«Я согласен».

Однако на губах у Эдварда вертится совсем другая фраза…

С нетерпением жду ваших комментариев.

Комментарий к Глава 5

Я приняла к сведению комментарии, в которых говорилось, что Эдвард уж очень сильно страдает в этой истории. Но давайте не будем забывать, что, во-первых, он пережил крайнюю по жестокости форму насилия, а во-вторых, только-только начал

окунаться в действительный посттравматический синдром. Так что автор не садист, а реалист - из такой ямы просто так не выйти. А уж тем более без мучений.

========== Глава 6 ==========

«Зонтик на ветру» – вот как это называлось. Очень веселая, очень интересная игра, в которой следовало добежать до края обрыва, замереть над пропастью и, сделавшись невесомым «зонтиком», прыгнуть вниз.

Как правило, обрывом назывался холмик перед их домом, высотой в два кухонных стола, поставленных друг на друга. А пропасть – черная от грязи лужа, простирающаяся на полметра прямо под ним. И когда «зонтики» – Эдвард и Эммет, – обгоняя друг друга, летели в самую гущу этого болота, бабушка Шерли с криками выбегала из дома и буквально за уши вытаскивала их из грязи, причитая, как же она отстирает вконец испорченную одежду.

Эммету нравилось смотреть, как прыгает старший брат. В нем была воздушность и грация – в каждом движении. Прикрыв глаза, сжав губы и чуточку улыбнувшись, он парил вниз. С не менее удачным, чем сам прыжок, приземлением.

Эммет же, однажды не рассчитав силы и подражая брату, вывернул правую ногу. Эдвард еще год дулся на мальчика за то, что теперь бабушка не выпускала их играть в «зонтики»…

Та же бабушка, к слову, любила повторять, что в одну реку дважды не войдешь. И Эдвард слепо верил ей, руководствуясь этой истиной.

Но, похоже, Шерли заблуждалась.

Обрыв, перед которым он стоит сейчас, не менее страшен, чем настоящий. И если из грязной лужи еще можно было выбраться, то из этой пропасти – нет.

Они с Беллой сидят на коленях друг перед другом, посреди немой гостиной, безмолвно глядя в глаза и больше не соприкасаясь. В карих – надежда и призрачное отчаянье. В серых – его – бесконечно простирающаяся на многие километры горечь.

Белла готовится услышать ответ. Эдвард – его дать. И оба с легкостью согласились бы поменяться местами.

За окном начинает накрапывать дождик. За окном – холодно, а здесь – тепло, даже слишком, едва ли не жарко. И жар никак не помогает делу. Мужчина чувствует нарастающее в себе раздражение, обладающее преступной способностью переплетаться с отвращением. Только бы не сорваться…

Белла не выдерживает первой. Делает глубокий вдох, сглотнув.

– Я понимаю тебя, – признается, оставаясь сидеть неподвижно. Хочет, очень хочет коснуться мужа, но не рискует. Опасается.

И прежде чем он успевает возразить, продолжает:

– Я знаю, что бывает время, когда кажется, что вокруг только темнота и ничего больше. Что нет смысла пытаться что-то сделать и куда- то идти – со мной тоже это было.

Каллен скорбно усмехается. От этого звука Белла едва ли не морщится.

– Gelibter, – сдается в пользу тяжелой артиллерии, снова произнося это слово, – на самом деле из непреодолимого в этом мире только смерть. Когда человек мертв, нельзя ничего сделать – это безысходность, потому что его не воскресить. Но все остальное… все, даже если оно ужасно… можно пережить. У них получается. У них всех. И у нас с тобой, Эдвард, у нас обязательно получится!

Интересно, насколько в свою искрометную тираду верит она сама? Сидя здесь, глядя на него и припоминая все то, что услышала прошлой ночью и этим, черт его подери, утром. Утром Вопроса…

– До стадии переживаний, – Эдвард прочищает горло, упрямо глядя вниз, на свои руки посреди темного пола, – как правило, не доходит… сейчас очень просто оступиться на крыше или перепутать чай с кислотой…

– Зачем ты это говоришь? – жмурится Белла.

– Для большей правдоподобности.

Мужчина не знает, откуда в нем столько злобы, спеси и отвратительнейшей серой безнадежности. После требования Беллы выбрать и ее, и ребенка или потерять всех, наплевательское отношение выползло из своей темной норы. А когтями оно дерет очень больно… по живому.

