– Неправда. Никто, кроме тебя, меня не защищает.
От ее веры боль нарастает. В том же самом сердце – под невидимой линией.
– Хочешь честно? – стараясь проигнорировать пламя внутри, говорит Эдвард. – Если бы мы с тобой шли по улице и на пути оказался бы мужчина, пожелавший причинить тебе вред… большее из того, что я мог бы сделать, было бы закричать вместе с тобой.
Верно. Верно и честно, ничего не поделать. Одна лишь мысль почувствовать рядом человека, хоть как-то напоминающего Пиджака, – режет на части. А то, что при этом будет рядом Белла, что она может пострадать – заживо сжигает.
– Хватит, – обрывая мужа, Белла на удивление ловко поднимается со своего места, оказываясь рядом с ним. Наскоро сморгнув слезы, крепко обнимает за шею, прижимаясь к нему всем телом. Дышит неровно, но очень старается это исправить.
– Нет, слушай… – протестует Каллен. Моргает, лишая соленую влагу последней возможности коснуться кожи.
– Нет, ты слушай, – твердо говорит она, устраивая подбородок на его плече – как всегда делала прежде, – я здесь, Эдвард, не для того, чтобы потешаться над тобой, издеваться или жестоко сыграть на факте случившегося. Я здесь, потому что я ужасно сильно тебя люблю – и таким, и другим, и любым, в каком бы состоянии ты ко мне ни вернулся. Я верю в тебя и в то, что у тебя получится справиться с этим, это пережить!
– А если…
– А если нет, – девушка поворачивает голову, поцеловав его в щеку, уже заросшую колючей щетиной, – я буду делать это сама. За нас обоих. Все.
Каллен не находится с возражением на этот счет. Замолкает на полуслове, пораженный искренностью, которую она вкладывает в эту фразу. Без всякой издевки и без всякого преувеличения. Честно и только. По-настоящему честно.
– Я не посмею упрекнуть тебя или потребовать от тебя невозможного, Эдвард, – с улыбкой сквозь слезы Белла гладит его волосы, запуская в них пальцы, – все, чего я прошу, – признать, что ты отец этого ребенка и хочешь им быть. Что ты останешься с нами…
Она часто дышит, кусая губы. Улыбается явнее, судя по голосу.
– Ради вас обоих я сверну горы, – едва слышно признается на ухо, – и, может быть, даже чуть больше…
Затихает. Медлит полсекунды. А потом договаривает, преодолев робость:
- Я хочу знать, что тоже тебе нужна…
И замолкает, успокоено выдохнув. Сказала до конца. Сказала все, что хотела. Получилось.
Эдвард чувствует, что ее ладони до сих пор его не отпускают. Чувствует, как теплое тело касается майки, отказываясь отстраняться. И то, что Белла вслушивается в каждый его вдох, в каждый звук комнаты не подлежит сомнению.
Он поднимает руку, и она напрягается. Она боится.
Он укладывает ее на тонкую талию жены, и она немного расслабляется.
Ярость затухает, а гнев постепенно сравнивается с землей. Белла много и часто говорит с ним за эти дни, но чтобы так, как сегодня… чтобы, зная всю правду, с таким желанием оставить рядом, остаться… впервые. Конечно, это впечатляет. Конечно, это вводит в ступор. И конечно, тут не избежать недоумения – зачем ей настолько усложнять себе жизнь?
- Ты всегда мне нужна, - заверяет он.
- Я теперь не одна…
- Знаю, - тише прежнего говорит мужчина и кивает.
Прикрывает глаза, ответно обнимая девушку и волей-неволей пробирается мыслями в тот вариант, о котором она говорила, представляя себе Беллу после… изнасилования. То, как она плачет, как стонет, вспоминая подробности, как кричит ночью и как предлагает ему уйти. Раз и навсегда. Постоянно.
Она права: нет той причины, по которой бы он согласился ее бросить. И нет той причины, по которой согласится она. Абсолютно точно.
– Я боюсь, – признается Эдвард, сморгнув соленую влагу и немного изменив свое положение, тем самым покрепче обняв девушку.
– Я тоже, – отвечает она, – это нормально.
– Нет, – Каллен качает головой, проведя тоненькую линию по ее шее, – мы этого слишком сильно хотели, чтобы теперь бояться.
