ночью, держа в объятьях Беллу, он снова становится мужчиной.
Тем самым, какой, как считал, был безвозвратно уничтожен в декабре две тысячи тринадцатого года…
- Anthurium blühen, Isabella, - горячо шепчет он, прикрыв глаза, - Ich verspreche*.
*Антуриум будет цвести, Изабелла. Я тебе обещаю.
Комментарий к Глава 9. Часть 2.
Антуриум – цветок мужской силы. Цветок Мужчин.
Эпилог уже скоро…
========== Эпилог ==========
Эдвард спит. Спит, повернувшись на спину и немного повернув голову, держа в объятьях жену, устроившуюся у его правого бока. Ее пижама, сменившая халаты и ночнушки, — шелковая — мягкая и очень приятная на ощупь. А еще она розовая.
Эдвард спит, наслаждаясь тишиной вокруг, теплой темнотой, осознанием еще с вечера, что завтра — уже сегодня — суббота, а значит, ничего не нужно будет делать и никто не заставит провести этот день где бы то ни было, кроме как здесь, внутри чудесной небольшой квартирки.
Эдвард спит. Дышит размеренно, ровно и спокойно, так, как когда-то было лишь в мечтаниях. И не боится, проснувшись, обнаружить простыни мокрыми, а подушки — смятыми. И теперь, когда он открывает глаза, Белла не напугана и не плачет. Она улыбается ему, легонько чмокнув в губы, и шепчет: «Доброе утро». Ей не надо больше часами вырывать его из кошмаров и удерживать на поверхности, рядом с собой. Антуриум сам справляется. Антуриум теперь больше, чем просто цветок…
Но утреннюю идиллию, закрывшую собой всех ее обитателей от любых вещей, не называемых счастливыми, кое-что все-таки в состоянии разрушить. Кое-что в состоянии прервать мягкий, теплый, безопасный и такой желанный сон — тихонький шорох (на закуску), обиженное на невнимательность хныканье (на основное блюдо) и, конечно же, непревзойденный громкий вопль, извещающий о том, что терпение закончилось (на десерт).
Эдвард открывает глаза на две секунды позже Беллы. Слышит ее тихонькую усмешку, предвещающую подъем.
— Опять рассветы, мистер Каллен…
Эдвард хмыкает, немного потянувшись.
— У нас, кажется, появился ценитель прекрасного.
Белла смеется. Ее голос сонный, ее руки, гладящие его по плечу, слабые после недавнего блаженного расслабления и глаза — от постоянного недосыпа — с синеватыми отметинами, но девушку ни одно из этих обстоятельств нисколько не волнует. Она, наверное, единственная мать на свете, которая никогда не пожалуется, что не выспалась…
— Пойду, удовлетворю требование, — выпутываясь из-под одеяла и покидая объятья мужа, заявляет миссис Каллен.
Но мужчина, в последний момент передумав, удерживает ее на месте.
— Сегодня моя очередь, — объявляет он и, ловко поднявшись, оглядывается на Беллу. Даже в темноте видно, как она улыбается.
В комнате — их спальне, выходящей балконом на восток, — лучше всего видно, как встает солнце. Большой огненный шар, медленно поднимающийся из-за крон высоких деревьев над парком — теперь он совсем рядом с их новым жилищем, — окрашивает небо в светло-розовый цвет, дополняя его мазками желтого и белого. Картина на зависть любому художнику. Конечно, хочется посмотреть. Конечно, требование оправдано.
Сиреневая кроватка с невесомым балдахином (Белла почему-то, завидев ее в магазине, твердо решила выбрать именно эту) стоит возле северной стены. Рядом, на пеленальном столике сложены памперсы, соски, присыпки, игрушки… Эдвард ловит себя на мысли, что ждет не дождется, когда начнет спотыкаться об них по всей квартире.