– На каждый день рождения мы задували свечи, помнишь? – она с трудом, но еще в состоянии делать вид, что все в порядке; по крайней мере, голосом – старается. – И всегда загадывали желание. Чего просил ты? Каждый год, Эдвард!

Каллен стискивает зубы. Цедит:

– Жить рядом с тобой.

– Со мной и..?

– С тобой. Жить рядом с тобой, – мотает головой он, раскусывая план жены, – каждый гребаный год. Чтобы без тебя не остаться.

– Ты тоже хотел Его, – девушка громко втягивает воздух, вырываясь из цепких лап всхлипов. Бережно и нежно, как настоящая мама, как всегда делала и Эсми с Эмметом, укладывает ладони на свой живот. Гладит его кончиками пальцев.

– Когда-то – да.

– Ничего не изменилось, – уверяет Белла, пересиливая испуг и подбираясь к нему ближе. Робко притрагивается к пальцам левой руки, особое внимание уделяя тонкому ободку золотого кольца, – мы вместе, мы друг друга любим, и у нас все получится.

За раздражением следует ненависть. Без промежуточных этапов и шагов она накрывает собой так крепко, что выпутаться – невозможно. Эдвард ощущает, как горит лицо и как сжимаются в кулаки ладони. От усилий сдержаться ему тяжело дышать – не та эта реакция, какой можно было ожидать после столь выматывающей ночи.

– Когда-нибудь этот ребенок с гордостью скажет в школе, что один из его родителей – существо неопределенного пола, – ядовито выплевывает мужчина, переступая через себя и глядя-таки жене в глаза. Чтобы уничтожить возможность списать все на шутку.

– Эдвард…

– Ты можешь хотя бы на минуту представить себе, что просишь сделать? – Каллен распаляется больше прежнего. Отчаянные попытки жены найти аргумент для ответа – причем конечный, беспрецедентный – будят в нем зверя. Он вырывает руку из маленьких пальчиков.

– Да, я понимаю…

– Ни черта. Ни грамма не понимаешь! Я не смогу стать тем, кого он должен будет во мне видеть! Стать его отцом! Я не смогу защитить его, не смогу ему помочь и не смогу дать ему даже совета… простого совета! А все потому, что слушать совет оттраханного мужчины, – он с такой силой ударяет по доске пола, что Белла вздрагивает, прикусив губы до самой крови, – все равно что расспрашивать заключенного о правопорядке!..

Белла смотрит на него широко раскрытыми глазами и часто дышит. Смотрит, впитывая в себя каждое слово, пропуская через тело. Слезы уже набухли, уже готовы катиться вниз, но держатся на месте. Из последних сил.

– А самое страшное, что я не смогу его любить… так, как надо. Как он заслуживает.

Заканчивая, Эдвард тяжело выдыхает, закрывая глаза. Тщетно старается выровнять дыхание и унять дрожь. Огонь внутри все еще пылает. Чтобы он затух, нужно не меньше часа спокойствия, брать который неоткуда.

– Неужели если бы это случилось со мной, – после нескольких секунд молчания, негромко и дрожащим голосом, но с ощутимой уверенностью внутри, уверенностью в нем, как и прежде, спрашивает девушка, – ты бы позволил мне убедить себя во всем этом?

Выдох. Еще вдох – отказывается пока терять самообладание. И смотрит так пронзительно, так честно, что не посмотреть в ответ – неизмеримый по жестокости поступок. Эдвард не выдерживает – смотрит.

– Нет… – сомневаться не приходится. И не пришлось бы.

– Вот видишь, – уголков побелевших губ касается улыбка, – тогда почему ты решил, что это дам тебе сделать я?

– Мы отличаемся друг от друга.

– Всего лишь полом…

– Хотя бы полом, – Эдвард мужественно продолжает говорить, хотя жжение в горле уже просто невыносимо, – ты – женщина.

– Это не значит, что я не могу тебя защитить, – она робко прикасается к его груди, проводя линию ровно там, где сердце. По царапинам, затянувшимся коричневой коркой.

– Не можешь. Ты можешь помочь зализать раны, но не защитить. И это все, на что теперь способен и я сам…