Белла хмыкает. Как ребенок, нашедший любимую игрушку детства, утыкается лицом в его кожу.
– У нас получится. Я тебе обещаю.
Эдвард с непередаваемым удовольствием вдыхает запах ванильного мыла и тот самый, немного затихший, Беллы. Любимый и достойнейший из ароматов.
– Ну, уж если ты обещаешь…
Осторожно отстраняясь, она с широкой улыбкой, уже истребившей все слезы, смотрит прямо ему в глаза. Эдвард теряется от такого взгляда. И от неожиданного его появления тоже.
– Что? – озабоченно зовет, хмурясь.
– Ты ко мне возвращаешься, – восторженно произносит девушка, согрев мужа взглядом, – ты уже шутишь…
Эдвард внезапно чувствует, что краснеет. Не так, как от стыда, и не так, как от болезненного осознания произошедшего. От смущения. От простого человеческого и такого уютного смущения, даже если подобная характеристика не типична для этого слова.
Он даже взбирается на уровень выше, преодолев себя и решившись потрепать волосы девушки. И не похоже, чтобы ей это не нравилось.
– Это всего мгновенье, – грустно признает, но стереть с лица маленькой улыбки не старается. Она ее заслужила.
– Вода камень точит, – подмигнув ему, оптимистично заверяет Белла. А затем легонько и аккуратно, чтобы не напугать, медленно, чтобы дать себя остановить, приникает к губам. Робко целует. Раз. Другой.
Эдвард сглатывает, на миг заставив ее прекратить, но потом сам, набравшись смелости, продолжает начатое. Наверное, даже в первый раз так нежно к Белле он не прикасался.
– Красавице, расколдовавшей Чудовище, полагается замок с сотней слуг и огромной библиотекой…
Белла хихикает. По-девчоночьи, расслаблено.
– Мне повезло больше, чем той Белль, – заявляет, любовно погладив мужа по давно не бритой щеке, – я сразу влюбилась в принца.
Эдвард не хочет ей отвечать. Боится, что слова не смогут передать точной мысли и точных эмоций от этой фразы. Ограничивается поцелуем и прикосновениями. Признается, что ему нигде не будет лучше, кроме как рядом с этой женщиной. И нигде, даже в самой лучшей ситуации, даже без извечной боли, он не будет улыбаться так искренне и так часто.
Изабелла и вправду фея, как и гласит ее рекламная брошюрка. И на этой фее ему повезло жениться…
Они оба сидят, вслушиваясь в тишину. Они оба бережно прикасаются друг к другу, будто заново изучая каждую черточку. Пальцы Беллы прохладные, а Эдварда – чересчур теплые, но это не играет ни для кого особой роли. Есть время, когда вокруг – спокойствие и невесомость. А остальное может подождать. Даже сотню лет, если придется.
– Так ты… ты согласен? – несмело задает вопрос Белла. Облизывает заново выступившую капельку крови на своей пострадавшей губе прежде, чем это успевает сделать мужчина. Терпеливо ждала, но вопрос интересует. Волнует. Доводит до отчаянья.
Немного нахмурив брови, Эдвард робко смотрит на жену.
– Я очень постараюсь, dama… – шепчет, надеясь, что она поймет его правильно, – я обещаю тебе, что постараюсь.
– Ну конечно же, – она радостно всплескивает руками, целуя его ощутимее, чем прежде, – ну конечно, конечно…
А потом, смущенно улыбнувшись, устраивается на плече, предварительно чмокнув его:
– Спасибо, gelibter. Я больше ничего у тебя не попрошу…
*
С августа две тысячи девятого года прошло уже почти четыре года, а Белла до сих пор считала, что куриный бульон – лучшее из еды, которую она в состоянии приготовить. На протяжении месяца после аварии это было одно из немногих дозволенных Эдварду блюд и постепенно, сначала под руководством Рене, а потом и самостоятельно, она научилась справляться и с этим доселе ненавистным до чертиков супом.
На приготовление уходило около часа и порой приходилось ловить этот час в перерыве между заказными праздниками, но так или иначе свою пищу мистер Каллен к обеду получал. Она даже ему нравилась, если не лукавил…
Белла надеется, что понравится и сейчас. Что за эти годы не растеряла сноровки и не испортила напрасно единственную оставшуюся в холодильнике курицу.
